— И ты думал, я не узнаю? — Татьяна швырнула на стол мужские перчатки, пропахшие чужими духами. — Вся деревня уже шепчется, одна я дура последняя!
Иван отвел взгляд, разглядывая трещину на полу. Руки машинально сжались на спинке стула — на них еще остались следы тракторного масла, которое он не успел отмыть.
— Таня, ты чего? Какие шепчутся? Да кому какое дело…
— Не смей! — она с силой ударила ладонью по столу. — Не делай из меня идиотку. Я всё знаю про тебя и Марию Николаевну. С прошлого года знаю!
За стеной детской комнаты что-то упало. Восемнадцатилетний Николай наверняка слышал каждое слово — стены в их доме были тонкими, как и любые секреты в деревне.
Деревня Сосновка уже много лет жила по своим законам. Здесь всё оставалось прежним — заросшая бурьяном остановка, покосившийся магазин с хлебом и водкой, разбитая дорога. Только люди менялись — уезжали молодые, умирали старики, а оставшиеся упрямо держались за свои дома и огороды, как за последний спасательный круг.
Иван Сергеевич работал трактористом с девяносто второго. Пережил развал Союза, выстоял в девяностые, когда зарплату не платили месяцами, а вместо денег раздавали комбикорм. К 2013-му ему стукнуло сорок один, и он уже не мечтал о большем. Жена Татьяна — на три года младше, доярка, красивая когда-то, но измотанная работой и бытом. Дети: Николай, старший, шестнадцати лет, и Ольга, пятнадцати.
А потом в соседний дом въехали Виктор с Марией Николаевной. И что-то сломалось внутри Ивана.
— Это смешно, Вань, — Мария затягивалась сигаретой, стоя за сараем. — Нам обоим за сорок, а мы как подростки прячемся.
— Уедем, — он взял ее за руку. — Продам трактор, есть знакомый в городе, устроит на стройку. Начнем заново.
Она рассмеялась, но глаза остались холодными.
— Начнем? А что с твоими детьми? А с моими? Витя может быть скотиной, но он отец моих сыновей.
— Сколько можно терпеть? — Иван прижал ее к стене сарая. — Я же знаю, что он с твоей сестрой…
— С Людкой? — Мария поморщилась. — Это другое. Его к ней только на постель и тянет. А тебя ко мне зачем?
Вопрос повис в воздухе. Где-то хлопнула калитка, и они инстинктивно отпрянули друг от друга.
— Ты не понимаешь, мам, — Николай сидел на краю кровати, глядя на мать, лихорадочно складывающую вещи в чемодан. — Батя ни в кого не стрелял, это все Сергей подстроил!
— Какая разница, кто стрелял? — Татьяна замерла на мгновение, сжимая в руках детскую фотографию. — Отец уже два года как в другую бабу влюблен. А теперь еще и под суд пойдет. Думаешь, я хочу, чтобы Ольга росла с клеймом дочери убийцы?
— Но если доказать…
— Кому доказать, Коля? — она устало опустилась рядом с сыном. — Участковому, который у Сергеева отца на дне рождения пьет? Или председателю, который боится, что мы про его махинации расскажем? Здесь правды не найти.
Николай упрямо сжал губы:
— Я сам найду. У меня есть план.
Татьяна только покачала головой. В свои восемнадцать сын стал главным мужчиной в семье, но порой его упрямство пугало ее не меньше, чем неверность мужа.
В тот вечер все пошло наперекосяк. 24 ноября 2016 года. Виктор Петрович задержался в гараже колхоза — чинил комбайн после уборочной. Иван как обычно выгуливал собаку у леса. Сергей Александрович, местный выпивоха и бездельник, выслеживал его уже третий день.
Выстрел разорвал тишину на части примерно в девять вечера. К тому времени уже стемнело. Кто-то принял одного человека за другого, а может, целился намеренно. Но точно известно одно: когда труп Виктора Петровича обнаружили, первым под подозрение попал Иван. У него был мотив — любовница, у него было оружие — охотничье ружье, которое он якобы «забыл» сдать после последней охоты.
Его арестовали на следующий день. Николай видел, как отца увозили в наручниках, как мать стояла, закрыв лицо руками, а соседи перешептывались, не скрывая злорадства.
— А правда, что ты золото нашел? — Сергей привалился к забору, наблюдая, как Николай колет дрова.
— Какое еще золото? — Парень даже не поднял взгляда. Топор с силой вошел в полено.
— Да ладно тебе, все знают, что твой отец прабабкины украшения продал, чтобы Машке подарки покупать, — Сергей противно ухмыльнулся. — А остаток за сараем прикопал. Думал, сбежит с ней.
Николай замер, крепче сжимая топорище.
— Убирайся с нашего двора, Серый. Пока цел.
— А что такого? — Сергей развел руками. — Я только спросил. Кстати, как батя в СИЗО? Передачки носите? Или уже забыли, как изменщика положено?
Топор вонзился в колоду в паре сантиметров от руки Сергея. Тот отпрянул, выругался и скрылся за калиткой.
А Николай впервые задумался: что, если это правда? Что, если отец действительно припрятал золото для побега? И что, если Сергей искал именно его в ту роковую ночь?
— Почему ты мне не сказал? — Татьяна стояла у окна кухни, глядя, как за стеклом падает мокрый ноябрьский снег. — Про золото, про всё. Неужели так сложно было признаться?
Она говорила с пустотой. Ивана не было рядом уже почти год. Он писал письма из СИЗО — сначала каждую неделю, потом реже. Она не отвечала.
— Мам, — Ольга заглянула в кухню, — я собрала вещи. Когда переезжаем?
— На следующей неделе, — Татьяна вытерла глаза. — Дядя Степан обещал помочь с грузовиком.
Они уезжали в район, где Татьяна устроилась на молокозавод. Там никто не знал их истории, не показывал пальцем, не шептался за спиной.
А золото они действительно нашли. Николай раскопал тайник за сараем, как только узнал о нем от Сергея. Семь золотых колец, цепочка, крестик и серьги с янтарем — наследство прабабки, пережившей войну.
Эти украшения помогли им снять квартиру в районном центре и начать жизнь заново. Было ли это предательством по отношению к Ивану? Татьяна не знала. Она только понимала, что детям нужно будущее, а здесь его не было.
Февраль 2025 года. Николай, теперь уже двадцатидевятилетний мужчина, возвращается в полупустую Сосновку. От двухсот дворов осталось от силы пятьдесят. Старая школа заколочена, магазин открывается по расписанию, которое знают только местные.
Он идет по знакомой улице, замечая, как постарели дома, заборы, деревья. Их бывший дом занят чужими людьми — молодая пара купила его за бесценок пять лет назад.
Николай останавливается у бывшего дома Марии Николаевны. Здесь пусто, окна забиты досками.
— Ищешь кого? — окликает его старушка с соседнего двора.
— Здравствуйте, баба Нюра, — улыбается Николай. — Помните меня? Иванов сын.
— Как не помнить, — она щурится, вглядываясь в его лицо. — На отца похож стал. А чего приехал?
— Хотел узнать, что с Марией Николаевной стало? И с ее детьми?
Старушка качает головой:
— Уехала она, как только третьему годик исполнился. Говорят, в область подалась, к родственникам. А дети… кто знает. Выросли, поди.
— А про Сергея что слышно?
— Серый? — старушка сплевывает. — Сел он, года три назад. За грабеж. Нашего нового председателя обчистил по пьяни. Да так глупо, что даже участковый не смог отмазать.
Николай кивает. Информация складывается в пазл, который он собирает уже девять лет.
— А батя твой… — начинает баба Нюра, но осекается. — Вышел он, слышала я. Только не сюда вернулся.
— Знаю, — говорит Николай. — К матери моей не поехал. Гордый.
— А ты-то зачем приехал? — старушка прищуривается. — Дом продан, мать в городе, отец… где-то. Что ищешь?
Николай молчит, глядя на заколоченный дом. Что он ищет? Ответы? Справедливость? Или просто точку в истории, которая сломала их семью?
Дом Сергея — покосившаяся избушка на краю деревни. Николай стучит в дверь, зная, что никто не ответит. Мать Сергея умерла еще до его ареста, а сам он сидит где-то под Вологдой.
Дверь неожиданно скрипит и открывается. На пороге стоит мужчина с седой щетиной и потухшим взглядом.
— Папа? — Николай делает шаг назад, не веря своим глазам.
Иван Сергеевич щурится, вглядываясь в лицо сына. Постаревший, осунувшийся, но узнаваемый.
— Здравствуй, сынок, — голос хриплый, будто не использовался долгое время. — Нашел меня все-таки.
— Я не искал, — честно отвечает Николай. — Думал, ты в колонии.
— Вышел по УДО полгода назад, — Иван отступает в сторону, пропуская сына в дом. — Сергей свою хату мне оставил, когда узнал, что самому скоро сидеть. Сказал, типа компенсация.
Внутри пахнет сыростью и дешевыми сигаретами. На столе — початая бутылка водки и один стакан.
— Почему не сообщил? — Николай оглядывается, замечая, как убого жилище. — Мама думала, ты где-то на севере устроился.
— А зачем? — Иван пожимает плечами. — Ты уже взрослый, Ольга школу, наверное, закончила. Нечего прошлое ворошить.
— Значит, ты знаешь, — Николай смотрит прямо на отца. — Что это Сергей убил Виктора Петровича.
Иван молчит, затем достает из шкафа еще один стакан.
— Садись, сын. Разговор долгий будет.
— Сергей сказал мне перед своей отсидкой, — Иван крутит в руках стакан. — Признался, что искал золото, а когда не нашел, решил подкараулить меня у леса. По пьяни перепутал с Виктором, выстрелил. А потом струсил, подбросил мне гильзу от патрона.
— Я догадывался, — кивает Николай. — Мог бы сказать на суде.
— И кто бы поверил? — горько усмехается Иван. — Без доказательств, после моих похождений с Марией? Да мне за «сговор с сообщником» еще накинули бы.
— Я виноват, папа, — Николай опускает голову. — Мы нашли тогда золото. И… мама продала его, чтобы уехать.
Иван вдруг смеется — хрипло, надрывно:
— Золото… Чертово золото. Я его откопал еще до всей этой истории с Марией. Хотел Тане кольцо к двадцатилетию свадьбы подарить. А потом… потом всё закрутилось.
— Ты правда хотел бросить нас? Уехать с ней?
Иван долго молчит, глядя в окно на заснеженный двор.
— Не знаю, сынок. Честно — не знаю. Думал, что хотел. А как загремел на нары, понял — дурак был. Но поздно уже.
— Мама… — Николай запинается. — Она первое время письма твои ждала. Потом перестала.
— Да я сам перестал писать, — Иван трет лицо ладонями. — Гордыня. Думал, раз не отвечает, значит, не простила. А теперь… — он обводит рукой убогое жилище, — вот моя жизнь. Сторожую здесь дачи москвичей, которые раз в год приезжают. Огород держу.
— Поехали со мной, — вдруг говорит Николай. — В город. К нам.
Иван качает головой:
— Нет, сынок. Поздно уже. Да и Тане твоей это ни к чему. Наверное, жизнь наладила.
— Одна она, — Николай смотрит отцу в глаза. — Работает на молокозаводе, квартиру снимает. Ольга в педагогический поступила. Я в автосервисе.
— Вот видишь, — Иван улыбается сквозь боль. — Справились без меня.
Город встречает их моросящим дождем. Иван нервничает, теребя потертую куртку. Николай ведет его по незнакомым улицам к типовой пятиэтажке.
— Может, предупредить надо было? — в сотый раз спрашивает Иван.
— Нет, — качает головой сын. — Иначе бы ты не решился, а она бы отказалась.
Они поднимаются на третий этаж. Николай звонит в дверь. Шаги за дверью, щелчок замка.
Татьяна замирает на пороге. В ее волосах серебрится седина, но глаза — все те же, что Иван помнил девять лет.
— Здравствуй, Таня, — он не знает, что еще сказать.
Она молчит, переводя взгляд с него на сына. Потом делает шаг назад, открывая дверь шире.
— Входите. Ужин как раз готов.
Сегодня им предстоит долгий разговор. Возможно, самый важный в их жизни. О прошлом, которое нельзя изменить. О золоте, которое давно потеряло свою ценность. О предательстве и прощении. О том, можно ли собрать заново то, что разбилось на осколки много лет назад.
За окном город живет своей жизнью, бесконечно далекой от умирающей деревни, где остались их тени — молодые, полные надежд и планов на будущее.
А настоящее — здесь, в тесной кухне типовой пятиэтажки, где Татьяна ставит на стол третью тарелку, а Иван боится поднять глаза, чтобы не увидеть в ее взгляде отказ.
— Ну что, — наконец произносит она, — рассказывай, как жил все эти годы.
И это начало — маленький, неуверенный шаг к чему-то, что еще не имеет названия. Возможно, к прощению. Возможно, к новой жизни. А может быть, просто к пониманию, что прошлое нельзя исправить, но можно принять — со всей его болью, ошибками и потерями.
Николай смотрит на родителей и впервые за много лет чувствует, что поступил правильно. Золото, которое когда-то разрушило их семью, давно истрачено. Но, может быть, его блеск все еще отражается где-то в глубине их сердец — как память о том, что было дорого, и как надежда на то, что еще может быть.
