Ксения варила суп — обычный, куриный, на огрызках и последних овощах из морозилки. Ничего героического, просто конец месяца. Она двигалась на кухне так, будто репетирует сцену из фильма про спокойную, нормальную жизнь. Только вместо саундтрека — стиральная машина гудела в ванной, как нервный сосед с дрелью.
Артём сидел за столом и резал хлеб. Тихо, методично, с таким выражением лица, будто этим хлебом можно спасти мир. Он всегда был таким — молчаливым и упорным. Сначала раздражало, теперь — наоборот, успокаивало.
— Опять Наташа звонила, — сказала Ксения, не поворачиваясь.
Артём только вздохнул. Да, звонила. Уже третий раз за день. Как только появилась у них дача — сразу поводов стало больше. То краска ей нужна, то грядки копать, то у неё душа требует природы и семейного уюта.
— У неё опять денег нет? — голос Ксении был спокойным, но за ним стояла усталость.
Артём пожал плечами.
— Что-то с кредиткой. Или с телефоном. Или она запуталась. Как всегда.
Ксения повернулась. Её лицо было хмурым, но не злым. Она просто устала от этого вечного повторения.
— Артём, скажи честно. Ты хочешь ей помочь?
Он положил нож, отодвинул хлебницу.
— Я хочу, чтобы она от нас отстала. Хоть на месяц.
Суп закипел. Ксения убавила газ, и в кухне повисло напряжённое молчание.
Лидия Артёмовна появилась в субботу без звонка, как умеют только мамы с твёрдым представлением о порядке.
— Что, не ждали? — улыбнулась она, заходя в дом с авоськой, полной чего-то домашнего и вонючего. — Я на электричке, потом автобус, потом пешком… Всё ради внуков! Хотя у вас, конечно, их до сих пор нет, — с укором бросила она, проходя вглубь кухни.
Ксения выдохнула медленно. Очень медленно. Так, как учат на йоге — чтобы не треснуло что-нибудь внутри.
— Мы не ждали. Потому что вы не предупреждали, — спокойно ответила она и вытерла руки о полотенце.
— А я что, к чужим пришла? Или у вас теперь есть специальное расписание приёмов для стариков?
Артём вышел из комнаты и, как всегда, встал посередине, между двумя женщинами, как шлагбаум. Только ни на что не влиял.
— Мам, ты же знаешь, я на смене был. Ты могла бы хотя бы сказать…
— А что, я помешала? Я смотрю, вы тут супчик варите, хлеб режете. Чистая идиллия. Только счастья не видно. Как были вы холодные, так и остались. Не семья, а бухгалтерия.
Ксения не ответила. Поставила на стол чайник и села, не скрывая раздражения.
Позже, когда Лидия Артёмовна устроилась в гостевой комнате (бывшей кладовке), разговор перешёл на серьёзное.
— Сынок, ты пойми… Наташе тяжело. У неё нет опоры. А ты у неё — единственный. Она же не виновата, что у неё нет такой удачи, как у Ксении, — тихо говорила свекровь, сидя на краешке дивана, с застывшим выражением благородной жертвы.
Ксения услышала. Конечно услышала. Потому что дверь была приоткрыта.
— Это не удача, мама. Это работа. Мы с Ксенией с двадцати лет пахали. Без отпусков. Без помощи. Без «мам, подкинь на айфон». Мы просто не транжирили всё, что зарабатывали, — голос Артёма был глухим, но жёстким.
Лидия Артёмовна цокнула языком.
— Говоришь, как Ксения. Уже и ты под неё лег. Умная женщина, ничего не скажешь. Всё в своих руках держит. Даже тебя.
В ту ночь Ксения не спала. Артём дышал ровно, повернувшись к стене, а она смотрела в потолок. В голове — обрывки слов, тонов, намёков. «Удача», «лег под неё», «у неё нет опоры».
Она вспоминала, как вытаскивали себя по кусочкам из долгов, как копили на ремонт. Как Артём заболел, и она работала за двоих. Как не могла позволить себе новое пальто три года подряд.
И теперь она должна чувствовать вину?
На следующее утро Лидия Артёмовна сама завела разговор.
— Ксюша, я вот тут подумала… У вас же две комнаты. Вы не думали одну сдавать? Это сейчас выгодно. А то всё простаивает. А вы бы Наташе часть отдавали, ей хоть капелька будет.
Ксения не повернулась. Стояла у раковины, мыла посуду, как будто не слышала. Потом медленно вытерла руки.
— А вы не думали, Лидия Артёмовна, сдавать свою квартиру и переселиться к дочери? Ну, раз так хочется помогать?
— Я? — свекровь резко обернулась. — Я в своём возрасте должна мотаться туда-сюда? Да там у неё тараканы! И этот её… ухажёр! Я туда ногу не поставлю!
— Вот и я — к вам тоже, — тихо ответила Ксения и вышла в коридор.
К концу выходных напряжение в доме можно было резать тем же ножом, что и хлеб.
Артём стал тише, чем обычно, и это бесило. Потому что тишина — это не нейтралитет, это капитуляция.
Ксения взяла плед, чай, ноутбук и ушла на дачу, под предлогом «пора подрезать кусты». На самом деле — просто нужно было выдохнуть.
Но даже на даче её догнала реальность.
СМС от Наташи пришла в девять утра в понедельник:
«Ксения, не понимаю, что я тебе сделала. Почему такая злоба? Я думала, мы семья. Я бы тебе помогла. Ты просто жадная.»
Ксения уставилась на экран. Потом выключила телефон.
Ксения пришла домой позже обычного. Сумка резанула по бедру, руки от холодного воздуха были сухие и шершавые, как старая кожа. В подъезде стоял запах капусты и сигарет. Она вздохнула и поднялась на четвёртый пешком — лифт опять не работал.
Дверь открыла Лидия Артёмовна.
Да. Всё ещё тут.
— А я как раз собиралась вам чай налить, — сказала свекровь и с напускной лаской в голосе добавила: — Хорошо, что вы не где-то шатаетесь, как молодёжь, а домой идёте. Уют, семья, тепло…
Ксения прошла мимо, не снимая пальто.
— А Артём где?
— Ушёл в магазин. За картошкой. Я попросила. У вас тут, конечно, в кладовке только банка с фасолью и две пачки чая. Всё ради экономии, да?
Ксения молчала. Поставила сумку у стола. Взяла стакан, налила воды из фильтра.
Внутри у неё уже трещало. Вот-вот хрустнет.
— И, Ксюша… Я тут, между прочим, полы вымыла. А то в ванной страшно было заходить. Грязь — как в общаге. Как ты, честно, в таком живёшь?
Ксения резко повернулась. Голос — ледяной:
— А вы у себя, дома, тоже полы моете после чужих женщин? Или это эксклюзив для нас?
— Ой, начинается, — свекровь всплеснула руками. — Я просто хотела помочь. Ну, правда. Мне-то что… Я поживу — и уеду.
— Уедете когда?
— Как только Наташа в себя придёт. Она же сейчас в стрессе. Банк, суд… Вы не представляете, как ей тяжело. Сама ничего не ест. Худеет на глазах. Плачет.
Ксения сжала стакан. Пластик чуть не треснул.
Артём вернулся с пакетами. Было видно — знал, что дома холодная война, и не хотел выбирать сторону. Но сторона уже выбрала его.
— Звонила Наташа, — начал он, шаркая по полу. — Просит приехать. Говорит, всё плохо. Я подумал… Может, поедем?
Ксения не ответила. Смотрела на него, как на чужого.
— Поедем? Ты серьёзно?
Артём кивнул, опустив глаза.
— Ну, она же всё-таки сестра. И…
Ксения перебила:
— И что? Я тебе не сестра, да? Я — просто посторонний человек, который у тебя в квартире суп варит и квитанции оплачивает?
Лидия Артёмовна влезла:
— Да потому что Наташа — слабая. А ты — сильная. Вот и вся разница. Сильные должны помогать. Так всегда было.
Ксения усмехнулась. Голос дрогнул.
— Конечно. Удобно. Наташа вечно в «стрессе», «на грани», «сломалась». А я — трактор. Прёт и тащит. Сама себя лечит, сама всё решает.
— Не перегибай, — Артём устало обернулся. — Просто ей сейчас действительно тяжело.
— А мне легко? — Ксения встала. — Мне легко, когда я выслушиваю, что я жадная, холодная и хозяйка в доме, потому что держу всё в руках? Мне легко, когда вы, Лидия Артёмовна, сидите у нас уже пятую ночь и по сути командуете? Вы — гость, но ведёте себя, как хозяйка.
— А ты ведёшь себя, как бухгалтер, Ксюша. Хозяйка не та, кто считает, а кто отдаёт, — свекровь говорила с ядом в голосе, но улыбалась.
— Браво, — сказала Ксения, — фраза дня. Надо на вышивке оформить. На подушке. «Хозяйка — та, кто отдаёт». А потом разослать по всем салонам красоты, где Наташи кредитами торгуют.
На следующий день Наташа приехала сама. С чемоданом. И с лицом, будто её только что выгнали с телешоу.
— Я, если что, ненадолго. Просто там, ну… шумно, соседи. Суд этот, адвокат. Хочу немного отдохнуть. И чтобы рядом — родные.
Ксения сразу ушла на кухню. Потом — на дачу. В этот раз — всерьёз. На три дня. Не сказала ни слова. Даже не спорила.
На третий день Артём приехал за ней. Один.
— Мамка с Наташей опять сцепились. Из-за чайника. Мам сказала, что тот старый, а Наташа купила новый на мои деньги. Мам в ярость — зачем тратить, когда и старый кипятит.
Ксения молчала.
— Потом мама разбила этот новый. Якобы случайно. И ушла. Наташа орёт. Всё как всегда.
— А ты? — Ксения смотрела в окно, не оборачиваясь.
— А я… как идиот. Стою с пакетом мандаринов и думаю, как это всё выкинуть из жизни.
Когда Ксения вернулась домой, на полу в кухне валялись осколки чайника. Новый, стеклянный. С подсветкой. Лежал, как мёртвая рыба — холодный и бессмысленный.
На полке стоял старый, алюминиевый. С покосившейся ручкой.
— Символично, — сказала она, снимая пальто. — Всё возвращается на круги своя.
Вечером Наташа сидела в кресле и листала Инстаграм.
— Слушай, Ксюш, а чего вы дом-то оформили на Артёма? Ты ж всё равно работаешь больше. Это же как-то… странно, — сказала она с лёгкой усмешкой.
Ксения встала. Медленно. Как будто включался другой режим — ледяной и точный.
— Дом — это не квартира. И не мебель. Это то, что строишь каждый день. Мы с Артёмом строили. Вместе. А ты… Ты только ждала, когда позовут в гости.
Наташа хмыкнула:
— Ой, ну извините. Королевна.
— Я тебя не звала. Ни сюда. Ни в свою жизнь. Ни в долю. И больше не зову.
Когда Артём вернулся с работы, в доме было тихо.
Ксения сидела на балконе. Вокруг — запах старого чая, кислого молока и чужого присутствия. Всё раздражало.
— Мне надо что-то решать, — сказал он.
— Уже поздно, — ответила Ксения. — Я решила за нас обоих.
В ту же ночь Ксения собрала сумку. Не потому что сдалась. А потому что поняла: в этой игре проигрывает тот, кто остаётся.
Утром она оставила записку: «Я не готова жить с двумя женщинами, одна из которых мне чужая, а вторая — должна быть мне близкой. Подумай, кто из них кто.»
И уехала. На дачу. Пока — туда.
На даче было холодно. Настоящий, не сентиментальный холод — с запахом земли, мокрых досок и ночного неба. Не романтика. Реальность.
Ксения сидела у старой печки, обхватив колени. В телефоне — тишина. Ни сообщений от Артёма, ни звонков от свекрови. Только с утра было уведомление: «Перевод: 10 000 от Артём С.»
Она не ответила.
— Поздно. Деньги — это попытка откупиться, когда надо было говорить, — тихо сказала она сама себе и встала, подкидывая в печку полено.
Впервые за долгое время ей было не страшно остаться одной. Даже наоборот — спокойно. Как будто кто-то наконец перестал дышать ей в затылок.
На третий день Артём приехал.
Машина подъехала неровно, как будто он сам не до конца понимал, хочет приехать или развернуться обратно. Но всё-таки вышел.
Ксения увидела его из окна. Не торопилась открывать. Она больше не спешила никуда — ни в диалог, ни в объяснения.
Он зашёл. Смотрел на неё долго, молча. Потом сел на табурет, как провинившийся подросток.
— Я не умею в это всё, — наконец сказал. — В скандалы, в женские войны, в ультиматумы.
— А надо было не в «уметь». Надо было в «стоять рядом», — ответила Ксения спокойно.
— Я просто не думал, что всё так зайдёт.
— А я думала. Каждый раз, когда вы молчали с мамой, когда Наташа приходила с «временно пожить», я думала. Я знала, что однажды всё развалится. Только надеялась, что ты будешь рядом.
Артём отвернулся к окну. Мороз рисовал на стекле тонкую паутину.
— Я всю жизнь между вами. Ты сильная. Она — мать. Наташа — она всегда как будто… как будто без тормозов. А я… я не знаю, кого слушать.
— Себя надо было слушать. А не маму и не сестру. Себя и нас.
Он молчал. Долго. Потом встал, подошёл ближе. Дотронулся до её руки.
— Прости.
— Поздно.
— Я тебя люблю.
— А я себя теперь больше. И это меняет всё.
На следующий день она вернулась в квартиру. Не домой — в квартиру. Взяла с собой коробки, чемодан, документы. Артём сидел на кухне, смотрел, как она заполняет договор на временное хранение в ячейке.
— Ты куда?
— Пока — к подруге. Потом — посмотрим. Здесь мне больше не место. Это не дом. Это компромиссный пункт временного размещения.
— А мы?
— А вы — семья. Ты, мама, Наташа. Вы вместе. Я вам чужая.
Вечером Артём приехал на дачу. Один. Весь в пыли, с глазами красными от усталости и пыли.
— Я всё сказал. Маме — чтобы съезжала. Наташе — что я больше не банкомат. Я не сразу понял, как глубоко всё зашло. Прости.
Ксения слушала молча.
— Я продал машину. Верну деньги за ипотеку. Дача — твоя. Оформим, как скажешь.
— Не надо покупать меня.
— Я не покупаю. Я просто признаю: ты была права. А я — трус.
Через неделю квартира опустела. Наташа уехала. Лидия Артёмовна — обратно в свою двушку. Обиженная, но с гордо поднятой головой. Она говорила Артёму на прощание:
— Поздравляю. Выгнали мать. Прямо как в передачах. Только без аплодисментов.
Он не ответил. Просто закрыл за ней дверь.
Ксения вернулась через месяц. Не к Артёму — к себе. Потому что квартира была куплена в браке, и несмотря на все формальности, она оставалась её территорией.
— Я не уверена, что мы с тобой пара, — сказала она Артёму прямо, — но я уверена, что здесь не будет ни Наташи, ни мамы. Больше никогда.
Он кивнул.
— Я хочу быть с тобой. Но не за счёт твоего терпения. Если надо — начнём всё сначала. Если нет — я уйду.
Их отношения не стали прежними. Они стали взрослее. Тише. Правдивее.
Иногда они пили чай в старой кружке — та, что была ещё со студенческих времён, с оббитым краем. Она выжила всё — ремонты, гостей, скандалы. И теперь была символом.
— Это наша правда, — сказала Ксения однажды, глядя на эту кружку.
— Да, — ответил Артём. — Сколотая, но крепкая.
Однажды она шла по улице и услышала, как женщина говорила кому-то по телефону:
— Он хороший, но маменькин сынок. А я таких больше не перевариваю. Один такой уже сидит у меня в паспорте.
Ксения улыбнулась. Грустно, но с облегчением. Потому что теперь — она знала цену себе. И больше не боялась остаться одна.
Квартира была тихой. Почти чужой. Ксения стояла у окна и смотрела, как редкие прохожие перебираются через наледь. Весна как всегда не приходила — она пробиралась. Медленно, неуверенно, как будто сама не верила в своё право быть.
Артём вошёл на цыпочках, будто всё ещё опасался, что громким звуком испортит атмосферу. Он перестал быть «хозяином» — теперь он просто жил в пространстве, которое строили вместе, а разрушали — уже не вместе.
— Я подумал… может, съездим в выходные куда-то. Просто воздух сменить.
Ксения покачала головой. Не резко. Просто — нет.
— Я подала на раздел имущества, — спокойно сказала она. — Не потому что хочу забрать всё. Потому что хочу разделить ответственность. Формально. Юридически. Без эмоций.
Артём кивнул. Он уже почти ничего не говорил. За эти недели он понял простую вещь: любовь — это не «терпи и молчи», это «будь рядом, когда трудно».
— Я понимаю, — тихо произнёс он. — Если надо — продадим дачу. Если решишь, что проще разъехаться — я найду комнату.
— Не в этом дело. Я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты встал.
Он посмотрел на неё непонимающе.
— Встал — это как?
— Принял сторону. Себя. Не мамы, не сестры. Себя, Артём. Потому что ты всё время прятался. А я устала быть бронёй для вас всех.
Он долго молчал. Потом тихо сказал:
— Я подал заявление на временное ограничение доступа в квартиру. Для Наташи. Официально. Через суд.
Ксения посмотрела на него.
— Серьёзно?
Он кивнул. В глазах — страх. Но честный.
— Потому что ты права. Это не дом, если в него может прийти кто угодно и развалить всё, что мы строили.
Лидия Артёмовна звонила. Несколько раз. Писала длинные сообщения, с подписями: «Пусть тебе это не вернётся в старости», «Я родила его, а ты увела», «Ты просто змея в юбке, но у тебя нет сердца».
Ксения не отвечала. Удалила номер. Окончательно.
В суде было сухо. Юрист читала пункты. Ксения молчала. Артём кивал. Они не держались за руки. Это уже не была любовь в привычном смысле. Это была новая форма — взрослая, ровная, с уважением к личным границам.
— Вы не передумали? — спросила судья.
— Нет, — ответила Ксения. — Мы хотим не разойтись. Мы хотим навести порядок. Без иллюзий.
Через два месяца всё было оформлено.
Ксения осталась в квартире.
Артём снял студию рядом — чтобы не терять контакт. Не по принуждению, а по своей воле. Он больше не был растерянным мальчиком под маминым крылом. Он впервые стал мужчиной, когда остался один.
Иногда они ужинали вместе. Без лишних слов.
Иногда не виделись неделями.
И это было правильно.
В день, когда Лидия Артёмовна пришла к дому — с пакетом, в пальто, и с тем самым лицом — упрёк на пол-лба, Ксения не открыла дверь. Даже не подошла. Просто стояла в спальне, обнимая чашку с чаем, и слушала, как уходит её прошлое. Медленно, по лестнице вниз, с тяжёлым шагом.
А вечером она написала Артёму:
«Я готова начать с чистого листа. Только без гостей. Без чужих драм. Только мы. Если ты — готов.»
Он ответил:
«Готов. Но не с понедельника. А прямо с завтрашнего утра.»
Ксения вышла на балкон.
Снег почти растаял. Кое-где ещё лежали грязные островки, как память о старых обидах. Но где-то там, под слоем земли, начиналась новая жизнь.
Без истерик. Без ультиматумов. Без чужих рук в их доме.
Просто она. И он. Если он выдержит. Если не сбежит. Если встанет.
