Мария поправила занавеску на окне больничной палаты. За окном шумел город — безразличный, спешащий. Молодой мужчина обнимал женщину за плечи, что-то шептал. Женщина рассмеялась. Мария отвернулась.
— Так вот, Мария Алексеевна, — доктор Соколов постукивал ручкой по графику, — опухоль находится в сложной локализации. Химиотерапия необходима, но гарантий нет.
Она кивнула. Что-то внутри неё знало диагноз ещё до анализов. Тело подавало сигналы — она не хотела их слышать.
— Мой муж… — она запнулась. — Ему будет сложно это принять.
Соколов поднял глаза. В них не было жалости — только профессиональное внимание.
— Сложнее, чем вам?
Мария улыбнулась. Этот врач понимал больше, чем показывал.
— Иногда мне кажется, что я знаю Андрея лучше, чем себя. А иногда… — она не закончила.
— Болезнь часто становится проверкой, — сказал Соколов, закрывая папку. — Только не всегда понятно, для кого именно.
Андрей встретил новость с отстраненным любопытством, будто услышал занимательный, но не касающийся его лично факт.
— Соколов — хороший врач? — спросил он, разглядывая визитку. — Может, стоит найти кого-то еще? В Москве, например.
— Он лучший в городе, — Мария сидела напротив, обхватив чашку. — И я не хочу уезжать от Кати.
— Полгода химиотерапии… — Андрей потер переносицу. Она знала этот жест — так он просчитывал что-то в уме. — Страховка покроет не больше половины. Придется серьезно тратиться.
— Я могу продолжать работать удаленно, — она попыталась поймать его взгляд, но он смотрел в сторону.
— Конечно, — кивнул он. — Первое время, по крайней мере.
В этом был весь Андрей — практичный до мозга костей. За пятнадцать лет брака она научилась ценить это качество, хотя иногда оно ранило. Сейчас, например, когда она ждала совсем других слов.
Ночью она проснулась от звука — Андрей плакал. Она коснулась его плеча. Он вздрогнул.
— Прости, — прошептал он. — Не хотел тебя будить.
— Всё будет хорошо, — произнесла она слова, в которые сама не верила.
— Я знаю, — он повернулся к ней. — Мне просто страшно, Маш. Я не знаю, как быть сильным для тебя.
В этот момент она любила его больше, чем когда-либо. За честность, за то, что позволил себе слабость.
— Тебе не нужно быть сильным, — сказала она. — Просто будь рядом.
Первый сеанс химиотерапии ударил сильнее, чем она готовилась. Прозрачная жидкость, вливающаяся в вену — ничего страшного. Пока яд не начал растекаться по телу.
— Тошнота пройдет через пару дней, — медсестра Наташа улыбнулась, помогая ей сесть в кресло. — Первый раз всегда тяжело. Потом организм привыкнет.
Привыкнет к яду. Мария кивнула, боясь открыть рот. Во рту стоял металлический привкус.
Андрей ждал у выхода. Увидев её, он замер, и в его глазах мелькнул ужас. Он быстро справился с собой, подошел, взял сумку из рук медсестры.
— Спасибо, — кивнул он Наташе. — Я справлюсь.
Дома её снова вырвало. Андрей растерянно суетился рядом, подавал воду.
— Может, вызвать врача? — в его голосе звучала паника.
— Не надо, — прошептала она. — Это нормальная реакция.
Он помог ей добраться до постели, укрыл. Она проваливалась в забытье, выныривала, снова уплывала. Сквозь полудрему слышала, как он разговаривает по телефону:
— Нет, я не смогу приехать… Да, она очень плохо себя чувствует… Я не могу её оставить, понимаешь?
В его голосе звучало раздражение. Работа. Клиенты. Проекты, сроки — весь этот мир, который вчера был важным, сегодня отступил перед необходимостью держать миску, когда её рвет.
***
— Пап, ты обещал помочь мне с проектом по физике, — Катя смотрела на отца с раздражением. За последние недели она повзрослела — стала тише, внимательнее. Часто сидела с Марией, читала ей вслух.
— Прости, малыш, — Андрей потер глаза. Он плохо спал, Мария это знала — просыпался от каждого её стона. — Давай завтра?
— Завтра сдавать, — Катя отвернулась.
— Я помогу, — Мария с трудом поднялась. В хорошие дни она старалась жить нормальной жизнью — готовить, помогать дочери с уроками. — Физика ведь мой предмет.
Андрей бросил на неё благодарный взгляд.
— Нет, мам, ты отдыхай, — Катя поцеловала её в щеку. — Я сама справлюсь.
Маленькая сильная девочка. Выросла незаметно, пока они с Андреем строили карьеры, выплачивали ипотеку, бежали в колесе амбиций.
После ухода Кати Андрей сел рядом.
— Я паршивый отец, — сказал он.
— Неправда, — она взяла его за руку. — Ты просто очень устаешь.
— Все устают, — он покачал головой. — Но не все при этом забывают о своих детях.
Он нечасто говорил так откровенно. Может быть, болезнь Марии что-то изменила и в нем — заставила остановиться.
— Хочешь, я завтра отпрошусь с работы? — спросил он. — Сходим куда-нибудь. В парк, например. Ты, я и Катя.
— В парк? — она удивленно посмотрела на него. — С каких пор ты любишь гулять?
— С тех пор, как понял, что мы почти не бываем вместе, — он улыбнулся. — И что это — моя вина.
***
На третьем месяце химиотерапии начали выпадать волосы. Мария стояла перед зеркалом, проводя расческой по поредевшим прядям, наблюдая, как они остаются на щетине.
— Может, сразу сбрить? — спросила она у Андрея. — Меньше стресса.
— Как хочешь, — он старался говорить спокойно, но она видела, как ему тяжело смотреть на эти изменения. Она похудела, кожа стала серой, под глазами залегли круги.
— А если я буду страшная? — спросила она. Вопрос, который давно мучил.
Он обнял её, глядя в зеркало на их отражение.
— Ты самая красивая женщина в мире, — сказал он, и она почти поверила. — Неужели ты думаешь, что я с тобой из-за волос?
В воскресенье Катя принесла машинку для стрижки — выпросила у подруги. Они устроили ритуал — с музыкой, шампанским для Андрея и имбирным чаем для Марии. Катя фотографировала, шутила, что мама теперь как актриса, готовящаяся к роли.
Андрей взял машинку последним. Его руки дрожали, когда он снимал остатки волос.
— Ты прекрасна, — сказал он, закончив. — Теперь видны твои скулы. Я и забыл, какие они красивые.
Она расплакалась — от облегчения, от благодарности, от любви к этим двоим, которые старались сделать этот момент не страшным.
***
Четвертый месяц лечения стал переломным. Соколов показал новые снимки — опухоль уменьшилась, но недостаточно.
— Нужно усилить схему, — сказал он. — Будет тяжелее.
Тяжелее. Мария не представляла, как можно еще тяжелее. Тело уже отказывалось подчиняться.
Дома она рассказала Андрею. Он молча слушал, потом кивнул:
— Мы справимся.
— А если нет? — она впервые произнесла это вслух. — Андрей, мы должны быть готовы.
— Не говори так, — он встал, заходил по комнате. — Мы не будем об этом думать.
— Я думаю, — сказала она. — Каждый день. И ты должен.
Он остановился, посмотрел на неё беспомощно.
— Я не могу, Маш. Не проси меня. Я не могу представить…
Она поняла — он не готов. Не может смотреть в лицо самому страшному. И это не делало его плохим — просто человеком, любящим, уязвимым.
***
В день, когда она заметила его переписку, стояла поздняя осень. Мария проверяла почту на семейном компьютере, когда пришло сообщение от некой Лены. «Скучаю. Увидимся завтра?»
Живот свело спазмом. Она открыла историю сообщений. Обрывки фраз складывались в четкую картину — у Андрея был роман.
Два часа она просидела неподвижно. Потом закрыла переписку и пошла готовить ужин. Странное оцепенение овладело ею — только холодная, звенящая пустота внутри.
За ужином она наблюдала за мужем, пытаясь увидеть признаки. Ничего. Андрей был таким же усталым, заботливым, знакомым.
— У тебя всё хорошо на работе? — спросила она.
— Обычная запарка, — он пожал плечами. — Клиент требует переделать проект, сроки горят.
Ни тени смущения. Он стал хорошим лжецом — или всегда им был?
Ночью она не могла заснуть, вслушиваясь в его дыхание. Этот человек, которого она знала пятнадцать лет, с которым делила постель, растила ребенка — что она о нем знала?
Утром она проводила его как обычно. Поцеловала в щеку, напомнила про лекарства. Потом села за компьютер и написала:
«Привет, Лена. Я жена Андрея. Нам нужно поговорить».
Ответ пришел через десять минут: «Не понимаю, о чем вы».
Мария усмехнулась.
«О том, что ты встречаешься с моим мужем, пока я прохожу химиотерапию. Предлагаю встретиться и обсудить ситуацию».
На этот раз ответа не было долго. Наконец:
«Извините. Я не знала, что у него жена болеет. Он сказал, что вы разводитесь».
Это было больнее всего. Не измена — ложь, предательство на глубинном уровне. Он не просто нашел другую женщину — он уже вычеркнул Марию из своей жизни, еще находясь рядом. Похоронил заживо.
***
Она не стала устраивать сцен. Когда Андрей вернулся, она сидела на кухне с чашкой чая.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
— Что-то случилось? — он нахмурился. — Тебе хуже?
— Я знаю про Лену, — она произнесла это просто, без драматизма.
Он замер. Потом медленно опустился на стул.
— Как давно ты знаешь?
— Сегодня нашла вашу переписку, — она отпила чай. Странное спокойствие не покидало её. — Но, видимо, это длится уже некоторое время.
Он кивнул, не отрицая. Потом провел рукой по лицу.
— Я не хотел, чтобы ты узнала. Не сейчас.
— А когда? — она посмотрела ему в глаза. — После моей смерти? Или после выздоровления? Какой момент был бы подходящим, Андрей?
— Никакой, — он опустил голову. — Я знаю, что это непростительно.
— Но ты всё равно это сделал, — она отставила чашку. — Почему?
Он молчал долго. Потом заговорил, глядя в стол:
— Я трус, Маша. Я не справляюсь. Каждый день видеть, как ты угасаешь, каждый день бояться… — он запнулся. — Лена ничего не значит. Это как анестезия. Я там могу дышать. Могу не думать о том, что тебя могу потерять.
В его словах был парадокс, который она не могла сразу осмыслить. Боясь потерять, он уже предал. Спасаясь от страха смерти, убил что-то внутри себя.
— Ты рассказал ей, что мы разводимся, — это был не вопрос, утверждение.
Он вздрогнул:
— Откуда ты…
— Она написала. Я с ней связалась.
— Боже, — он закрыл лицо руками. — Прости.
— За что именно, Андрей? За измену? За ложь ей? За ложь мне? Слишком много всего, за что просить прощения.
— За всё, — его голос дрогнул. — Я знал, что не заслуживаю тебя. Всегда знал.
В этот момент она почувствовала странную жалость к нему. Жалость и усталость.
— Что ты хочешь делать дальше? — спросила она.
Он удивился:
— Разве это не тебе решать?
— Я спрашиваю, чего хочешь ты, — она смотрела на него как на незнакомца. — Развода? Остаться со мной? Уйти к ней?
— Я хочу… — он замолчал. — Я хочу, чтобы ты выздоровела. И чтобы я не был таким ничтожеством.
— Только одно из этого в твоих руках, — сказала она.
***
Он не ушел — ни через неделю, ни через месяц. Они продолжали жить вместе, ходить к врачам, заботиться о Кате. Со стороны всё выглядело почти как прежде.
Но невидимая стена выросла между ними. Мария начала замечать, как часто он проверяет телефон, как отходит, чтобы ответить на звонки. Он был здесь и одновременно не здесь.
Болезнь тем временем не отступала. Новая схема химиотерапии выжигала её изнутри.
— Не вижу значительной динамики, — Соколов хмурился, глядя на снимки. — Есть небольшое уменьшение, но мы надеялись на большее.
— Что это значит? — Андрей сжимал её руку.
— Это значит, что нам нужно думать об альтернативных вариантах, — врач посмотрел на них поверх очков. — Есть экспериментальная терапия в Москве. Она дорогая, но показывает хорошие результаты в подобных случаях.
— Насколько дорогая? — Андрей напрягся.
— Порядка двух миллионов за курс.
В палате повисла тишина. Таких денег у них не было. Квартира в ипотеке, сбережения почти исчерпаны лечением.
— Мы найдем эти деньги, — твердо сказал Андрей. — Я продам машину, возьму кредит.
Мария слабо улыбнулась. Он пытался исправить хоть что-то.
Дома, когда Катя ушла к подруге, Андрей сел рядом:
— Я поговорил с Леной, — сказал он. — Всё кончено.
Она кивнула, не чувствуя ни облегчения, ни радости.
— Это ничего не меняет.
— Я знаю, — он опустил голову. — Но я должен был это сделать. Для себя. Чтобы хоть как-то начать исправлять то, что натворил.
Она смотрела на него — поседевшего за эти месяцы, осунувшегося.
— Я не знаю, смогу ли когда-нибудь тебя простить, — сказала она. — Но я благодарна, что ты остался. Что не бросил меня и Катю.
В его глазах мелькнула боль:
— Ты думала, что я уйду?
— Я ничего не знаю о тебе, Андрей, — она покачала головой. — Человек, которого я думала, что знаю, не стал бы мне лгать. Не стал бы говорить другой женщине, что мы разводимся, пока я борюсь за жизнь.
Он молчал, принимая эти слова как заслуженное наказание.
***
В Москву они поехали вместе — она, Андрей и Катя. Клиника оказалась современной, светлой. Врачи говорили уверенно, показывали графики успешного лечения.
— Шансы неплохие, — сказал профессор Давыдов, изучив её историю болезни. — Но гарантий, как всегда, нет.
Им дали день на размышление. Вечером в гостиничном номере Мария наблюдала, как Катя листает журнал, а Андрей ходит из угла в угол.
— Что будет, если я откажусь? — спросила она.
Андрей остановился:
— Что значит «откажусь»?
— От экспериментальной терапии. От дальнейшего лечения.
— Ты с ума сошла? — он побледнел. — Это не обсуждается.
— Почему? — она смотрела на него спокойно. — Это мое тело, моя жизнь.
— И наши жизни тоже! — он повысил голос, потом, опомнившись, посмотрел на Катю. Та сделала вид, что увлечена журналом, но Мария видела, как напряглись её плечи.
— Милая, — Мария обратилась к дочери. — Не могла бы ты нас оставить? Мне нужно поговорить с папой.
Катя кивнула, взяла телефон и вышла. Мария повернулась к мужу:
— Два миллиона, Андрей. Это ипотека на десять лет. Это образование Кати. Это твое будущее.
— Мне плевать на будущее без тебя! — он почти кричал. — Ты не можешь так просто сдаться!
— Я не сдаюсь, — она покачала головой. — Я смотрю правде в глаза. Терапия может не помочь. А деньги точно будут потрачены.
— И что? — он сел рядом, взял её за плечи. — Ты предлагаешь просто… ждать конца?
— Я предлагаю подумать о Кате, — она высвободилась. — О том, как ей жить дальше. С долгами и без нормального образования — или с деньгами на поступление в университет.
— Господи, Маша, — он смотрел на неё с отчаянием. — Я не могу об этом думать. Я просто хочу, чтобы ты жила. Пожалуйста.
Она видела его насквозь — человека, измученного страхом и виной, цепляющегося за любую возможность искупления. Но дело было не только в этом. Она видела и любовь — искаженную, но настоящую.
— Хорошо, — сказала она. — Я попробую. Но при одном условии.
— Всё что угодно.
— Если не поможет, ты не будешь брать новые кредиты. Не будешь продавать квартиру. Примешь это и будешь жить дальше. Ради Кати.
Он хотел возразить, но что-то в её взгляде остановило его.
— Обещаю, — сказал он.
***
Экспериментальная терапия оказалась тяжелее всего, что она испытывала раньше. Дни сливались в бесконечную полосу боли, тошноты, слабости. Она теряла счет времени, проваливаясь в забытье и вновь выныривая.
Андрей был рядом постоянно — держал её, когда её рвало, менял простыни, читал вслух, когда она могла слушать. Он не жаловался.
Через три недели, когда она почувствовала себя лучше, он показал ей фотографии: Катя в школе получает грамоту, их квартира с новыми занавесками, осенний парк неподалеку.
— Знаешь, что я понял? — сказал он, убирая телефон. — Я никогда не ценил простые вещи. Завтрак с вами. Прогулку в парке. Вечер перед телевизором. Всегда куда-то бежал, чего-то добивался.
Она улыбнулась:
— Лучше поздно, чем никогда.
— Если… когда ты поправишься, — он поправил сам себя, — я хочу, чтобы всё было иначе. Я хочу быть другим человеком.
— Кем? — спросила она.
— Тем, кто заслуживает тебя, — он взял её за руку. — Человеком, который видит главное. Который умеет быть благодарным за то, что имеет.
Она не ответила. Не стала говорить очевидное — что иногда осознание приходит слишком поздно. И что некоторые вещи невозможно исправить, как бы сильно ты этого ни хотел.
***
Результаты лечения превзошли ожидания. После второго курса московской терапии опухоль уменьшилась вдвое. После третьего — почти исчезла.
— Я не люблю слово «ремиссия», — говорил Давыдов, показывая снимки. — Но ситуация впечатляет. Продолжаем наблюдение, конечно.
Мария плакала от облегчения, от радости, от неверия. Андрей держал её за руку.
Возвращение домой было как пробуждение — словно она долго была в темном туннеле и наконец увидела свет. Катя украсила квартиру шариками и плакатом: «С возвращением, мама!»
Жизнь постепенно входила в новое русло. Андрей сдержал слово — стал проводить больше времени дома, помогал Кате с уроками, отпрашивался с работы, чтобы сопровождать Марию на обследования.
Но что-то изменилось между ними безвозвратно. Как после землетрясения — даже когда всё отстроено заново, память о разрушении остается.
Однажды вечером, когда Катя ушла ночевать к подруге, они сидели на кухне, пили чай. Молчание не было напряженным — просто тихим, полным невысказанного.
— Я думаю, нам нужно разойтись, — сказала Мария.
Андрей поднял глаза, не удивленный:
— Ты уверена?
— Да, — она кивнула. — Я благодарна тебе за всё, что ты сделал. За то, как ты был рядом все эти месяцы. Но я не могу… не могу забыть.
— Я понимаю, — он опустил голову. — Честно говоря, я ждал этого разговора.
— Не потому, что я не простила, — она хотела, чтобы он понял. — А потому что я больше не знаю, кто мы друг для друга. Слишком многое случилось.
— Я люблю тебя, Маша, — он произнес это просто. — Я всегда тебя любил. Даже когда предавал.
— Я знаю, — она коснулась его руки. — Это и есть самое сложное. Если бы всё было проще — если бы ты просто разлюбил меня, или я тебя — нам было бы легче расстаться.
— А Катя?
— Она уже не ребенок, — Мария улыбнулась. — Она поймет. Наверное, она понимает уже сейчас.
Он сжал её пальцы:
— Я боюсь жизни без тебя.
— Ты справишься, — она смотрела на него с нежностью, свободной от горечи. — Ты сильнее, чем думаешь.
***
Развод был тихим, без скандалов. Он оставил ей квартиру, забрав только личные вещи. Катя, как и предсказывала Мария, приняла новость с пониманием, хотя и с грустью.
— Ты можешь видеться с папой, когда захочешь, — сказала ей Мария. — Ничего не изменится.
— Всё уже изменилось, мам, — Катя обняла её. — Но это не значит, что стало хуже. Просто по-другому.
Мудрый ребенок. Мария думала — может быть, болезнь была нужна не только ей, но и Кате? Чтобы повзрослеть, увидеть родителей не идеальными, а живыми, ошибающимися людьми.
Андрей снял квартиру неподалеку. Они виделись теперь из-за Кати — родительские собрания, выпускной, поступление в университет. Он изменился — стал спокойнее, увереннее. Однажды признался, что ходит к психотерапевту.
— Я хочу разобраться, почему я такой, — сказал он. — Чтобы не повторять ошибок.
Она была рада за него. Искренне, без злорадства.
Болезнь не вернулась. Каждый чистый снимок был маленькой победой. Жизнь продолжалась — с новой работой, новыми друзьями, поездками, которые она раньше откладывала.
Иногда, просыпаясь ночью, она думала — была ли болезнь испытанием или даром? Разрушением или освобождением? Не было однозначного ответа. Диагноз изменил не только её тело, но и душу, мировоззрение, отношения с людьми.
В какой-то момент она поняла, что не чувствует больше гнева к Андрею. Не было прощения в обычном смысле — было принятие. Он был таким, каким был — слабым и сильным одновременно, струсившим и нашедшим в себе мужество, предавшим и оставшимся рядом в самые тяжелые моменты.
Он позвонил ей в пятую годовщину её выздоровления. Они встретились в том же парке, куда когда-то ходили всей семьей.
— Как ты? — спросил он.
— Живу, — она улыбнулась. — А ты?
— Тоже, — он помолчал. — Знаешь, я часто думаю — если бы можно было вернуться назад, что бы я изменил?
— И что бы ты изменил?
— Всё, — он покачал головой. — И ничего. Я бы не причинил тебе боль, если бы мог. Но тогда я был бы другим человеком. А если бы я был другим человеком, возможно, мы бы никогда не встретились.
Она кивнула, понимая, что он имеет в виду. Жизнь была слишком сложной для простых решений и однозначных ответов.
— Я рад, что ты здорова, — сказал он. — Что бы ни случилось между нами, я всегда буду благодарен за это.
Она посмотрела на него — седые виски, морщинки вокруг глаз, лицо, ставшее чужим, но всё еще родным.
— Я тоже благодарна, — сказала она. — За всё, что было. Даже за боль.
Они разошлись в разные стороны — два человека, связанных общим прошлым, но живущих разными жизнями. Диагноз, когда-то разделивший их, стал частью истории, которую оба будут помнить — горькой и светлой одновременно. Историей не о победе или поражении, не о прощении или осуждении, а просто о жизни — сложной, непредсказуемой, но всё-таки стоящей каждого прожитого дня.
