Галина Петровна открыла дверь своим ключом — тихо, как всегда, чтобы не разбудить молодых, если они ещё спят. Суббота, половина десятого утра — самое время начать готовить борщ. В холодильнике у Марины, конечно, одни йогурты да салатики. Разве так питаются нормальные люди? Хорошо, что она вчера купила свёклу и говядину на косточке.
— Мам? — Алёша вышел из спальни, протирая глаза. — Ты когда пришла?
— Да вот только что, сынок. Иди умывайся, сейчас завтрак будет. Блинчики с творогом, как ты любишь.
Галина Петровна уже раскатывала тесто, когда из коридора донёсся голос невестки:
— Алёш, это кто пришёл?
— Мама зашла, — отозвался он из ванной.
Марина появилась на кухне в халате, волосы собраны в небрежный пучок. Посмотрела на разложенные по столу продукты, на миску с тестом, на свекровь в фартуке — её собственном фартуке с надписью «Королева кухни».
— Доброе утро, Галина Петровна.
— Здравствуй, Мариночка. Что-то ты бледная какая-то. Не заболела?
— Нет, просто не выспалась. Мы вчера поздно легли.
— Вот поэтому и говорю — ложиться надо вовремя. В десять вечера уже должны быть в постели. А то потом весь день как сонные мухи.
Марина налила себе кофе из кофемашины — подарок на годовщину свадьбы, который свекровь до сих пор называла «баловством и переводом денег».
— Галина Петровна, мы же договаривались — предупреждать, если собираетесь прийти.
— Да что ты, милая, какие предупреждения между родными людьми? Я же не в гости пришла, а помочь. Вон, смотри, какой бардак у вас. Пыль на полках, в раковине посуда…
— Это кружка от вчерашнего чая.
— Всё равно. Грязную посуду нельзя оставлять на ночь, от этого тараканы заводятся.
Алексей вышел из ванной, поцеловал мать в щёку, обнял жену за плечи.
— Мам, мы собирались сегодня в «Ашан» съездить, за продуктами на неделю.
— Вот и хорошо, заодно и меня подвезёте. А то я вчера три сумки тащила, руки до сих пор болят. Никто ведь не поможет старой женщине.
— Мам, тебе пятьдесят семь.
— Пятьдесят восемь уже, между прочим. Забыл, когда у матери день рождения?
— Это в октябре было, сейчас март.
— Всё равно. Садитесь, ешьте, пока горячее.
Галина Петровна выложила на тарелки блинчики, щедро полила сметаной. Марина взяла один, откусила краешек.
— Спасибо, очень вкусно.
— Научишься ещё. Главное — тесту дать постоять хотя бы полчаса. А ты, я видела, сразу на сковородку льёшь.
— Я по другому рецепту делаю.
— По какому это другому? Блины везде одинаковые. Просто надо опыт иметь. Вот я в твои годы уже такие пироги пекла — пальчики оближешь. Алёшка, помнишь, как ты «наполеон» мой любил?
— Помню, мам.
— А сейчас вот покупными тортами питаетесь. Я на днях в вашем холодильнике видела — целых три коробки! Это же сплошная химия, никакой пользы.
— Это были эклеры из французской кондитерской, — тихо сказала Марина. — Мы купили на годовщину знакомства.
— Французской! Ну надо же. А что, наши, русские кондитеры хуже, что ли? Вон в «Продуктах» на углу такие эклеры продают — не хуже ваших французских, и в три раза дешевле.
После завтрака Галина Петровна решительно направилась в спальню.
— Так, постельное бельё когда меняли?
— Мам, — Алексей встал в дверях, — не надо. Мы сами.
— Да что вы сами? Я вчера заходила — простыни серые. Это ж стыдно! Что люди подумают?
— Какие люди? — Марина тоже подошла к спальне. — Галина Петровна, это наша спальня. Мы сами решаем, когда менять бельё.
— Ой, да что ты заводишься-то? Я же помочь хочу. Сама небось на работе целыми днями, устаёшь. Вот я и стараюсь, чтобы вам полегче было. Могла бы спасибо сказать.
— Спасибо, — сухо произнесла Марина. — Но мы справляемся.
— Справляетесь! Да у вас в шкафу такой кавардак — вещи навалены как попало. И что это за тряпки в пакете на антресолях?
— Это моя одежда, которую я собиралась перебрать.
— Так чего ж не перебрала? Полгода уже там лежит, я ещё в прошлый раз видела. Мотыльки заведутся, всё переедят.
Галина Петровна решительно полезла за пакетом. Марина бросилась следом:
— Не надо! Я сама!
Но было поздно. Свекровь уже стаскивала пакет вниз, бормоча:
— Вот вечно так. Накупят всякой ерунды, а потом не знают, куда девать. В наше время одно пальто десять лет носили, и ничего, ходили как люди…
Следующие два часа прошли в молчаливой войне. Галина Петровна упорно наводила свой порядок, Марина так же упорно пыталась ей помешать. Алексей метался между ними, как челнок, пытаясь примирить обеих.
— Мам, может, пообедаем и поедем уже?
— Какой обед? Борщ ещё не готов. И вообще, я хотела ещё окна помыть. Весна же на носу, а у вас… Мариночка, когда ты последний раз окна-то мыла?
— На прошлой неделе.
— Да что ты! Вон, смотри, разводы какие. Это ты, наверное, «Мистером Мускулом» своим? Я же говорила — купи нашатырный спирт и газеты. Дёшево и никакой химии.
— Я не хочу нашатырным спиртом. Мне нравится «Мистер Мускул».
— Нравится! Тебе бы только деньги тратить. Алёша, ты хоть объясни жене…
— Мам, хватит! — Алексей повысил голос. — Марина права. Это наш дом, мы сами решаем, чем мыть окна.
Галина Петровна застыла с тряпкой в руках. На её лице появилось выражение вселенской обиды.
— Наш дом? То есть я тут чужая, да? Мать родная — и чужая!
— Мам, я не это имел в виду…
— Всё я поняла. Всё. Растила тебя одна, ночей не спала, когда болел. Последнее отдавала. И вот благодарность! «Наш дом»! А я, значит, посторонняя.
— Галина Петровна, никто не говорит, что вы посторонняя, — Марина старалась говорить спокойно. — Просто мы взрослые люди и хотим жить своей жизнью.
— Своей жизнью! А когда Алёшеньке рубашки гладить некому было, когда он неделю в мятом ходил — это тоже ваша жизнь?
— Я ему погладила на следующий день. У меня был дедлайн на работе.
— Дедлайн! Вот из-за этих ваших дедлайнов мужья и уходят к другим. К тем, кто о них заботится.
— Мам! — рявкнул Алексей. — Прекрати немедленно!
— Что прекратить? Правду говорить? Так я всегда правду говорю. Вот только вы её слышать не хотите.
Галина Петровна демонстративно бросила тряпку в ведро, сняла фартук.
— Всё, не нужна я вам. Поняла. Поеду к себе, буду там в четырёх стенах сидеть. Одна. Как собака бездомная.
— Мам, ну что ты…
— Ничего! Живите как хотите. В грязи, в бардаке. Питайтесь своими йогуртами. А когда дети появятся — тоже их йогуртами кормить будете?
— Когда появятся, тогда и решим, — отрезала Марина.
— Решите! Конечно! А бабушка пусть в стороне стоит. Бабушка не нужна. Только деньги мои нужны были, когда квартиру покупали!
— Мы вам всё вернули, до копейки.
— Не в деньгах дело! Я душу вкладываю, а вы… Ладно. Поеду я.
Галина Петровна пошла в прихожую, начала одеваться. Алексей кинулся следом:
— Мам, ну подожди. Давай спокойно поговорим.
— О чём говорить? Всё ясно. Я мешаю вашему счастью. Ну и не буду мешать. Можешь даже не звонить больше.
— Мам!
— Что «мам»? Теперь поздно «мамкать». Выбрал жену — живи с ней. А мать… мать подождёт. Мать всегда ждёт.
Дверь хлопнула. Алексей вернулся на кухню, где Марина уже мыла посуду после блинов.
— Ну зачем ты так? Могла бы и промолчать.
Марина обернулась:
— Промолчать? Алёш, твоя мама приходит сюда пять раз в неделю! У неё есть ключи, она входит, когда хочет. Она переставляет наши вещи, выбрасывает мою еду, потому что «вредная», покупает постельное бельё, потому что наше ей не нравится. Сколько ещё мне молчать?
— Она же старается для нас.
— Для нас? Или для себя? Алёш, она относится к этой квартире как к своей. И ко мне — как к нерадивой домработнице, которая плохо за ней ухаживает.
— Не преувеличивай.
— Не преувеличиваю? Хорошо, давай вспомним прошлый месяц. Твоя мама «помогла» мне разобрать шкаф и выбросила мою сумку. Новую сумку, которую я купила в отпуске!
— Она думала, что старая.
— Она не думала! А решила! Не спросив меня. И знаешь, что сказала? «Зачем столько сумок? Одной хватит за глаза».
— Ну, мам старой закалки…
— Алёш, той сумки нет. Её выбросили. Насовсем. Понимаешь? Я требую, чтобы она компенсировала.
— С ума сошла? Требовать с мамы деньги за какую-то сумку?
— За какую-то? Пятнадцать тысяч, между прочим!
— Тем более. Как я ей это скажу? «Мам, верни деньги за сумку»?
— А как мне работать в выброшенной одежде? На прошлой неделе она «помогла» с уборкой и выкинула мой кардиган. Сказала — старый и весь в катышках. Это был кашемир, Алёш! Итальянский кашемир!
— Ну купи новый.
— На какие деньги? Мы ипотеку платим, если ты забыл. Каждая копейка на счету. А твоя мама выбрасывает мои вещи, как мусор!
Так началась война. Холодная, изматывающая война между двумя женщинами, любящими одного мужчину.
После той ссоры Галина Петровна не появлялась три дня. На четвёртый пришла, как ни в чём не бывало. Марина вернулась с работы и обнаружила, что вся её косметика «упорядочена» по принципу «от старого к новому».
— Зачем столько помад? — удивилась свекровь. — Половину можно выбросить, всё равно не используешь.
— Я использую все.
— Да ну? Вот эта, синяя — кому нужна синяя помада? Это что, для маскарада?
— Это модный оттенок.
— Модный! Тебе бы только о моде думать. Лучше бы борщ варить научилась.
На следующий день Марина обнаружила, что исчезли три помады. Включая ту самую, синюю.
— Алёш, твоя мама выбросила мою косметику.
— Да ладно тебе. Может, сама куда-то задевала.
— Я не задевала! Она вчера говорила, что их слишком много.
— Мам не станет твою косметику выбрасывать.
— Станет! Как те французские эклеры, которые «химия»!
— При чём тут эклеры?
— При том, что она их тоже выбросила! Сказала — испортились. Три дня в холодильнике — и испортились!
— Марин, ты преувеличиваешь.
— Я преувеличиваю? Хорошо. Давай составим список того, что твоя мама выбросила за последние два месяца. Сумка — пятнадцать тысяч. Кардиган — восемь. Помады — полторы. Эклеры — шестьсот рублей. Тот чай, который «просроченный» — тысяча двести. Хотя срок годности был ещё два месяца!
— Ты что, считаешь?
— А что мне остаётся? Алёш, это наши деньги! Которые твоя мама выбрасывает в мусорку!
— Не могу я с мамы деньги требовать.
— Тогда я буду.
— Марина!
— Что «Марина»? Пусть платит. Или пусть перестанет приходить.
— Это моя мать!
— А я твоя жена! Или это ничего не значит?
Алексей промолчал. И это молчание стало началом конца.
На следующий день Марина сама позвонила свекрови.
— Галина Петровна, нам нужно поговорить.
— О чём это? — голос был ледяной.
— О компенсации за выброшенные вещи.
— Что?!
— Вы выбросили мои личные вещи общей стоимостью двадцать пять тысяч восемьсот рублей. Я прошу их вернуть.
— Да ты в своём уме? Какие двадцать пять тысяч?
— Я составила список. Могу продиктовать.
— Не нужно мне твоих списков! Алёша! Алёша, ты слышишь, что твоя жена говорит?
— Мам, — голос Алексея звучал устало. — Марина права. Ты действительно выбросила её вещи.
— Я старые тряпки выбросила! Хлам, который место занимал!
— Это были не тряпки, — упрямо повторила Марина. — Это были мои вещи. Дорогие вещи. Вы не имели права.
— Не имела права! В доме сына я не имею права навести порядок!
— Это не ваш дом. Это наш дом. Мой и Алексея.
— Ах, вот как! Всё понятно. Алёша, ты слышишь? Меня из собственного дома гонят!
— Никто вас не гонит. Просто верните деньги — и приходите дальше. Только предупреждайте заранее.
— Деньги! Вот что тебе нужно! Деньги! А не семья, не мир, не любовь! Деньги!
— Мне нужно уважение. К моим вещам, моему пространству, моей жизни.
— Алёша! Скажи ей! Скажи этой… этой…
— Мам, успокойся. Марина, может, не надо про деньги?
— Надо. Если она не вернёт — я подам в суд.
— Что?!
— В суд. За порчу имущества. У меня есть чеки.
Галина Петровна бросила трубку. Полчаса спустя Алексей получил от неё сообщение: «Можешь больше не звонить. У меня нет сына».
— Довольна? — спросил он Марину.
— Нет. Но другого выхода не было.
— Был. Можно было промолчать.
— Я молчала два года.
На следующий день Марина вызвала слесаря и поменяла замки. Алексей узнал об этом вечером.
— Ты что сделала?
— Поменяла замки. Твоя мама больше не сможет входить без спроса.
— Это же моя мать!
— Которая не уважает ни меня, ни тебя, ни наш брак.
— Марина, верни как было.
— Нет.
— Я сказал — верни!
— А я сказала — нет. Это мой дом тоже. Я имею право чувствовать себя в нём в безопасности.
— В безопасности? От моей мамы?
— От её вторжений — да.
Они не разговаривали два дня. На третий Галина Петровна прислала СМС: «Переведу пять тысяч. Больше у меня нет».
— Видишь? — сказал Алексей. — Мама готова отдать последнее, лишь бы мир был.
— У неё есть двадцать тысяч на книжке. Она сама говорила на твой день рождения.
— Откуда ты знаешь?
— Она же сама сказала. Что откладывает нам на первенца. По тысяче в месяц.
— И ты хочешь эти деньги забрать?
— Я хочу вернуть свои деньги. Которые она, по сути, украла.
— Не смей так говорить о моей матери!
— А как говорить? Она взяла чужие вещи и выбросила. Как это называется?
Алексей ушёл, хлопнув дверью. Вернулся под утро, пьяный.
— Знаешь… — начал он, покачиваясь в дверях спальни. — Моя мама… она всю жизнь для меня… А ты…
— Иди проспись, — отрезала Марина.
Утром он извинился. Но трещина уже пошла по их браку, как по льду весной.
Галина Петровна перевела пять тысяч. Потом, через неделю — ещё три. Потом начала присылать по тысяче раз в две недели, сопровождая каждый перевод сообщением: «Больше нет. Последнее отдаю».
— Она специально так делает, — сказала Марина. — Чтобы ты мучился.
— Она пенсионерка. У неё правда может не быть денег.
— У неё есть. Просто она растягивает удовольствие. Видишь, какие сообщения? «Из-за твоей жены голодаю». «Лекарства не могу купить». Это манипуляция, Алёш!
— Это моя мать!
— Которая манипулирует тобой!
— Хватит! Если тебе так нужны эти деньги — иди работай больше!
— Я работаю на двух работах! Чтобы платить ипотеку за квартиру, в которой твоя мать чувствует себя хозяйкой!
— Никто не заставлял тебя брать ипотеку.
— Что? Алёш, ты сам хотел отдельное жильё!
— Я хотел мира в семье. А получил войну.
Через четыре месяца Галина Петровна перевела ещё пять тысяч со странным комментарием: «Осталось 12800. Буду должна до самой смерти».
— Она издевается, — констатировала Марина.
— Она страдает, — возразил Алексей.
— Мы все страдаем. Из-за её упрямства.
— Из-за твоей жадности!
— Жадности? Я жадная, потому что хочу вернуть деньги за свои вещи?
— Да! Жадная! Мама права — тебе важнее тряпки, чем семья!
— Если семья строится на том, что один человек может безнаказанно уничтожать вещи другого — это не семья.
— Она не специально!
— Нет, специально. Она решила, что знает лучше, что мне носить, что есть, как жить. И ты её поддерживаешь.
— Я никого не поддерживаю! Я устал быть между молотом и наковальней!
— Тогда выбери сторону.
— Что?
— Выбери. Или ты с женой. Или с мамой.
— Марина, не ставь ультиматумы.
— Я не ставлю. Я спрашиваю — кто для тебя важнее? Человек, с которым ты живёшь, или человек, который пытается контролировать твою жизнь?
Алексей молчал. Долго молчал. Потом сказал:
— Она моя мать. Она вырастила меня одна. Я не могу…
— Понятно, — Марина встала. — Тогда живи с ней.
— Марин!
— Нет, Алёш. Я устала.
— Что ты хочешь?
— Чтобы она извинилась. И вернула все деньги. Все двадцать пять тысяч восемьсот рублей.
— Она уже вернула тринадцать.
— Осталось двенадцать восемьсот. Пусть вернёт — и мы закроем эту тему.
— А потом?
— А потом она может приходить. По приглашению. В удобное нам время. Как нормальная гостья.
— Она не согласится.
— Тогда пусть не приходит вообще.
Через два месяца Галина Петровна перевела последние деньги. Одной суммой, без комментариев. А через неделю Алексей получил от неё длинное сообщение.
«Сынок, я вернула всё, что твоя жена требовала. Теперь моя совесть чиста. Я больше не буду приходить к вам. Не буду мешать вашему счастью. Живите, как хотите. Только запомни — когда она тебя бросит (а она бросит, такие всегда бросают), не приходи ко мне плакать. Я предупреждала».
— Вот видишь? — Алексей показал сообщение Марине. — Ты довольна? Мама от меня отказалась.
— Она не отказалась. Она манипулирует. Хочет, чтобы ты прибежал к ней, просил прощения.
— А может, и правда прибежать? Может, правда попросить? Она же одна…
— Алёш, она сама выбрала одиночество. Могла извиниться, признать, что была неправа. Но выбрала гордость.
— Как и ты.
— Я защищала свои границы. Это не гордость. Это самоуважение.
— Называй как хочешь. Результат один — моя мать больше не хочет меня видеть.
— Она хочет. Просто на своих условиях. Чтобы всё было, как раньше. Чтобы она могла приходить, когда захочет, распоряжаться нашими вещами, нашей жизнью.
— Она помогала!
— Она контролировала. Алёш, открой глаза. Твоя мама не может отпустить тебя. Не может принять, что ты взрослый, что у тебя своя семья.
— У меня нет семьи. Есть жена, которая воюет с моей матерью. И мать, которая не принимает мою жену. И я между ними. Как между двух огней.
— Ты можешь это прекратить. Просто выбери сторону.
— Я не могу выбирать между матерью и женой!
— А придётся. Потому что твоя мать уже выбрала. Она выбрала войну.
Прошёл год. Галина Петровна не приходила. Звонила Алексею раз в месяц, коротко спрашивала о здоровье, о работе. О Марине — ни слова. Как будто её не существовало.
— Мам, может, придёшь на мой день рождения? — спросил однажды Алексей.
— Она там будет?
— Мам, это моя жена. Конечно, она будет.
— Тогда нет. Справляйтесь сами.
— Мам…
— Что «мам»? Я же сказала — живите своей жизнью. Без меня вам лучше. Вон, она небось по углам уже пляшет от радости.
— Никто не пляшет. Марина тоже переживает.
— Ой, не смеши меня. Переживает она. Добилась своего — и переживает.
— Мам, ну сколько можно? Прошёл год!
— И что? Обида годами не измеряется. Она меня вором назвала. Вором, Алёша! Меня, которая последнюю копейку готова была отдать!
— Она не называла тебя вором.
— А как ещё назвать? Требовать деньги, грозить судом. Будто я преступница какая-то. Я же хотела как лучше!
— Знаю, мам. Но понимаешь…
— Ничего я не понимаю. И понимать не хочу. Живите. Стройте своё счастье. Только когда дети пойдут — не зовите. Я своё отнянчилась.
Гудки. Алексей положил телефон, посмотрел на Марину.
— Опять отказалась.
— Я же говорила. Она ждёт, что ты приползёшь на коленях.
— А может, и правда…
— Нет.
— Марин, это моя мать. Единственная. Она стареет. Что, если…
— Алёш, ей пятьдесят девять. Она каждую субботу ездит на дачу копать грядки. Какое «стареет»?
— Всё равно. Она одна.
— По своему выбору.
— Это жестоко.
— А то, что она делала — не жестоко? Вторгаться в нашу жизнь, игнорировать наши просьбы, выбрасывать вещи — это не жестоко?
— Она думала, что помогает.
— Она думала, что знает лучше. Это разные вещи.
Марина подошла к мужу, обняла.
— Алёш, я понимаю, как тебе тяжело. Правда понимаю. Но мы не можем жить её жизнью. У нас своя. И если она не готова это принять…
— То что? Мне остаться без матери?
— Ты не без матери. Ты звонишь ей, переводишь деньги на день рождения. Просто… на расстоянии.
— Это неправильно.
— А правильно — когда она приходит без спроса и командует в нашем доме?
— Нет, но…
— Алёш, нет идеального решения. Есть то, с которым мы можем жить. И я не могу жить с человеком, который считает меня недостойной уважения.
— Она не считает…
— Считает. Иначе не вела бы себя так. Алёш, твоя мама до сих пор уверена, что была права. Что имела право выбрасывать мои вещи, потому что они ей не нравились. Она не извинилась. Ни разу. Только обиделась, что её поймали за руку.
— Может, со временем…
— Прошёл год. Если за год человек не смог переосмыслить ситуацию — он и дальше не сможет.
Ещё через полгода Марина забеременела. Алексей сразу позвонил матери.
— Мам, у нас будет ребёнок!
Долгая пауза.
— Ну что ж. Поздравляю.
— Мам, ты станешь бабушкой!
— Стану. Только бабушкой на расстоянии, видимо.
— Мам, может, хватит уже?
— Что хватит? Я же не лезу. Живу тихо, никого не трогаю. Вы же этого хотели?
— Мы хотели нормальных отношений.
— Нормальных — это когда мать может прийти к сыну без унижений и оскорблений. А у вас… Даже ключей не дали новых.
— Мам, мы готовы дать ключи. Но с условием — звонить перед приходом.
— Условия! Родной матери — условия! Нет уж, спасибо. Обойдусь.
— Мам, ну подумай о внуке! Или внучке. Ты же мечтала нянчиться…
— Мечтала. Да только твоя жена, небось, и близко не подпустит. Ещё скажет, что я неправильно пелёнки меняю. Или молочную смесь не той температуры развожу.
— Марина не такая.
— Да? А какая она? Которая через суд грозилась деньги выбивать? Из старухи больной?
— Мам, ты не старуха. И не больная.
— Откуда ты знаешь? Ты же не интересуешься. Раз в месяц позвонишь — и всё.
— Я интересуюсь! Но ты сама…
— Ладно, Алёша. Не будем ссориться. Расти своего ребёнка. Как умеете. А я уж как-нибудь… доживу.
Снова гудки. Марина, слышавшая разговор, покачала головой.
— Классическая манипуляция. «Старуха больная», «доживу»…
— Марин, а может, правда пригласить её? Ну, когда родится малыш?
— Конечно, пригласим. Если она согласится прийти в гости, а не как хозяйка.
— Она моя мать!
— А я твоя жена. И мать твоего ребёнка. Кто важнее?
Алексей промолчал. И в этом молчании было всё — вся боль разрыва между прошлым и настоящим, между сыновним долгом и супружеской любовью.
Дочка родилась в июле. Маленькая, сморщенная, с удивительно густыми волосами. Алексей позвонил матери прямо из роддома.
— Мам! У тебя внучка! Три двести, пятьдесят два сантиметра!
— Здоровенькая?
— Да! Всё отлично! Мам, приезжай посмотреть!
— В роддом? Меня не пустят. Я же не близкий родственник.
— Мам, ты бабушка!
— Бабушка. На бумаге. А так… Чужая тётя.
— Мам, прекрати! Приезжай завтра, мы как раз выписываемся.
— Не знаю, Алёша. Надо подумать.
— Что тут думать? Твоя внучка!
— Которую я видеть не буду. Растить не буду. Так зачем мучить себя?
— Мам!
— Всё, Алёша. Поздравляю ещё раз. Растите здоровенькой.
Галина Петровна пришла через неделю. Позвонила в домофон, как чужая.
— Это я, — сухо сказала в трубку.
Марина открыла сама. Свекровь стояла на пороге с огромным пакетом.
— Здравствуй.
— Здравствуйте, Галина Петровна. Проходите.
— Спасибо, что разрешила.
В голосе — лёд. Марина промолчала, пропустила в квартиру.
— Где она?
— В спальне. Спит.
— Можно посмотреть?
— Конечно. Только тихо, пожалуйста.
Галина Петровна прошла в спальню, замерла у кроватки. Долго смотрела на спящую внучку. Потом протянула руку, но отдёрнула.
— Можно потрогать?
— Можно. Вы же бабушка.
— Бабушка… — Галина Петровна осторожно погладила крохотную ручку. — Маленькая какая. На Алёшку похожа.
— Да, носик его.
— И лобик. Вот так же хмурился во сне.
Молчание. Неловкое, тягучее. Потом малышка зашевелилась, открыла глаза.
— Ой! — Галина Петровна отступила. — Проснулась. Я не хотела…
— Всё нормально. Она всё равно скоро просыпается. Кушать пора.
— Грудью кормишь?
— Да.
— Правильно. Это лучшее. Я Алёшку до года кормила.
— Он рассказывал.
Снова молчание. Марина взяла дочку на руки, села в кресло.
— Я, может, пойду…
— Посидите, если хотите. Я не стесняюсь.
Галина Петровна присела на край кровати, смотрела, как Марина кормит.
— Хорошо берёт.
— Да, аппетит отменный.
— Как назвали?
— Лиза. Елизавета Алексеевна.
— Красивое имя. Царское.
— Алёша выбирал.
— Он где?
— За смесью поехал. На всякий случай, вдруг молока не хватит.
— Хватит. Ты не нервничай только. От нервов молоко пропадает.
— Знаю.
Опять тишина. Только причмокивание Лизы.
— Я тут… принесла кое-что. — Галина Петровна кивнула на пакет. — Распашонки, ползунки. Не знаю, может, у вас всё есть…
— Спасибо. Лишним не будет.
— И ещё… — Свекровь достала конверт. — Тут… на первое время. На памперсы там, или что нужно.
— Галина Петровна, не надо. Мы справляемся.
— Возьми. Это не тебе. Внучке.
Марина помолчала, кивнула.
— Спасибо.
— Я бы… я бы хотела иногда видеть её. Если можно.
— Конечно, можно. Вы же бабушка.
— Бабушка… — Галина Петровна смахнула слезу. — Думала, не доживу.
— Что вы, Галина Петровна. Вы ещё правнуков нянчить будете.
— Дай бог. Если пустите.
— Пустим. Только…
— Знаю. Звонить заранее. Не командовать. Не трогать ваши вещи.
— Галина Петровна…
— Нет, правильно. Я… я много думала. Целый год думала. Может, и правда я… перестаралась.
Марина молчала. Ждала.
— Я ведь хотела как лучше. Честное слово. Думала — помогаю. А получилось…
— Получилось, что вы решали за нас. Как нам жить, что носить, что есть.
— Да. Наверное. Я просто… я всю жизнь одна. Привыкла сама всё решать. И когда Алёшка женился, думала — теперь их двое, им помощь нужна. А вы… вы сами справляетесь.
— Мы стараемся.
— И правильно. Это ваша жизнь. Я поняла. Поздно, но поняла.
Лиза закончила есть, сладко зевнула.
— Дать подержать? — вдруг спросила Марина.
— Можно?
— Вы же бабушка.
Галина Петровна осторожно взяла внучку, прижала к себе.
— Маленькая моя. Красавица. Ты уж прости бабушку глупую. Бабушка постарается… постарается лучше быть.
Входная дверь хлопнула.
— Марин! Я купил три пачки, разных фирм! — голос Алексея. — Мам?!
— Здравствуй, сынок.
— Мам! Ты пришла!
— Пришла. На внучку посмотреть.
Алексей кинулся обнимать мать.
— Осторожно! Лизу уронишь!
— Лизу? — он улыбнулся. — Мам, познакомься — твоя внучка Лиза.
— Уже познакомились. Красавица. В тебя пошла.
— В Марину, — возразил Алексей. — Смотри, какие глазки.
— Глазки твои. И нос. А вот подбородок — мамин.
Марина встала.
— Я чай поставлю.
— Спасибо, — кивнула Галина Петровна. — Если можно.
— Конечно. Вы же в гостях.
Свекровь вздрогнула от этого «в гостях», но промолчала.
За чаем говорили о пустяках. О погоде, о ценах на памперсы, о том, что в поликлинике очередь к педиатру. Галина Петровна рассказывала, как растила Алексея одна, какие были трудные времена. Марина кивала, иногда спрашивала что-то о детских болезнях.
— Ну, я пойду, — наконец сказала свекровь. — Спасибо за чай.
— Мам, может, ещё посидишь? — Алексей умоляюще смотрел.
— Нет, сынок. Вам отдыхать надо. С маленьким ребёнком тяжело первое время.
— Приходите ещё, — сказала Марина. — Лизе бабушка нужна.
— Приду. Если позовёте.
— Позовём. Только звоните заранее. Мы то гуляем, то спим, то к врачу…
— Позвоню. Обязательно позвоню.
У двери Галина Петровна обернулась.
— Марина… я хотела сказать… Насчёт тех вещей…
— Не надо, Галина Петровна. Что было, то прошло.
— Нет, дай сказать. Я была неправа. Не должна была трогать чужое. Это… это нехорошо получилось.
— Спасибо, — тихо сказала Марина.
— И ещё… Я рада, что у Алёши такая жена. Которая за себя постоять может. И за семью.
— Галина Петровна…
— Всё, всё. Не буду расчувствоваться. Старая дура. Растите Лизоньку. А я… я рядом буду. Если позволите.
Дверь закрылась. Алексей обнял жену.
— Спасибо.
— Уставшая я твоя. Пойдём спать, пока Лиза не проснулась.
Галина Петровна пришла через неделю. Позвонила заранее, спросила, удобно ли. Принесла домашние пирожки с капустой.
— Я помню, ты любишь, — сказала Марине.
Потом стала приходить раз в неделю. Всегда звонила, всегда спрашивала разрешения. Приносила то пирожки, то варенье, то связанные своими руками носочки для Лизы.
— Галина Петровна, не нужно столько готовить, — говорила Марина.
— А что мне ещё делать? Для себя одной неохота. А так — есть для кого стараться.
Постепенно лёд между ними начал таять. Галина Петровна научилась не давать советов без спроса. Марина научилась иногда эти советы спрашивать.
— А что делать, если температура? — спросила однажды, когда у Лизы резались зубки.
— Обтирать водичкой с уксусом. И жаропонижающее, если выше тридцати восьми.
— Спасибо.
— Да что ты, милая. Я всё это проходила. Одна, без интернетов ваших.
Когда Лизе исполнился год, Галина Петровна пришла с огромной куклой.
— Это что? — ахнула Марина.
— Подарок внучке. Можно?
— Галина Петровна, она ещё маленькая для таких кукол.
— Подрастёт — будет играть. Я хочу, чтобы у неё всё было. Всё, чего у меня с Алёшкой не было.
— У неё всё есть. Главное есть — любящие родители. И бабушка.
— Бабушка… — Галина Петровна смахнула слезу. — Я думала, не услышу этого слова.
— Услышите. Лиза скоро заговорит. Первое слово — «баба».
— Ой, что ты! Первое — «мама». Всегда так.
— Поспорим?
— Не буду я с тобой спорить. Ты упрямая. Вся в меня.
Обе засмеялись. И в этом смехе было больше, чем просто веселье. Было принятие. Прощение. Надежда на то, что всё наладится.
Не наладилось, конечно. Не бывает так в жизни — раз, и все обиды забыты. Но стало… иначе. Терпимее. Человечнее.
Галина Петровна так и не получила ключи от квартиры. Но получила кое-что важнее — место в жизни сына и его семьи. Небольшое, ограниченное определёнными рамками, но — своё.
И теперь каждую субботу она приходит к ним. Звонит заранее, спрашивает, удобно ли. Приносит пирожки. Играет с Лизой. Иногда даёт советы — когда спрашивают. Иногда молчит — когда не спрашивают.
А вечером уходит к себе. В свой дом, в свою жизнь. Оставляя детям — их дом, их жизнь. Их пространство.
И ключи от него — только у них.
