— Опять ты? — устало сказала она, едва войдя в квартиру. — Опять руки тянете?
— Да что сразу «опять», — голос мужа был ленивый, из-под диванной подушки. — Мама звонила. У них гвоздей нет, краска кончилась. Дашь три тысячи?
Слова «дай» в этом доме звучали чаще, чем «спасибо». И Любовь, отработавшая целый день в стеклянном офисе среди вечно сияющих экранов и холодного кофе из автомата, в который кидаешь сотню, а получаешь чуть теплое пойло, поняла: опять вечер начнется с разговоров о том, кто у кого что «занял».
Она сняла пиджак, аккуратно повесила его в шкаф, словно пыталась этим порядком вернуть себе чувство контроля. Контроль — последнее, что у неё оставалось.
— Твои родители, Игорь, — сказала она тихо, но с железом в голосе. — Пусть сами покупают. Пенсии у них есть.
— Пенсии! — он даже поднял голову, усмехнулся. — Да копейки эти, ты же знаешь. А ты хорошо зарабатываешь. Чего тебе?
Вот это «чего тебе» било по нервам сильнее, чем сама просьба. «Чего тебе?» — как будто её труд, её вечные звонки клиентам, её ночи с ноутбуком на коленях не имели веса. Как будто её жизнь сводилась к возможности покрывать чужие расходы.
— Я не банкомат, Игорь.
— Да ладно, — он потянулся, зевнул. — У нас всё общее.
«Общее» — это слово стало проклятием. У него «общее» — это чипсы и пиво, купленные на её деньги. У неё «общее» — это счета, интернет, квартира, его родня.
Она ушла на кухню. Хотелось стукнуть дверцей холодильника так, чтобы дрогнули стены. Но сдержалась. У неё была такая привычка — хранить злость внутри, до поры. Потом, конечно, это аукалось бессонницей и таблетками от мигрени, но пока — тишина.
И вдруг раздался звонок. Не телефонный, а будто в воздухе что-то щёлкнуло. Так бывает, когда чашка падает на кафель и трескается, но не разбивается. На линии — голос Маринки, её коллеги.
— Любка, ты чего такая грустная? Я смотрю, с утра ходишь мрачная.
— Да устала я, — выдохнула Любовь. — Чувствую себя дойной коровой.
— Кем?
— Дойной коровой. С меня все только и доят.
Сказала — и замолчала. Потому что это было признание не Марине, а самой себе.
Марина, как всегда, загорелась:
— Да тебя просто используют! Ты-то умная, что терпишь? Взрослые люди — пусть сами о себе заботятся!
И вот тут в разговор вмешалась неожиданная фигура. В комнату, где она сидела, вошёл сосед с пятого этажа — Пётр Иванович, сухонький старик в вылинявшей куртке. Он пришёл за солью, но услышал последние слова и хмыкнул:
— Терпеть нельзя, дочка. У меня жена тоже всю жизнь тащила всё на себе, а я по пьянкам шлялся. Потом умерла она — и я понял, что жить-то толком не жил.
Любовь посмотрела на него. Соль она дала, конечно, но слова старика впились глубже, чем нравоучения Марины. Потому что чужой человек сказал то, чего она боялась думать: а вдруг вся жизнь так и пройдёт? Она будет кормить, содержать, оплачивать, пока однажды не окажется пустой.
И всё это — ради чего? Ради мужа, который не может даже сам купить гвозди?
Поздно вечером, когда город уже тянулся огнями, а автобусные остановки пустели, Люба зашла в телефон, глянула баланс и почувствовала — что-то не так. Списания, суммы. «Три тысячи», «пять тысяч», «десять тысяч». Они складывались в цепочку, как бусины. Но бусины были из свинца, а не из янтаря.
И тут — удар: «Операция: списано 55 000 руб. Golden Palace».
Она чуть не уронила телефон.
— Игорь! — голос дрожал. — Что это?
— А-а-а… это мы с родителями поужинали. Мама же день рождения отмечала.
— За пятьдесят пять тысяч?
— Ну, мама заказала вина, блюда дорогие…
Она молчала. Потому что внутри неё вдруг что-то встало на место. Как будто пазл собрался: её деньги — чужой праздник, её работа — чужие удовольствия, её жизнь — их развлечения.
И главное — её там не было.
В эту ночь Любовь впервые открыла ноутбук не для работы, а для того, чтобы заблокировать все карты. Лимиты, пароли, новые пин-коды. Она щёлкала мышкой и чувствовала, что будто срезает верёвки, которыми была связана много лет.
Утром муж спросил:
— Любка, ну верни, я же твой муж.
— Муж — это не должность банкомата.
Он не понял. Но понял сосед Пётр Иванович, который снова встретил её на лестнице и сказал тихо:
— Ты не бойся. Иногда одиночество лучше плохой компании.
Она только кивнула. Внутри уже зрела буря.
— Жестокая ты стала, Любочка, — сказала в трубку Тамара Викторовна, и голос её был натянутым, как тонкая резинка. — Свою семью в нищете оставила.
Любовь слушала молча. Молча — потому что сил спорить уже не было. Все слова сказаны, все объяснения даны. Но в ответ — вечные обвинения.
Она сидела на кухне, и чайник шумел, будто подзадоривал: «Скажи! Скажи им всё, наконец!»
Но она только наливала себе воду в чашку и тихо размешивала сахар.
Телефон гудел:
— Ты что, слышишь меня? Мы же семья!
«Семья», — повторилось у неё в голове, и она вдруг вспомнила свою маму. Ту, что жила в далёком провинциальном городке, в двухкомнатной квартире, где на стенах всё ещё висели ковры с оленями. Мама никогда не просила денег. Даже когда у неё зубы посыпались один за другим, она улыбалась и говорила: «Ничего, доченька, я супы жидкие варю, мне удобно».
Мама, которая жила на пенсию и копейки от подработок, никогда не сказала: «Дай». Она умела терпеть, стесняться, обходиться малым. А вот свекровь с тестем — наоборот, как будто тренировали свои голоса в хоре вечных просьб.
— Я слышу, Тамара Викторовна, — наконец сказала Люба. — Но вы не слышите меня.
И отключила.
Игорь в тот вечер пришёл злой. Даже не пытался улыбаться, а сразу бухнул пакет с бутылками на стол.
— Что ты маму обидела?
— Я правду сказала.
— Какая ты стала гадкая! Прямо чужая!
Она подняла глаза и вдруг спокойно ответила:
— Я и была чужой. Только ты и твоя семья не замечали. Я — просто человек, который платит.
Он замолчал. Потому что это было сказано без крика, без истерики, с таким ледяным спокойствием, что спорить было невозможно.
На следующий день Люба решила выйти из офиса пораньше. Аврал закончился, начальник был в командировке, и она позволила себе роскошь просто пройтись по центру города. Улица была шумной, яркой, а она шагала медленно, как будто пробуя жизнь на вкус заново.
И там она встретила Аркадия.
Когда-то они вместе учились в университете. Тогда Аркадий был худой, нескладный, вечно с распухшими глазами от бессонных ночей в библиотеке. А теперь — уверенный мужчина в дорогом пальто, с глазами, в которых играли огоньки.
— Любка?! — воскликнул он, будто не верил. — Ты?
— Я. — она невольно улыбнулась. — А ты что здесь?
— Да вот, из Москвы вернулся, фирму открыл. Дела пошли. А ты как?
И вот тут она почувствовала странное: ей не хотелось рассказывать про мужа-иждивенца, про свекровь, которая пьёт её кровь. Не хотелось выставлять напоказ эту грязь. Она только сказала:
— Работаю. Живу.
Но Аркадий как будто что-то понял. Он посмотрел на неё внимательно, слишком внимательно.
— Ты устала. У тебя глаза такие… как будто ты всё время чужие камни таскаешь.
Она отвернулась. Ей было и стыдно, и приятно одновременно. Стыдно — что её жизнь так сложилась, приятно — что кто-то увидел её настоящую, а не только роль «кошелька».
— Давай встретимся, — сказал Аркадий. — Не бойся, я женат, у меня дети. Просто поговорить.
Она неожиданно согласилась.
Они сидели вечером в маленьком кафе, ели горячие булочки с корицей и пили чай. И говорили. Она рассказала почти всё — про деньги, про семью мужа, про ресторан за пятьдесят пять тысяч.
Аркадий слушал внимательно, без осуждения.
— Знаешь, — сказал он, — ты всё время оправдываешь их. А зачем? Ты же сама у себя одна. Ты им не мать, не кошелёк. Ты просто человек, который имеет право жить своей жизнью.
Она молчала. Слова его впивались в сердце.
— Я вот, — продолжал он, — когда фирму открывал, думал: главное — деньги. А оказалось — главное уважение. Если люди не уважают твой труд, твои деньги, твой выбор — они тебя не уважают. А ты всё ещё ждёшь, что они изменятся.
И тут Люба впервые расплакалась. Прямо в кафе, среди чужих людей. Слёзы текли, и она не стеснялась. Потому что эти слова были слишком правдивыми.
Дома её ждал скандал.
— Где ты шлялась?! — кричал Игорь. — Мама ужин приготовила, а ты поздно!
— Я встретилась с другом.
— С каким ещё другом?!
— Со старым. Университетским.
— Ага! Ну конечно! Наверное, он тебя крутит!
— Игорь, — сказала она тихо. — Не кричи. Мне и так тяжело.
Он остановился, но только на секунду.
— Тяжело ей! А мне легко, что ли? Ты всё заблокировала, денег нет, живи как хочешь!
И вот тут она впервые не испугалась.
— Вот и живи. Как хочешь. На свою зарплату.
Его глаза метнулись, как у зверя в клетке. Он понял, что теряет власть.
На работе всё будто изменилось. Марина смотрела на неё с уважением:
— Слушай, ты прямо посвежела. Решила проблему?
— Почти, — улыбнулась Люба. — Я хотя бы теперь сама решаю, кому и сколько дать.
Она впервые купила себе платье — яркое, красное. На неё косились коллеги, и в их взглядах было то самое уважение, о котором говорил Аркадий.
Но семья мужа не отступала. Однажды вечером к ней пришёл Александр Петрович. Неожиданно. Постучал, как будто он хозяин. В руках держал пакет с яблоками.
— Вот, угощение, — сказал. — Надо поговорить.
Она молча поставила яблоки на стол.
— Сын жалуется, что ты ему жизнь портишь, — начал он. — Деньги отобрала, на него кричишь. Это что за семейная жизнь такая?
Любовь посмотрела на него долгим взглядом.
— Александр Петрович, вы взрослый мужчина. У вас пенсия, работа. У вашей жены тоже пенсия. Почему же вы всё время берёте у меня?
Он покраснел.
— Да потому что мало этого всего! Жить-то хочется по-человечески!
— А мне, значит, не хочется? — её голос сорвался. — Я тоже хочу к маме съездить, хочу зубы вылечить, хочу в театр сходить. Но я вместо этого оплачиваю ваши рестораны!
Он опустил глаза. Но потом выдохнул:
— Ты неблагодарная. Мы тебя в семью приняли.
— А я вас содержала. Хватит.
И вот тут он впервые не нашёл слов. Просто взял пакет с яблоками и вышел, хлопнув дверью.
В тот вечер Люба долго сидела одна. Пила чай и думала: её жизнь действительно изменилась. Ссоры стали постоянными, но впервые она чувствовала — она живая. Не банкомат, не молчаливая спонсорка чужих праздников. А живая.
И рядом где-то ходил Аркадий, появлялся в её мыслях всё чаще. Не как любовник — нет, она слишком устала для этого. А как тот, кто напомнил: у неё есть право быть собой.
Но Игорь тем временем копил злость. И это было заметно. Он стал приходить поздно, пропадать на пару дней, а вернувшись — устраивать сцены.
Марина однажды сказала ей:
— Любка, берегись. Такие, когда теряют кормушку, становятся опасными.
И Люба задумалась: может, это только начало.
— Либо возвращаешь карты, либо развод! — Игорь стоял в дверях, нависая, будто тень. Голос его дрожал не от решимости, а от злости и страха.
Любовь молча открыла дверь:
— Выбирай.
Он застыл. Не ожидал, что она вот так — спокойно, без истерики, без «подумай ещё».
— Ты… серьёзно?
— Более чем.
Игорь вышел, хлопнул дверью так, что с полки упала кружка. На кафель. Разбилась.
Любовь посмотрела на осколки и подумала: «Ну вот. Символично».
Сначала было тихо. Три дня. Потом началось.
Звонки. Сначала от свекрови.
— Любочка, ты что с Игорем сотворила? Он к нам переехал, у нас денег нет, а ты его бросила!
— Я его не бросала. Он сам ушёл.
— Ты его выгнала! Женщины так не делают!
Потом звонки от самого Игоря. Пьяный голос:
— Верни всё назад. Я без тебя не могу.
— Без моих денег ты не можешь, — поправила она.
— Ты стерва! Я приду и заберу всё силой!
Ночью она не спала. Сидела у окна и слушала город. За стенкой лаяла чужая собака, вдалеке гудели редкие машины. И вдруг вспомнились слова соседа Петра Ивановича: «Иногда одиночество лучше плохой компании».
Она смотрела на темноту и впервые чувствовала — да, лучше одной. Пусть страшно, пусть впереди неизвестность, но всё же лучше, чем снова быть кошельком для праздников.
Через неделю на работе случилось неожиданное. Ей пришло письмо: «Собеседование». Марина подсунула.
— Ты же давно хотела поменять работу, — сказала подруга. — Вот шанс. Зарплата в полтора раза больше, условия лучше.
Любовь сначала испугалась. Новая работа — это риск. Но потом вспомнила: «Она же теперь свободна». И согласилась.
На собеседовании она впервые за долгое время говорила уверенно. Рассказала о своих проектах, о клиентах, о том, как вытаскивала отдел из провалов. И вдруг увидела в глазах собеседника то самое уважение, которого дома не было никогда.
— Мы вам перезвоним, — сказал он.
И она уже знала: перезвонят.
А дома…
Игорь пришёл вечером. Вышиб дверь так, что замок чуть не вылетел. Пьяный, с бутылкой в руке.
— Ну что, Любка, нагулялась? — он шатался, глаза злые. — Думала, без меня лучше будет?
— Уходи, Игорь.
— Не уйду! Это мой дом тоже!
Он двинулся к ней, и в этот момент сердце её стукнуло так громко, что она испугалась собственного биения. Но ноги не дрогнули. Она стояла прямо, и вдруг в прихожую зашёл сосед — Пётр Иванович.
Старик услышал шум и поднялся. Маленький, сухонький, но с глазами волка.
— Ты что творишь, сопляк? — рявкнул он на Игоря. — Женщину обижаешь?
Игорь обернулся, замер.
— Да пошёл ты…
Но Пётр Иванович поднял руку — и в ней блеснул ржавый гаечный ключ.
— Я на заводе тридцать лет отработал. Хочешь, вспомню молодость?
Игорь выругался, но отступил.
— Да ладно, я пошутил… — пробормотал он и вышел.
Любовь села прямо на пол. Руки дрожали.
— Спасибо…
— Дочка, — сказал Пётр Иванович, положив руку ей на плечо. — Слушай старика: этот человек тебя погубит, если ты вовремя не уйдёшь.
На следующий день она пошла в суд. Подала на развод. Всё просто, без сцен. Пакет документов, подпись, квитанция.
И вот тут началось настоящее.
Свекровь пришла к ней домой. Не одна — с подругой, соседкой по даче. Две старые женщины, как две вороны.
— Ты с ума сошла! — кричала Тамара Викторовна. — Разводиться с нашим мальчиком! Он же без тебя пропадёт!
— Пусть пропадает, — сказала Люба. — Это его выбор.
— Ты разрушила семью! — визжала подруга.
— Семью разрушил он, когда за мои деньги гулял в ресторанах, — спокойно ответила Любовь.
Они ушли, но в глазах Тамары Викторовны было что-то страшное — ненависть.
Игорь ещё пытался вернуться.
— Я всё понял! — говорил он. — Давай начнём сначала.
— Нет. У меня новая работа. У меня жизнь. Без тебя.
— Ты никому не нужна, кроме меня! — заорал он.
— Ошибаешься, — сказала она. — Я нужна себе.
И это была её победа.
Через месяц суд вынес решение. Развод.
Она вышла из здания и вдохнула воздух так глубоко, что закружилась голова. И тут рядом оказался Аркадий.
— Ну что, свободна? — улыбнулся он.
— Свободна, — сказала она.
Он ничего не предлагал, не тянул за руку. Просто шёл рядом. И этого было достаточно.
Вечером Любовь заварила чай. В квартире было тихо. За окном лил дождь, но внутри было светло. Она достала новый ноутбук — тот, на который раньше не хватало денег. Села писать список: «Отпуск. Стоматолог. Курсы английского».
Она вдруг поняла: впереди у неё много всего. И впервые за долгие годы — это её жизнь. Её деньги. Её решения. Её свобода.
А Игорь… Пусть живёт, как хочет. У неё свой путь.
И впервые тишина в квартире не была пустотой. Она была музыкой.
