Снег падал крупными хлопьями, оседая на решётках следственного изолятора. Надежда стояла в очереди на передачу уже третий час. Промокшие ноги давно онемели, но она не замечала холода. В голове крутилась одна и та же мысль: «Он мой сын. Мой мальчик».
Женщина впереди обернулась, окинула Надежду оценивающим взглядом.
— Первый раз? — спросила она, кивнув на дрожащие руки.
— Да… то есть нет. Уже месяц езжу.
— К сыну?
Надежда кивнула.
— И мой там. Третий срок отматывает. — Женщина усмехнулась. — А ваш за что?
«За убийство», — хотелось крикнуть Надежде. «Убил мою мать. Свою бабушку. Из-за денег». Но слова застревали в горле комом.
— Статья сто пятая, — тихо ответила она.
Женщина присвистнула, отвернулась. Больше вопросов не задавала.
Оглавление
Надежда прижала к груди сумку с передачей. Там были любимые конфеты Артёма — те самые, с орехами, которые она покупала ему в детстве. Тёплые носки, связанные её руками. Сигареты — теперь уже можно, ему девятнадцать. И письмо, которое она переписывала десять раз, но так и не смогла сказать в нём главного.
«Как же так получилось? Где я ошиблась? В какой момент мой маленький мальчик превратился в чудовище?»
Она закрыла глаза, и память услужливо подбросила картинку: пятилетний Артёмка с разбитыми коленками бежит к ней через двор. «Мама, мама, смотри, какую палку нашёл! Это мой меч, я теперь рыцарь!»
Тогда она смеялась, целовала его вихрастую макушку. Не знала ещё, что через четырнадцать лет этот меч обернётся против неё.
Детство без отца
Надежда сама росла без отца. Он ушёл, когда ей было три года. Мать, Зоя Петровна, никогда не рассказывала подробностей. Только поджимала губы и отворачивалась.
— Нечего о нём вспоминать. Предатель он.
В их коммуналке на Петроградской было холодно и сыро. Зоя Петровна работала уборщицей в поликлинике, денег едва хватало на еду. По вечерам она приходила домой злая, уставшая, и Надежда старалась не попадаться ей на глаза.
— Опять двойку принесла? — Мать хватала дневник, листала страницы. — Бестолочь! В кого ты такая тупая уродилась?
Надежда молчала. Она привыкла к этим словам, как привыкают к скрипу половиц или капающему крану. В школе было не лучше. Одноклассницы смеялись над её застиранной формой, над тем, что она никогда не приносила деньги на подарки учителям.
«Нищебродка», — шипели они ей в спину.
Единственным светлым пятном в той жизни была библиотека. Надежда часами просиживала там после уроков, читая всё подряд — от сказок до энциклопедий. В книгах был другой мир, где девочки-золушки встречали принцев, где добро побеждало зло, где у каждой истории был счастливый конец.
«Я вырасту и всё будет по-другому. У меня будет семья. Настоящая. Муж будет любить меня, а я буду любить наших детей. И никогда, никогда не буду кричать на них, как мама на меня».
Виктор
Она встретила Виктора в восемнадцать лет, на первом курсе педагогического. Он был старше на десять лет, работал на стройке, и Надежде казалось, что он знает о жизни всё.
— Ты слишком серьёзная для своих лет, — сказал он на их первом свидании. — Улыбнись.
Надежда улыбнулась. Потом улыбалась ещё и ещё, даже когда улыбаться не хотелось.
Виктор был красивый — высокий, широкоплечий, с уверенной походкой. Когда он появлялся в институте, чтобы встретить её после пар, девчонки с курса завистливо вздыхали.
— Повезло тебе, Надька! Настоящий мужик!
Настоящий мужик оказался ревнивым до безумия. Сначала это даже льстило — значит, любит. Потом стало пугать.
— С кем это ты болтала после лекции? — Виктор сжимал её локоть так, что оставались синяки.
— Это Серёжа с параллельной группы, мы просто…
— Просто что? — Его глаза темнели. — Думаешь, я не вижу, как ты на него смотришь?
Первый раз он ударил её через полгода после свадьбы. Надежда опоздала домой на двадцать минут — автобус сломался. Виктор встретил её в прихожей.
— Где была?
— Я же говорю, автобус…
Пощёчина была такой неожиданной, что Надежда даже не сразу поняла, что произошло. Только почувствовала, как горит щека.
— Не ври мне! — Виктор навис над ней. — Думаешь, я идиот? Не знаю, что ты шляешься?
Она плакала всю ночь, а утром он принёс цветы, каялся, клялся, что больше никогда. И она поверила. Потому что куда ей было идти? К матери, которая только злорадно усмехнулась, узнав о замужестве? «Дура, предупреждала же — не связывайся с первым встречным».
Сын
Когда Надежда узнала, что беременна, первой мыслью было: «Теперь всё изменится». Ребёнок спасёт их брак, Виктор станет другим.
Он действительно стал другим. Осторожнее. Бил так, чтобы не было видно — по рёбрам, по спине. А когда живот стал заметен, перешёл на психологический террор.
— Посмотри на себя! — кричал он. — Разжирела, как корова! Думаешь, ты мне такая нужна?
«Ради ребёнка. Всё ради ребёнка», — твердила себе Надежда, глотая слёзы.
Артём родился в апреле, маленький, сморщенный, с тонкими ручками. Когда медсестра положила его ей на грудь, Надежда заплакала. Но это были другие слёзы — счастливые.
— Здравствуй, мой хороший, — шептала она. — Мой мальчик. Мамин защитник.
Виктор пришёл в роддом пьяный, едва взглянул на сына.
— На меня не похож, — буркнул он.
«На меня не похож» стало его любимой фразой. Он повторял её каждый раз, когда Артём плакал по ночам, когда нужно было покупать памперсы или смесь.
— Может, это вообще не мой ребёнок? А, Надька? Нагуляла от кого-то?
Она терпела полтора года. Терпела побои, оскорбления, пьяные выходки. Но когда Виктор замахнулся на Артёма за то, что тот разлил молоко, что-то внутри неё сломалось.
«Только не мой ребёнок. Только не его».
Побег
Надежда ушла от Виктора ночью, пока он спал пьяным сном. Собрала вещи в одну сумку, взяла Артёма на руки и вышла в темноту.
Идти было некуда. К матери она явиться не могла — Зоя Петровна ясно дала понять, что внук ей не нужен. «Сама заварила кашу, сама и расхлёбывай».
Первую ночь они провели на вокзале. Артём спал у неё на руках, посапывая, а Надежда смотрела на табло с расписанием поездов и думала: может, уехать? Куда-нибудь далеко, где их никто не найдёт?
Но билетов у неё не было. Денег — тоже.
Утром она пошла в социальную службу. Там, выслушав её сбивчивый рассказ, дали направление в приют для женщин с детьми.
— Временно, — предупредила сотрудница. — Максимум на три месяца. Потом нужно будет искать жильё.
Надежда кивнула. Три месяца — это целая вечность. За это время она что-нибудь придумает.
Новая жизнь
В приюте было тесно и шумно. Восемь женщин с детьми в одном крыле, общая кухня, общий санузел. Но Надежде казалось, что она попала в рай. Никто не кричал, не бил, не унижал.
Она устроилась сразу на две работы — утром убирала подъезды, вечером мыла посуду в кафе. Артёма оставляла с соседкой по комнате, Ларисой, у которой было трое своих детей.
— Ничего, справлюсь, — махала рукой Лариса. — Трое, четверо — какая разница?
Надежда благодарила, совала ей деньги на еду, убегала на работу. Возвращалась за полночь, уставшая до полусмерти, но счастливая. У них теперь была копилка — обычная стеклянная банка, куда она складывала всё, что удавалось отложить. На квартиру. На их с Артёмом квартиру.
«Потерпи, сыночек. Потерпи немножко. Скоро у нас будет свой дом. И никто, никто больше не посмеет тебя обидеть».
Артём рос тихим, послушным мальчиком. Он редко плакал, не капризничал, словно понимал, как тяжело маме. Когда Надежда приходила с работы, он бежал к ней, обнимал за ноги.
— Мама пришла! Моя мама!
И она таяла. Забывала про усталость, про больную спину, про распухшие ноги. Ради него. Всё ради него.
Через пять лет
Они снимали комнату в коммуналке на окраине города. Тесную, с облупившимися обоями, но свою. Артём пошёл в школу, Надежда по-прежнему работала на двух работах.
По воскресеньям они гуляли в парке, кормили голубей, ели мороженое. Артём смеялся, бегал, лазил по деревьям — обычный мальчишка. Только иногда Надежда замечала в его глазах что-то… холодное. Жёсткое. Как у Виктора.
«Показалось», — убеждала она себя.
В третьем классе Артёма вызвали к директору. Он подрался с одноклассником, сломал ему нос.
— Он первый начал! — кричал Артём. — Сказал, что мы нищие!
Надежда извинялась, обещала поговорить с сыном. Дома она пыталась объяснить, что драться нельзя, что нужно решать конфликты словами.
— А если слова не помогают? — Артём смотрел на неё исподлобья.
— Тогда нужно обратиться к учителю, к взрослым…
— Взрослым плевать, — отрезал он.
И Надежда не знала, что ответить. Потому что в глубине души понимала — он прав.
Павел
Павла она встретила на родительском собрании. Он тоже воспитывал сына один, они сидели рядом, и как-то само собой завязался разговор.
Павел был полной противоположностью Виктору — невысокий, худощавый, в очках. Говорил тихо, улыбался застенчиво. Работал бухгалтером, любил читать, по выходным ходил в театр.
— Может, сходим вместе? — предложил он после третьей их случайной встречи. — В воскресенье дают «Чайку».
Надежда не была в театре с институтских времён. Она надела единственное приличное платье, накрасилась — и не узнала себя в зеркале. Красивая женщина. Ещё молодая — тридцать два года.
Роман развивался медленно, осторожно. Павел не торопил, Надежда боялась. Но когда он впервые поцеловал её — нежно, бережно, словно она хрустальная, — она поняла: вот оно. То, о чём мечтала.
Артём Павла невзлюбил сразу.
— Зачем он приходит? — спрашивал он. — Нам и вдвоём хорошо.
— Павел хороший человек, сынок. Он заботится о нас.
— Мне не нужна его забота!
«Ревнует. Это нормально. Привыкнет», — успокаивала себя Надежда.
Но Артём не привыкал. Он демонстративно уходил в свою комнату, когда приходил Павел, огрызался, хамил. А однажды Надежда услышала, как он говорит по телефону с приятелем:
— Да козёл он! Думает, если очки носит, то умный. А я ему покажу…
Суворовское училище
Павел предложил отдать Артёма в суворовское училище.
— Ему нужна мужская рука, дисциплина, — объяснял он. — Мальчик растёт без отца, это сказывается.
— Но это же закрытое учебное заведение! Он будет видеть меня только на каникулах!
— Зато получит прекрасное образование, выправку. И нам будет легче. Мы сможем пожить для себя, подумать о совместном будущем…
«Пожить для себя». Надежда смотрела на Павла и не узнавала. Неужели он всерьёз предлагает ей отправить сына за тридевять земель ради их удобства?
— Нет, — отрезала она. — Артём останется со мной.
— Надя, ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь! Он мой сын! Я не отдам его никому!
Они расстались через неделю. Павел собрал свои вещи — несколько книг, забытый шарф — и ушёл, тихо прикрыв дверь.
— Вот и правильно! — Артём обнял её. — Нам никто не нужен, мам. Мы справимся сами.
Надежда обняла сына в ответ, но отчего-то ей стало холодно.
Подростковый возраст
В четырнадцать лет Артём вытянулся, голос сломался, на подбородке пробились первые усики. Он всё чаще задерживался после школы, приходил домой поздно, от него пахло сигаретами.
— Где ты был?
— Гулял.
— С кем?
— Мам, отстань!
Она пыталась контролировать, устанавливала правила, но Артём их игнорировал. А когда она повышала голос, смотрел с такой злобой, что становилось страшно.
Первый раз он её толкнул из-за денег.
— Дай пятьсот рублей.
— На что тебе?
— Какая разница? Дай!
— Артём, у меня нет лишних денег. Нужно за квартиру платить…
Он толкнул её так сильно, что она ударилась спиной о стену.
— Вечно у тебя нет! На всякую ерунду есть, а мне дать — нет!
Надежда стояла, прижавшись к стене, и не могла поверить. Её сын. Её мальчик.
— Артём… — прошептала она.
Он уже остыл, отвернулся.
— Ладно, не надо. Сам заработаю.
«Это возраст. Гормоны. Все подростки такие», — убеждала себя Надежда ночью, лёжа без сна.
Эдгар
С Эдгаром она познакомилась в интернете. Он жил в Германии, работал инженером, искал серьёзных отношений. Они переписывались полгода, потом он приехал в Россию.
Эдгар оказался таким же, как на фотографиях — высокий, седеющий, с доброй улыбкой. Он привёз подарки — духи для неё, планшет для Артёма.
— Не нужно было тратиться…
— Ерунда! Я хочу произвести хорошее впечатление на твоего сына.
Но Артём подарок взял с каменным лицом, поблагодарил сквозь зубы. За ужином молчал, отвечал односложно.
— Трудный возраст, — извинялась Надежда. — Он не привык к гостям.
Эдгар понимающе кивал, но она видела в его глазах сомнение.
Через три дня Эдгар сделал предложение. Не романтично, за завтраком, но искренне.
— Выходи за меня. Поедем в Германию. Начнём новую жизнь. Артёму там будет лучше — школы хорошие, перспективы…
Надежда смотрела на кольцо в бархатной коробочке и понимала — это шанс. Единственный шанс вырваться, начать сначала.
— А Артём… Он согласится?
— Поговори с ним. Объясни. В конце концов, ты его мать.
Разговор
Она выбрала момент, когда Артём был в хорошем настроении. Приготовила его любимый ужин, купила торт.
— Сынок, нам нужно поговорить.
— О чём? — Он сразу насторожился.
— Об Эдгаре. Он предложил мне… нам… переехать в Германию.
Артём отложил вилку.
— И что?
— Это хорошая возможность, Артём. Ты сможешь учиться в европейской школе, потом в университете…
— Мне не нужна их школа!
— Но подумай…
— Нет! — Он ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки. — Ты хочешь меня бросить? Сбежать к своему немцу?
— Я никого не брошу! Мы поедем вместе!
— Я никуда не поеду! И ты не поедешь!
Он встал, навис над ней. Когда он успел стать таким высоким? Таким грозным?
— Артём, сядь. Давай спокойно…
— Спокойно? — Он засмеялся. Страшно, зло. — Ты всю жизнь мне врала! Говорила, что любишь, что я для тебя главный! А сама при первой возможности готова сбежать!
— Это неправда!
— Правда! — Он схватил тарелку, швырнул в стену. — Вот твоя правда!
Надежда сидела среди осколков и плакала. А Артём ушёл, хлопнув дверью.
Эдгару она сказала «нет».
Шестнадцать лет
К шестнадцати годам Артём превратился в домашнего тирана. Он требовал денег, еды, чистой одежды — и горе ей, если что-то было не так.
— Где мои джинсы?
— В стирке…
— Я же говорил, чтобы к пятнице были готовы!
— Артём, я работала допоздна, не успела…
— Вечно у тебя отговорки!
Он мог накричать за недосоленный суп, за пятно на рубашке, за то, что она «слишком громко» пришла домой.
«Это мой сын. Мой мальчик. Он не виноват. Это я что-то делаю не так».
Надежда читала книги по психологии, ходила к психологу. Та смотрела сочувственно, давала советы.
— Нужно выстраивать границы. Не позволять манипулировать.
— Но он мой сын!
— Это не даёт ему права вас унижать.
Легко говорить. А как выстраивать границы, когда он в ярости может разнести полквартиры?
Точка невозврата
Он ударил её при людях.
Это случилось в магазине. Надежда выбирала продукты, Артём требовал купить дорогое пиво.
— У меня нет столько денег.
— Вечно нет! — Он повысил голос. — Другие матери находят!
— Артём, не кричи. Люди смотрят.
— Пусть смотрят!
Она попыталась взять его за руку, успокоить. Он оттолкнул её — резко, сильно. Надежда упала, ударилась о стеллаж.
Вокруг зашумели. Кто-то помог ей встать, кто-то крикнул Артёму:
— Ты что делаешь, подонок? Мать бьёшь?
— Не ваше дело! — огрызнулся он и вышел.
Надежда стояла посреди магазина, растерянная, униженная. Продавщица принесла ей воды.
— Милая, может, в полицию?
— Нет… нет, спасибо. Это недоразумение.
Но все всё поняли. И она поняла — это уже не недоразумение. Это катастрофа.
Бабушка Зоя
После того случая в магазине Артём на неделю исчез. Надежда места себе не находила — звонила, искала, обзванивала больницы и морги.
Он объявился сам. Пришёл, как ни в чём не бывало.
— Где ты был?
— У бабки.
Зоя Петровна, которая когда-то отказалась помогать дочери с внуком, теперь вдруг прониклась к Артёму нежными чувствами. Он начал ездить к ней всё чаще, оставаться на выходные.
— Что она тебе говорит? — спрашивала Надежда.
— Ничего. Нормальная бабка. Не то что ты.
«Не то что ты» било больнее пощёчин.
Однажды Надежда не выдержала, поехала к матери. Зоя Петровна открыла дверь, посмотрела холодно.
— Чего приехала?
— Мама, нам нужно поговорить. Об Артёме.
— А что с ним? Нормальный парень. Не то что ты в его возрасте.
— Мама, он меня бьёт!
Зоя Петровна пожала плечами.
— Значит, есть за что. Сама виновата — распустила. Избаловала.
— Как ты можешь…
— А что я? Я ему говорю — не обращай внимания на мать. Истеричка она. Вся в отца.
Надежда смотрела на неё и не верила своим ушам. Родная мать настраивает внука против неё?
— Зачем ты это делаешь?
— А затем, что правда глаза колет. Ты всю жизнь меня позорила. Сначала замуж за алкаша вышла, потом шлялась неизвестно где. А теперь парня довела.
— Я работала! Я его одна воспитывала!
— Вот и довоспитывалась.
Переезд
Через месяц Артём заявил, что переезжает к бабушке.
— Надоело твоё нытьё, — сказал он, собирая вещи. — Бабка хоть нормальная. Не лезет.
Надежда стояла в дверях его комнаты, смотрела, как он швыряет в сумку джинсы, футболки. Её мальчик. Её жизнь.
— Артём, давай поговорим…
— О чём? Всё ясно. Ты меня достала.
— Но я твоя мать!
Он обернулся, посмотрел с такой ненавистью, что у неё перехватило дыхание.
— Вот именно. К сожалению.
И ушёл. Просто взял сумку и ушёл, не оглядываясь.
Надежда осталась одна в пустой квартире. Села на его кровать, обняла подушку. Она ещё пахла им — смесь дешёвого одеколона и сигарет.
«Вернётся. Обязательно вернётся. Это подростковый бунт, скоро пройдёт».
Одиночество
Первые недели она ждала. Прислушивалась к каждому шороху, вздрагивала от звонка телефона. Готовила ужин на двоих — вдруг придёт?
Не приходил.
Она набиралась смелости, звонила сама.
— Артём, как ты?
— Нормально.
— Может, зайдёшь? Я борщ сварила, твой любимый…
— Не надо.
— Но…
Короткие гудки.
На работе заметили, что она осунулась, похудела.
— Надежда Ивановна, может, отпуск возьмёте? — предложила начальница. — Вы как тень ходите.
— Спасибо, всё в порядке.
Но ничего не было в порядке. Она не спала ночами, думала — где ошиблась? Что сделала не так? Может, действительно слишком опекала? Или наоборот — мало внимания уделяла?
«Я плохая мать. Я не справилась. Я всё испортила».
Звонок
Звонок раздался в три часа ночи. Надежда схватила трубку, не глядя на номер.
— Артём?
— Надежда Ивановна? — незнакомый мужской голос. — Это капитан Сергеев, отдел полиции. Вам нужно приехать.
Она не помнила, как добралась. Такси, ночные улицы, светофоры — всё слилось в один кошмарный сон.
В отделении её встретил усталый следователь.
— Присядьте.
— Что случилось? Где мой сын?
— Ваш сын задержан. По подозрению в убийстве.
Комната поплыла перед глазами.
— Это ошибка… Не может быть…
— Он убил вашу мать. Зою Петровну Семёнову.
«Убил. Вашу мать. Зою Петровну».
Слова не складывались в смысл. Это какая-то чудовищная ошибка. Недоразумение.
— Как?..
Следователь говорил, а она не слышала. Только отдельные фразы пробивались сквозь шум в ушах. Ссора. Деньги. Удар табуреткой. Много крови.
— Соседи вызвали полицию. Он не отрицает.
— Можно… можно мне его увидеть?
— Завтра. На следствии.
Следствие
Артёма привели в наручниках. Надежда вскочила, протянула к нему руки, но конвоир остановил.
— Не положено.
Она смотрела на сына и не узнавала. Осунувшийся, небритый, с пустыми глазами.
— Артём…
— Привет, мам.
Спокойно. Буднично. Словно они встретились за завтраком.
— Зачем? — прошептала она. — Зачем ты это сделал?
Он пожал плечами.
— Она меня достала. Денег не дала. Я психанул.
«Психанул». Убил человека — и «психанул».
— Но это же бабушка! Она тебя любила!
— Любила? — Артём усмехнулся. — Она меня использовала. Против тебя. А когда я стал не нужен — послала. Как и ты.
— Я тебя никогда не посылала!
— Да? А кто хотел в Германию сбежать? Кто с мужиками своими меня знакомил?
— Я хотела для тебя лучшего!
— Для меня? Или для себя?
Следователь откашлялся.
— Время истекло.
Артёма увели. Надежда осталась сидеть, глядя в пустоту.
Суд
На суде Артём был спокоен. Отвечал чётко, не путался в показаниях. Да, ударил. Да, знал, что может убить. Нет, не жалеет.
Надежда сидела в зале, сжимая платок. Вокруг шептались — родственники Зои Петровны, которых она и не знала. Появились, когда запахло наследством.
— Выродок! — шипела какая-то женщина. — Мать вырастила!
Надежда молчала. Что она могла сказать? Что оправдать?
Адвокат — она продала материнскую квартиру, чтобы нанять хорошего — пытался смягчить приговор. Говорил о трудном детстве, об отсутствии отца, о психологических проблемах.
— Мой подзащитный нуждается в лечении, а не в наказании.
Но судья была непреклонна.
— Девять лет лишения свободы в колонии строгого режима.
Девять лет.
Артём выслушал приговор без эмоций. Только бросил на мать короткий взгляд — не то презрительный, не то равнодушный.
Колония
Первое свидание назначили через месяц. Надежда готовилась как на праздник — собрала передачу, написала письмо, даже накрасилась.
Колония встретила её серыми стенами, колючей проволокой, лаем собак. В комнате свиданий было холодно, пахло хлоркой.
Артёма привели в робе. Он похудел, обрился наголо, на скуле красовался свежий синяк.
— Как ты?
— Нормально.
— Тебя бьют?
— Мам, это зона. Тут так положено.
Они сидели друг напротив друга, и Надежда не знала, о чём говорить. Все заготовленные слова вылетели из головы.
— Я передачу собрала. Твои любимые конфеты…
— Спасибо.
— И носки связала. Тёплые.
— Угу.
Молчание. Тяжёлое, вязкое.
— Артём, я…
— Мам, не надо. — Он поднял руку. — Что было, то было. Не вернёшь.
— Но я хочу, чтобы ты знал — я люблю тебя. Что бы ни случилось.
Он посмотрел на неё долгим взглядом.
— Знаю. Но от этого не легче.
Письма
Она писала ему каждую неделю. Рассказывала о погоде, о работе, о том, какие фильмы идут в кинотеатрах. Старалась не грузить проблемами — он там и так не в санатории.
Артём отвечал редко, скупо. «Всё нормально. Передачу получил. Больше шоколада не надо — меняю на сигареты».
«Хотя бы жив. Хотя бы пишет».
Она обклеила его фотографиями всю комнату. Артём в пять лет — с выбитым зубом, улыбается. В десять — серьёзный, в школьной форме. В пятнадцать — уже почти мужчина.
Где тот мальчик? Куда он делся?
Второй год
На втором году заключения Артём перестал выходить на свидания.
— Почему? — спрашивала Надежда у дежурного.
— Не хочет. Его право.
— Но… может, он болен?
— Здоров. Просто не хочет вас видеть.
Она всё равно приезжала. Сидела под стенами колонии, ждала — вдруг передумает? Передавала передачи, писала письма.
Ответов больше не было.
Разговор с психологом
Тюремный психолог согласился поговорить с ней — из жалости, наверное.
— Ваш сын… сложный случай.
— Что с ним?
— Он озлоблен. На вас, на мир, на себя. Считает, что вы его предали.
— Но я не предавала! Я всю жизнь жила ради него!
— Вот именно. — Психолог снял очки, потёр переносицу. — Вы жили ради него. А надо было жить вместе с ним. Чувствуете разницу?
Надежда молчала. Чувствовала. Теперь чувствовала.
— Он говорит, что вы душили его любовью. Не давали дышать. А потом при первой возможности готовы были бросить.
— Это неправда!
— Для вас — неправда. Для него — истина. И переубедить его… — Психолог развёл руками. — Боюсь, уже поздно.
Третий год
На третий год она получила официальное письмо. Артём отказывается от свиданий и передач. Просит больше не приезжать.
Надежда читала казённые строчки и не могла поверить. Как это — не приезжать? Он же её сын!
Она всё равно поехала. Но на проходной развернули.
— У вас нет в списках. Осуждённый отказался.
— Пожалуйста… Я только передачу…
— Нельзя. Идите.
Она стояла под февральским снегом и плакала. А потом поехала домой — в пустую квартиру, где на стенах улыбались детские фотографии.
Эпилог
«Материнское сердце не знает слова «нет». Не умеет разлюбить, отвернуться, забыть. Даже когда ребёнок становится чудовищем. Даже когда он отрекается. Даже когда убивает — не тебя, так твою душу».
Надежда по-прежнему пишет письма. Каждую неделю. Знает, что он их не читает — возвращают нераспечатанными. Но пишет.
По-прежнему вяжет носки. Складывает в коробку — вдруг пригодятся, когда выйдет?
По-прежнему верит. Что он одумается. Простит. Поймёт.
Осталось шесть лет. Две тысячи сто девяносто дней. Она считает.
А по ночам ей снится маленький мальчик с разбитыми коленками. Бежит через двор, смеётся:
— Мама, мама, смотри! Я рыцарь!
И она просыпается с мокрыми щеками. Потому что знает — того мальчика больше нет. Может, и не было никогда.
