В середине июля жара стояла такая, что даже кондиционер в машине справлялся с трудом. Оля откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза. Две недели отпуска: Италия, солнце, море, паста, вино – все это было как сон.
Сейчас осталась только вязкая усталость после долгого перелета, гудящие ноги и желание поскорее оказаться дома. Костя, сидя за рулем, то и дело потирал шею.
– Ну вот, еще двадцать минут, и мы дома, – сказал он, взглянув на навигатор. — Хорошо, что оставили машину в аэропооту на стоянке.
Оля слабо улыбнулась. Дома. Упасть в свою кровать. Прохладные простыни. Серо-бежевые стены, успокаивающие глаз. Их маленький, такой тщательно спланированный мир.
Наконец они подъехали к дому. Чемоданы, сумки – все казалось неподъемным. Зайдя в квартиру, Оля с радостью сбросила туфли и пошла в спальню переодеваться. Костя шел следом, кряхтя под тяжестью багажа.
Оля распахнула дверь спальни и замерла. Замерла, а потом, кажется, перестала дышать. Костя, заглянув через ее плечо, тоже остановился.
Перед ними была комната, которая одновременно была и не была их спальней. Вместо прекрасных серо-бежевых стен, цвет которых они так долго выбирали, там красовались новые обои. Яркие, глянцевые, с огромными, аляповатыми пионами, утопающими в золотой кайме. Каждый цветок был размером с голову. Шторы, легкие и струящиеся, тоже исчезли, уступив место тяжелым бордовым полотнам с оборками и кистями. На кровати, вместо их однотонного белья, лежало что-то с вышитым ангелом, который парил над спящей парой.
И на прикроватной тумбочке, где обычно стояла их с Костей фотография, теперь появилась новая рамка. Внутри – витиеватый шрифт и надпись: “Дом там, где мама”.
Оля медленно повернулась к Косте. Ее лицо было абсолютно пустым.
– Это шутка? – Голос ее звучал как-то странно, будто и не принадлежал ей.
Костя побледнел. Сначала чуть-чуть, а потом словно с него смыли всю краску.
– Я догадываюсь, чья… – пробормотал он, глядя на обои так, будто они могли его укусить.
***
Тамара Петровна сидела у своей подруги Лидии Ивановны, попивая чай из расписной чашки. На экране ее телефона красовалась фотография спальни Оли и Кости – той самой, с пионами и ангелом.
– Ну что, Лидочка, как тебе? – Тамара Петровна довольно улыбнулась. – Серость была такая, ну просто как в морге. У них там, понимаешь, только бежевое да серое. Души вообще нет! А теперь – лепота! Как красиво, как по-женски!
Лидия Ивановна, женщина мягкая и осторожная, прищурилась, рассматривая фото.
– Ну, ярко, конечно. А не обидятся? – спросила она неуверенно.
Тамара Петровна отмахнулась.
– За что? Я ж от чистого сердца! Я им уют подарила, тепло. Только зайдут, а тут такая красота – сразу поймут, кто в доме хозяйка, – она была абсолютно искренне убеждена, что совершила доброе, благородное дело.
– А Костеньку-то предупредила? – Лидия Ивановна все еще сомневалась.
– Ну, что ты, Лидочка! – Тамара Петровна всплеснула руками. – Разве ж можно?! Он бы запретил! Знаю я своего мальчика. Он бы начал: «Мам, ну зачем? Мам, мы сами». А когда увидит – он же поймет! Еще спасибо скажет, я уверена. Он же меня знает, я всегда для него все самое лучшее делала.
– А Олечка? – тихо спросила Лидия Ивановна.
– Да что эта Олечка! – Тамара Петровна усмехнулась. – Она привыкнет. Куда денется. Она же умная девочка, поймет, что я ей только добра желаю. Подумаешь, обои… Это же такая мелочь. Главное, что уютно стало, по-домашнему. Моя дочка всегда говорит: «Мам, ты у нас всегда все для семьи делаешь!»
***
Оля молчала. Она не устраивала сцен, не кричала, не швыряла вещи. Ее молчание было таким тяжелым, таким плотным, что Костя чувствовал его физически. В тот вечер они не сказали ни слова про спальню. Разобрали чемоданы, поужинали остатками из холодильника. Оля пошла спать в гостевую комнату. Костя остался на диване в гостиной.
На следующий день Оля позвонила мастеру, с которым они работали над всей квартирой как раз перед отпуском.
– Добрый день, Ольга, – вежливо произнес тот, услышав ее голос. – Вы уже вернулись?
– Добрый, Андрей. Да, вернулись. У меня к вам дело. Срочное.
– Слушаю вас.
– Мне нужно, чтобы вы приехали. Желательно сегодня. Или завтра утром, – голос Оли был ровным, без единой эмоции. – Спальня. Нам нужно сделать ее полностью заново. Снять все, что там есть, до основания. Все.
На том конце провода повисла пауза. Андрей, знавший их вкус и их тщательно продуманный минимализм, был явно озадачен.
– Простите, Ольга, но… разве мы не закончили? Я помню, вы были очень довольны результатом.
– Андрей, – Оля говорила медленно, чеканя каждое слово, – вы просто приезжайте и посмотрите. И вот еще один момент. Когда закончите, я хочу, чтобы все старые обои, все шторы, все, что там появилось – все эти вещи моей свекрови – остались в аккуратных пакетах у двери. Будут ждать, когда она придет в гости. Это очень важно.
Андрей, кажется, понял.
– Хорошо, Ольга. Я приеду сегодня вечером.
***
Костя тоже молчал. С тех пор как они увидели «сюрприз», он будто перевел свою маму в «беззвучный режим». Тамара Петровна звонила, писала сообщения, спрашивала, как отпуск, как спальня, но Костя отвечал односложно.
Наконец, он не выдержал. Когда Тамара Петровна позвонила в очередной раз, чтобы спросить, понравились ли им «ее новые идеи для дома», Костя впервые заговорил с ней по-настоящему жестко.
– Мам, – сказал он, и голос его звучал непривычно холодно, – ты слишком сильно влезла.
– Костенька! Что ты такое говоришь? Я хотела как лучше! Я же для вас старалась!
– Ты не спросила. Совсем. Это наш дом, мам. Не твой. И ты больше не входишь в него, когда нас нет. Понимаешь?
На том конце провода повисла тишина. Тяжелая, звенящая.
– Ну как же так… Я же… Я же вам ключи хотела отдать… Я просто подумала, что… – голос Тамары Петровны дрогнул.
– Ты не подумала, мам. Совсем. Ты просто сделала. Без нашего согласия. И это неправильно. Мы взрослые люди. И это наш дом.
Костя положил трубку. Он чувствовал себя ужасно. Но иного выхода он не видел.
***
Оля сидела в гостиной, глядя в окно, и воспоминания нахлынули на нее. Тамара Петровна «всегда знала лучше». Всегда. Это было ее кредо, ее образ жизни.
Свадьба. Оля помнила, как она тщательно выбирала букет. Нежные пионы, белые, с легким розовым оттенком, чтобы гармонировали с ее платьем. И тут появляется Тамара Петровна, сияющая, с огромным, вычурным букетом из ярко-красных роз и гипсофилы.
– Оленька! Ну что это за веник?! – воскликнула она, указывая на букет Оли. – Это же свадьба! Должно быть пышно, торжественно! Вот, я купила тебе настоящий букет невесты! Посмотри, какая красота!
Оля тогда растерялась. Она посмотрела на Костю, но он лишь пожимал плечами, не зная, что сказать. И Тамара Петровна, не дожидаясь ответа, выхватила у Оли ее букет и сунула ей в руки свой. Оля помнила, как ей было неудобно, как она чувствовала себя чужой с этим огромным, неуместным букетом, но тогда она промолчала. «Сгладила», как говорила Тамара Петровна.
Потом были кружевные занавески. Костя и Оля только переехали в новую квартиру. Они еще не успели выбрать шторы, и окна были пустыми. Однажды, вернувшись с работы, Оля обнаружила, что на всех окнах висят… кружевные занавески. Белые, с крупными цветочными узорами, которые, казалось, поглощали весь свет.
– Мама приходила, – сказал Костя, увидев ее недоумение. – Сказала, что окна совсем голые, холодно так. Вот, повесила.
Оля тогда вздохнула. Она не стала их снимать сразу, хотя они совершенно не вписывались в их планы. В итоге они провисели еще месяц, пока Оля «случайно» их не постирала и «случайно» они «сели».
И эта фотография. На прикроватной тумбочке у них стояла одна-единственная рамка – их совместная фотография с Костей с их первого отпуска. Однажды Оля обнаружила, что фото нет. Вместо нее стояла другая рамка. В ней – фотография маленького Кости на руках у Тамары Петровны. Подпись: «Мой любимый сыночек».
– Костя, что это? – спросила она тогда Костю.
– А, мама заходила. Сказала, что наша фотография слишком бледная, а эта такая теплая, домашняя. – Костя отмахнулся.
Оля тогда тоже «сгладила». Переставила рамку с маленьким Костей на другую тумбочку, а свою вернула на место. Тогда это казалось мелочами. Раздражающими, но мелочами. Она думала, что Тамара Петровна просто немного чудаковата, что она просто хочет быть частью их жизни, что она не понимает границ.
Но сейчас, глядя на эти пионы на стенах, Оля ясно осознала – дело не в обоях. И не в букетах. И не в фотографиях. Дело а контроле. В полном игнорировании их желаний, их мнения, их права на собственную жизнь. Это было вторжение, намеренное и циничное, под маской заботы. И она больше не собиралась это «сглаживать».
***
Через месяц Оля опубликовала в своих сторис в соцсетях несколько фотографий. На первой – светлая, просторная спальня. Стены – все те же, уютные, серо-бежевые, но теперь с легкой текстурой. Мебель – минималистичная, без излишеств. На кровати – однотонное белье, никакого ангела. На прикроватной тумбочке – их с Костей фотография. И подпись: «Новая спальня. Без золота, рюшей и бесценных сюрпризов. Наконец-то дома».
Не прошло и часа, как в семейном чате появилось сообщение от Тамары Петровны.
– Я старалась от души! – писала она, явно обиженная. – Я же для вас… А вы…
Оля, не задумываясь, напечатала ответ. Сухой, четкий, без единой эмоции.
– Душа не дает права лезть в чужую жизнь, Тамара Петровна. У нас теперь видеонаблюдение.
Сообщение было отправлено. Сразу же вслед за ним пришло новое, уже от Кости:
– Ключей у тебя больше нет. Мы поменяли замки. Звонить – заранее. Без сюрпризов.
Тишина в чате была оглушительной. Тамара Петровна не отвечала.
На следующий день она пошла к своей подруге Лидии Ивановне. Лидия Ивановна, как всегда, приготовила чай.
– Ну что, Лидочка, я ж говорила тебе! – Тамара Петровна всплеснула руками. – Стерва она! Эта Олечка, да. Все переклеила! Мои труды, мою заботу… Всю душу вложила, а она!
Лидия Ивановна взяла телефон Тамары Петровны и внимательно посмотрела на фотографии. Сначала на старую, с пионами, потом на новую, которую выложила Оля. Лидия Ивановна долго смотрела, прищурившись.
– А мне… – Лидия Ивановна осторожно подняла взгляд на Тамару Петровну, – а мне новая спальня больше нравится.
Тамара Петровна замолчала. Впервые. Она смотрела на подругу, а потом на экран телефона, на эти спокойные, чистые стены. И не находила, что сказать.
