Ключ от новой квартиры Мария держала в руке, как святую реликвию. Уж сколько ей было предложений: «Зачем тебе ипотека одна, подожди, появится муж — купите вместе», «Ты что, совсем с ума сошла, такие суммы платить!». Но она купила. И не ради понтов, а ради себя. Хотела тишины. Чтобы утром кофе, а не ор клерков в офисе матери. Чтобы свои стены. Своя ерунда. Своя жизнь.
Алексей появился как-то неожиданно. На дне рождения у подруги. Подошёл, улыбнулся:
— Это вы заказали суши с угрём? А то я взял — теперь боюсь, что кого-то ограбил.
И как-то пошло. Улыбка, разговор, потом встреча, потом ещё. А через полгода он уже оставлял зубную щётку в её ванной и тапки у двери. Сначала Мария ворчала, потом смеялась, потом привыкла. Полюбила? Возможно. Главное — с ним было спокойно.
Но было одно «но». Даже не «но» — «НОИЩЕ»: его семья.
— Людмил Петровна, — сказала Мария, как только открыла дверь, — вы чуть раньше, чем договаривались. Мы только что с работы.
— А я не могу приехать, когда мне удобно? — строго, с видом почётной пенсионерки-революционерки, ответила свекровь, сбивая каблуком коврик в прихожей.
За ней, как тень, вошёл Николай. Старший брат Алексея. Здоровенный мужик с лицом, как будто ему с рождения всё должны. И желательно — наличными.
— Тапки там, — коротко бросила Мария и отвернулась. В глазах у неё дергался нерв.
Алексей, бедный, сидел на кухне и делал вид, что у него оладьи подгорают. Хотя оладьи были Мариины. И они давно уже остыли.
— Мы тут посоветовались, — начала Людмила Петровна, когда села за стол, как на допрос, — и решили, что ты, Алексей, должен подумать о семье. Настоящей. О тех, кто тебя растил. А не о… — она кивнула в сторону Марии, как будто Мария — это пятно на скатерти.
— Мам, хватит, — вздохнул Алексей, глядя в стол. — Мы с Машей живём вместе. Это её квартира. Всё честно.
— Вот именно! — вскинулась свекровь. — Чужая квартира! Ты, значит, сын, родной человек, а живёшь как квартирант. А Николай? Он всю жизнь с нами. Ты хоть понимаешь, что если с нами что-то случится, он будет на улице?
— На улице? — спокойно переспросила Мария. — Николай же взрослый. Работать он не пробовал?
— Я помогаю матери! — возмутился Николай, отпивая компот, как будто он тут в ресторане. — А у меня, между прочим, здоровье. У меня поясница!
— А у меня голова болит от ваших визитов, — не выдержала Мария. — И что теперь, вы хотите, чтобы мы переписали квартиру на Николая?
— Это будет справедливо, — сказала Людмила Петровна. — Ты ведь не собираешься уходить от моего сына? Значит, у вас будет совместное имущество. А если ты уйдёшь — всё равно он останется один. А Николай — брат!
Алексей молчал. Мария смотрела на него, как хирург на аппендицит — решительно, но без сантиментов.
— Алексей? — её голос стал ледяным. — Ты что-то хочешь сказать?
— Маша… Давай не при них.
— Нет, как раз при них. Потому что я не собираюсь втихаря оформлять документы, чтобы потом вас всех с криками на выход выставлять.
— Вот и выставишь! — закричала Людмила Петровна. — Ты всю семью разрушишь, поняла? Увела сына, теперь ещё квартиру на себя потащишь!
— Я, между прочим, её купила до того, как ваш сын в моей жизни появился! — голос Марии звенел. — Вы что, и это хотите забыть?
— Знаешь, девочка, ты слишком много о себе возомнила, — прошипела свекровь. — Женщина без ребёнка и с ипотекой — это не семья. Это ошибка системы.
— Мама! — Алексей вскочил. — Перестань!
— Да мы тебе даже мешать не будем! — с энтузиазмом воскликнул Николай. — Просто оформи квартиру на меня, а сами живите как хотите! Я же не зверь!
Мария встала. Медленно. Как будто в ней что-то щёлкнуло.
— Через неделю я поменяю замки. И не пытайтесь сюда приходить. Алексей, поговорим вечером. Без них.
Она прошла в комнату, и хлопок двери был тише, чем хотелось, но громче, чем нужно.
Людмила Петровна встала, поправила сумку:
— Я предупреждала. Мы ещё посмотрим, кто кого.
Когда они ушли, Алексей долго стоял на кухне, глядя на остывшие оладьи. Они уже были несъедобны. Как и остатки прежней жизни.
Квартира, некогда уютная, за неделю превратилась в нервный вокзал. Мария говорила мало. Ходила, как будто под ней мины, — аккуратно, холодно, по прямой. Алексей чувствовал себя в ней посторонним. Не как гость. Хуже. Как квартирант, за которого не платят.
— Мы будем разговаривать? — наконец спросил он, стоя у двери, когда она, в халате, мыла кружку, из которой вчера вылила кофе прямо в раковину.
— Если хочешь, говори, — не повернулась Мария. — Только не забудь: каждое слово будет использовано против тебя.
Он сел. Взял табурет, на котором они обычно резали арбуз, и поставил его, как на допросе.
— Я запутался, Маш. Я не думал, что всё так… быстро пойдёт вразнос. Мне надо было сказать им «нет» сразу. Я знаю.
— Правда? — она повернулась, наконец. В глазах — гнев, усталость и обида. — А я думала, ты всё ещё надеешься, что мама передумает. Или Николай сядет на «Хедхантер».
— Я дурак. Я не должен был их пускать.
— А я не должна была думать, что ты взрослый мужчина, а не мальчик на побегушках у мамы. Тут мы оба ошиблись.
Алексей поднялся. Подошёл. Хотел взять её за руку — она отдёрнулась. Ещё и разлила воду. Как по символу.
— Ты меня не слышишь, — тихо сказал он. — Я люблю тебя. И я не отдам им ничего.
— Слова. Знаешь, что у меня было за всю жизнь? Только слова. От мужчин, от начальников, от отца. Все всегда что-то обещали. Знаешь, что делает женщина, уставшая от обещаний?
Он не знал. Да и не спросил.
На следующий день всё случилось. Настоящая буря.
Сначала был звонок в домофон. Мария не открыла. Потом второй. Потом — грохот. Это уже не домофон, это в дверь стучали. Вернее, били.
— Маш! Это они! — закричал Алексей, подбегая к двери.
— Не вздумай! — зашипела она, хватая его за руку. — Пусть попробуют войти. Я уже записываю.
Но дверь взломали.
Влетели оба. Людмила Петровна в своём зелёном пальто, как танк. Николай — с перекошенным лицом. У него даже губа тряслась от злобы.
— Мы пришли по-хорошему! — заорал он, хватая Алексея за грудки. — Ты думаешь, если она тут хозяйка, мы на улицу пойдём?
— Вали отсюда, ты, тунеядец! — закричала Мария, хватая с кухни веник.
— Да я тебя щас! — Николай двинулся к ней. И вот тут — сломалось всё.
Алексей ударил. Не сильно. В челюсть. От неожиданности Николай сел. Просто на попу. Удивился даже, будто впервые понял: брат — не тряпка.
— Убирайтесь! — закричал Алексей. — Немедленно! Я подал заявление. Вы вломились. Это уголовка, мама!
— Что? — взвизгнула Людмила Петровна. — Ты?! На нас? На мать?!
— Да. На вас. И если ещё раз появитесь — будет не только заявление. Будет суд. И полиция. И записи с камер.
Мария стояла с телефоном. Снимала. Она не дрожала. Была холодна, как лёд. Эта сцена могла бы идти в новостях — «семейная драма в новостройке». Только никто не аплодировал.
— Алексей… — произнесла Людмила Петровна уже тише. — Ты это ради неё?
— Ради себя, — жёстко ответил он. — Наконец-то — ради себя.
Они ушли. Волоча свою гордость по лестнице. Без угроз. Без побед. Только с поражением, которое не любят признавать матери и братья, уверенные, что мир должен им просто так.
Через час в квартиру приехал участковый. Всё было по инструкции. Взлом, незаконное проникновение, насилие — всё, как в протоколе. Алексей дал показания. Мария — тоже. Веник был изъят как «возможное средство самообороны». Даже тут было немного смешно.
Когда участковый ушёл, Мария села за стол. Взяла его за руку. Без слов. Просто сидели.
— Ты знаешь, — наконец сказала она, — я думала выгнать тебя. Ещё утром.
— А сейчас?
— Сейчас думаю дать тебе шанс. Один. Но если ещё раз позволишь им вломиться — вылетишь сам.
Он кивнул. Как ученик. Но в глазах у него впервые за долгое время был огонь. Не трусливый огонёк — костёр.
Мария встала, достала из шкафа старую пачку кофе. Чёрного, крепкого, как бой между родственниками.
— Давай сварим. Нам нужен этот вкус. Горький. Чтобы запомнить.
Они сидели на кухне, пили кофе, и впервые за много дней был воздух. Не страх. Не ссоры. А просто воздух. Настоящая, своя квартира. Без чужих голосов. Без маминой истерики. Без Николая и его вечной поясницы.
— У тебя ещё осталась пара синих носков, — сказала Мария, — или мне снова всё покупать?
— Осталась. Но если надо, могу и выбросить.
Она усмехнулась:
— Не носки выбрасывай. Привычки.
Они смеялись. Первый раз — по-настоящему.
