Полина проснулась рано. В квартире стояла тишина, такая плотная, что даже шум лифта с площадки казался чем-то из другого мира. Анатолий уже неделю жил у матери. Она бы соврала, если бы сказала, что тоскует. Скорее, чувствовала облегчение — хотя иногда тишина вдруг оборачивалась давящим одиночеством.
На столе, среди счетов и распечаток из банка, лежал конверт с гербовой печатью. Полина взяла его, снова и снова читая одно и то же письмо: уведомление о начале наследственного дела.
Умер дядя Анатолия — человек, о котором Полина знала мало. По словам мужа, они виделись редко, но тот был владельцем старой московской квартиры в центре. Просторная трёшка с высокими потолками и деревянным паркетом, отреставрированным еще в советские годы. Полина мельком подумала: в других обстоятельствах они могли бы жить там сами.
Но обстоятельства теперь были совсем другими.
В этот же день ей позвонил Анатолий. Голос звучал непривычно мягко — таким он говорил в самом начале их отношений, когда еще умел просить, а не требовать.
— Полиночка, слушай… Мы с мамой хотели бы обсудить одну вещь. Давай встретимся у нотариуса, это важно.
— Я не собираюсь участвовать в ваших семейных делах, — отрезала она, хотя любопытство внутри зашевелилось.
— Это и твои дела тоже. Мы ведь все еще женаты.
Он нажал на больное — формально они действительно не были разведены, хотя документы Полина уже подготовила.
— Ладно, — сказала она после паузы. — Приеду.
Нотариальная контора встретила её запахом старой бумаги и ожиданием чужих судеб. В коридоре на стуле сидела Людмила Ивановна — в черной шерстяной шали, с выражением лица, словно она только что похоронила не одного дядю, а всю семью.
— Полиночка, милая, — протянула она и взяла Полину за руку. — Мы все должны быть вместе в такое время.
Полина выдернула руку и села напротив.
Нотариус, сухая женщина с седой челкой, быстро разложила бумаги: квартира в центре переходит Анатолию, его матери и… Полине. Все трое — наследники в равных долях.
Полина замерла.
— Но я к этому дяде не имела никакого отношения, — произнесла она, ощущая, как взгляд свекрови впивается ей в лицо.
— Это потому что вы с Анатолием в браке, — объяснила нотариус. — Закон такой.
Людмила Ивановна не выдержала:
— Но ты же понимаешь, что это квартира нашей семьи.
— Я понимаю, что теперь треть квартиры принадлежит мне, — ответила Полина холодно.
Молчание в комнате стало густым. Даже нотариус подняла глаза от бумаг и посмотрела на них поверх очков.
После оформления документов они вышли на улицу. Декабрьский воздух был колючим, и Полина натянула капюшон. Анатолий догнал её у перехода.
— Послушай, ты же не собираешься ничего с этой квартирой делать? Мы с мамой договорились, что продадим её и купим маме поближе к нам, чтобы я мог ухаживать.
— Мы с тобой уже не «мы», — напомнила Полина. — И я решу сама, что делать со своей долей.
Анатолий замялся, затем перешёл в наступление:
— Это низко, Полина. Пользоваться смертью человека, которого ты даже не знала.
— Низко — воровать из кошелька, — сказала она тихо, но так, что он побледнел.
Она ушла, оставив его стоять посреди тротуара.
Через неделю ей пришло письмо — на этот раз от адвоката семьи Анатолия. Предлагалось подписать отказ от наследства «в пользу законных наследников». Сумма компенсации, указанная в документе, была оскорбительно мала.
Полина сидела за кухонным столом, водила пальцем по строчкам и понимала: началась новая война. Теперь ставки выросли.
Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла Людмила Ивановна — в руках у неё была та же черная шаль, только теперь она не скрывала презрения.
— Полина, не испытывай наше терпение. Ты знаешь, что эта квартира нам нужна. Продай свою долю нам. По-хорошему.
— По-хорошему — это за реальную цену, — ответила она, не приглашая внутрь. — Или мы будем решать через суд.
Свекровь сжала губы, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на ненависть.
— Ты ещё пожалеешь, — сказала она и ушла, стуча каблуками по лестнице.
Полина закрыла дверь и почувствовала, как в груди поднимается странное чувство — не страха, нет. Скорее, холодного, расчетливого упрямства.
Она понимала: теперь всё только начинается.
Полина не любила громкие конфликты, но ещё больше она не любила, когда её принимали за мягкую тряпку. После визита Людмилы Ивановны она впервые за долгое время спала спокойно. Решение созрело окончательно: долю она не отдаст. По крайней мере, не за копейки.
Утро началось с телефонного звонка.
— Полина? Это Лев Аркадьевич, адвокат семьи Анатолия, — произнёс вежливый мужской голос. — Мы всё же надеемся решить вопрос миром. Я подготовил новый проект соглашения.
— Присылайте, — ответила она спокойно. — Но предупреждаю: я консультировалась с оценщиком. Рынок — это рынок.
Пауза на том конце провода длилась чуть дольше, чем положено.
— Понимаю, — наконец сказал он. — Но учтите, вам придётся взаимодействовать с совладельцами. Это… часто бывает некомфортно.
Намёк был прозрачен, как мартовский лёд. Полина поблагодарила за «заботу» и повесила трубку.
В тот же вечер, когда она возвращалась домой с работы, у подъезда стояла Ирина, сестра Анатолия. В пуховике нараспашку, с сигаретой в пальцах и презрительным взглядом.
— Полинка, поговорить надо, — начала она, едва Полина подошла ближе. — Ты ведь не собираешься нам кровь пить? Квартиру отдай, а мы тебе что-нибудь перепадём.
— А что-то ещё, кроме «перепадём», вы умеете говорить? — сухо отрезала Полина, обходя её.
Ирина шагнула вперёд, преграждая дорогу:
— Не зли маму. Она и так переживает.
— Если переживает, пусть пьёт валерьянку, — ответила Полина и вошла в подъезд, не оборачиваясь.
В зеркале лифта она увидела, как дрожат руки. Не от страха — от злости.
Через пару дней пришло письмо от управляющей компании: в квартире на Сретенке (той самой, унаследованной) необходимо срочно оплатить долг за коммуналку — почти сто тысяч. Полина знала, что долг накопился ещё при жизни дяди. По закону оплачивать его должны все наследники пропорционально долям.
Она набрала Анатолия:
— Ты получил уведомление по коммуналке?
— Да, — буркнул он. — Мама говорит, что платить должны мы с ней, а ты потом нам компенсируешь.
— Нет, — спокойно сказала Полина. — Мы платим каждый свою часть сразу, а не «потом».
— Ты издеваешься? Мама на пенсии!
— Тогда продайте свою долю мне, — предложила она и сама удивилась, насколько ровно это прозвучало.
Трубку на том конце бросили.
Через неделю состоялся первый «показ» квартиры. Агента пригласила сама Полина — ей нужно было понять реальную рыночную стоимость. Людмила Ивановна, узнав об этом, явилась за час до осмотра с ведром, шваброй и старым ковриком в цветах.
— Что вы делаете? — спросила Полина, увидев, как та застилает ковром проход.
— Мы должны показать, что квартира жилая и уютная, — с фальшивой доброжелательностью ответила свекровь. — А то ваши агенты тут всё перековеркают.
Вскоре приехал агент с парой потенциальных покупателей. Но каждый шаг сопровождался комментариями Людмилы Ивановны:
— Тут трубы старые, менять надо. А потолки, видите, после потопа. И вообще, соседи шумные.
После их ухода Полина стояла посреди прихожей, глядя на свекровь.
— Это было нарочно, — сказала она.
— Я просто честная, — пожала плечами та. — Не хочу, чтобы кто-то переплачивал.
— Не хотите — тогда продавайте свою долю мне.
— Не дождёшься, — отрезала свекровь и ушла, громко хлопнув дверью.
Настоящий удар пришёл оттуда, откуда Полина не ожидала. На третий месяц после открытия наследства она получила повестку в суд. Исковое заявление от Людмилы Ивановны и Анатолия: «о признании сделки наследования недействительной в части, касающейся Полины».
В иске утверждалось, что брак их с Анатолием был «фиктивным» в последние месяцы, а значит, права на наследство она иметь не должна.
Полина перечитала строки несколько раз, пытаясь осознать масштаб наглости. В конце текста значилось: Истцы считают, что ответчица не участвовала в жизни семьи и не имеет морального права претендовать на имущество.
Моральное право… Она тихо рассмеялась.
Суд был назначен через месяц. Полина сразу обратилась к юристу. Молодая, энергичная Анна с холодными серыми глазами изучила бумаги и сказала:
— Не переживайте. У них нет ни одного реального основания. Но готовьтесь: будут копать в вашей личной жизни.
Копать начали быстро. На работу Полины пришла «анонимная» жалоба: якобы она берет взятки от клиентов. В соцсетях кто-то от её имени написал комментарий с оскорблениями в адрес ветеранов — скриншот разошёлся по местному чату. Полина знала, откуда ноги растут, но доказать это было сложно.
Анна только усмехалась:
— Классическая тактика давления. Значит, вы им реально мешаете.
Вечером, за день до первого заседания, Полина вернулась домой и увидела возле своей двери пакет. Внутри — дешёвый венок с надписью «Светлая память».
Она постояла, глядя на чёрную ленту, и почувствовала, что теперь эта история перешла черту.
Полина подняла венок, вынесла его в мусоропровод и закрыла за собой дверь на оба замка. Впервые за долгое время она села в кресло и улыбнулась — устало, но твёрдо.
Она поняла, что ни под каким предлогом не отдаст эту долю.
Теперь это было не про деньги.
Это было про то, чтобы выжить в этой войне.
Судебное заседание назначили на десятое апреля. Весна в городе была ещё холодная, асфальт блестел от талой воды, а тротуары усеяли серыми комками снега. Полина шла к зданию суда, держа папку с документами так крепко, что побелели костяшки пальцев.
Внутри, в коридоре, уже стояли Анатолий и Людмила Ивановна. Он — в мятом пиджаке и с усталым лицом. Она — в черной шали и с тем самым выражением лица, будто перед ней предательница, а не бывшая невестка.
— Ну что, довольна? — бросила свекровь. — Мы сюда из-за тебя, а ты ещё и улыбаешься.
— Я улыбаюсь, потому что знаю: вы проиграете, — тихо ответила Полина и прошла мимо.
Заседание шло вяло. Судья задавала формальные вопросы, адвокат Анна уверенно опровергала каждый довод истцов. Когда дошло до «фиктивного брака», Анна выложила фотографии с семейных мероприятий, совместные путёвки и даже выписки по общему счету за коммуналку их общей квартиры.
Людмила Ивановна всё время шептала что-то Анатолию, а тот кивал, но в глаза Полине не смотрел.
К концу дня судья сухо огласила:
— В иске отказать.
Полина почувствовала, как с плеч свалился тяжёлый мешок. Но радость длилась недолго.
На следующий день ей позвонил знакомый риелтор:
— Полина, я должен вас предупредить. Долю в квартире на Сретенке продаёт какая-то женщина. Фамилия та же, что у вашего мужа.
Полина мгновенно поняла — Людмила Ивановна решила сыграть иначе: продать свою часть постороннему, чтобы испортить Полине жизнь соседством случайных людей.
Через неделю она узнала, кто стал новым совладельцем: мужчина лет сорока с мутным прошлым, по прозвищу Гена-Грузчик. Он сразу же появился на объекте — с пивом, друзьями и криками:
— Это теперь и моя хата, будем жить весело!
Полина стояла в коридоре и смотрела, как в огромную старую комнату затаскивают диван с прорванной обивкой и мешки непонятно с чем. Сердце сжалось — не от страха, а от понимания, насколько грязно играет семья бывшего мужа.
Она действовала быстро. Вместе с Анной они подали иск о разделе лицевых счетов, а параллельно начали переговоры с Геной. К её удивлению, мужчина оказался сговорчивым:
— Мне, девочка, эта квартира до лампочки. Мне бабка твоя (он так называл Людмилу Ивановну) предложила — я и взял, чтоб тебе нервы попортить. А ты выкупи, и всё.
Сумма, которую он назвал, была высокой, но терпимой. Полина согласилась. Через месяц Гена исчез из её жизни, а его доля — в её руках.
Оставался Анатолий. Он тянул, не соглашаясь ни на продажу, ни на выкуп, но и жить в квартире не собирался. Полина понимала, что это тупик, и решилась на крайний шаг: сдала свою часть в аренду студентам.
Через неделю ей позвонил Анатолий — кричал, что в квартире теперь «бардак и тараканы». Она слушала молча, а потом спокойно сказала:
— У каждого из нас свои способы портить жизнь другому. Ты выбрал свой. Я — свой.
Он замолчал. Больше они не разговаривали.
Через полгода Полина получила на счёт деньги от продажи квартиры. Её доля оказалась больше, чем она рассчитывала. На эти средства она купила себе небольшую, но уютную квартиру на другом конце города. С белой кухней, солнечной спальней и балконом, на котором росли петунии.
И вот однажды, поливая цветы, она подумала: всё это стоило всех нервов и слёз. Потому что главное — теперь ни один звонок в дверь не заставит её вздрагивать.
