Он не знал, чего хотел — чтобы она простила или быть замеченным. Но роза лежала до утра, и пахла молчанием.
Клементий Павлович притормозил у подъезда, сжимая в руке бордовый цветок. Роза качнулась, когда сквозняк из приоткрытой двери коснулся её лепестков.
Осенний воздух пах прелыми листьями и приближающимся дождём. Он потоптался на месте, разглядывая знакомые до последней трещины ступени и облупившуюся краску на перилах.
Евгения Семёновна жила здесь уже сорок три года. Их квартира на первом этаже — та самая трёхкомнатная, которую они получили ещё молодыми, — теперь принадлежала только ей.
При разводе три года назад он оставил ей всё, хотя по закону мог претендовать на половину. Себе оставил лишь личные вещи, старенькую машину, однокомнатную квартиру в центре, доставшуюся от тётки, и деньги, на которые купил новую двухкомнатную для себя и Вики. Не хотел делить то, что они создавали вместе десятилетиями.
Окно её кухни светилось жёлтым светом. Клементий Павлович подошёл ближе, ощущая, как предательски дрожат ноги. Занавеска колыхнулась — показалось или нет? Он замер, вглядываясь в знакомый силуэт. Евгения готовила ужин. Её движения были такими же плавными и размеренными, как и раньше.
Раньше. До того, как он ушёл к Вике. До того, как променял сорок лет совместной жизни на призрачное ощущение молодости рядом с женщиной, которой недавно исполнилось сорок пять.
Клементий положил розу на подоконник и отступил назад, в густеющие сумерки. Сердце колотилось так, что он боялся — Женя услышит.
***
— Клементий Павлович, вы куда собрались? — Вася, младший сын Вики, преградил путь в коридоре.
Клементий поморщился. За три года он так и не сблизился с этими великовозрастными иждивенцами. Диме — двадцать шесть, Васе — двадцать три. Оба крепкие, шумные, вечно голодные, они заполняли двухкомнатную квартиру до краёв, выпивая весь воздух.
— В магазин, — отмахнулся он, надевая куртку.
— А мы с ребятами хотели сегодня посидеть, — Вася опустил глаза. — Думал, может, вы нам немного…
Клементий знал, что следует дальше. Денег. Они вечно просили денег. На кафе, на пиццу, на новый телефон, на подарок девушке. Его пенсия таяла с космической скоростью.
Из кухни выглянула Вика — яркая, с крупными золотыми серьгами и свежим маникюром.
— Клема! Ты уже уходишь? А я думала, ты позже пойдешь за продуктами, — она чмокнула его в щёку, обдав терпким ароматом духов. — Не забудь молоко и хлеб, у нас закончились.
Клементий кивнул. Вика никогда не ходила в магазин сама, хотя целыми днями была дома. Всегда находила отговорки — то устала, то нет настроения. А на маникюр и встречи с подругами время и силы всегда находились.
Он вышел на улицу и побрёл в сторону парка. Холодный ветер трепал редкие седые волосы. Осень. Его любимое время года когда-то. Сейчас оно лишь навевало мысли о том, как мало осталось.
Время не обмануть. Вика вышла за него по расчёту — сейчас это было очевидно, хотя тогда он верил в её чувства. Ей нужна была его новая двухкомнатная квартира в приличном районе, накопления за всю жизнь и дополнительный доход от сдачи в аренду однокомнатной квартиры в центре, доставшейся ему от тётки. Это позволяло Вике нигде не работать.
А ему что нужно было? Иллюзия молодости? Возможность почувствовать себя нужным? Он был ослеплён её вниманием, её улыбкой, её восхищённым взглядом.
Всё это рассеялось, как туман, когда начались бесконечные просьбы о деньгах, шумные посиделки с её подругами, постоянное присутствие сыновей, которые не собирались взрослеть и работать.
Он часто думал о Жене. О том, как они пили чай по вечерам, как она вязала носки его внукам, как читала ему вслух новости из газеты, потому что у него начало падать зрение. Как никогда не просила ничего сверх необходимого, экономила каждую копейку и умела радоваться мелочам.
***
Прошла неделя с тех пор, как он оставил розу на подоконнике Евгении Семёновны.
Клементий снова стоял у её окна, только теперь без цветка. Просто смотрел, как она двигается по кухне, готовя ужин. В окне мелькнул ещё один силуэт. Дочь? Внучка? Он не мог разглядеть.
— Гуляете? — раздался за спиной знакомый голос.
Клементий обернулся. Надежда Михайловна, соседка с третьего этажа, смотрела на него с нескрываемым осуждением.
— Здравствуйте, — пробормотал он, чувствуя себя пойманным с поличным.
Клементий вздохнул. Что толку объяснять? Надежда Михайловна всегда была на стороне Жени.
— Как она? — тихо спросил он.
Соседка поджала губы.
— У неё всё хорошо. Внуки приезжают, подруги не забывают. Сад у неё сейчас замечательный — все соседи завидуют. И в хоре ветеранов поёт, у них концерты часто бывают.
Клементий кивнул. Женя всегда любила цветы и хорошо пела, но стеснялась выступать. Значит, раскрепостилась без него.
— Не приходите больше, Клементий Павлович, — добавила Надежда Михайловна уже мягче. — Не бередите рану. Ей было очень плохо после вашего ухода. Если б не дети и внуки… — она покачала головой.
— Скажите… она видела? Розу на подоконнике? — осторожно спросил Клементий.
— Видела, конечно. И вас видела. В окно. Она же не слепая. И знаете, что сделала? Высушила ту розу и поставила в вазу. Но не думайте, что она вас простила. Говорит, хранит как напоминание.
***
За последние месяцы мысли о возвращении к Жене всё чаще посещали Клементия. Он смотрел на свою жизнь с Викой — бесконечные просьбы о деньгах. Её сыновья, которые обращались к нему исключительно когда им что-то требовалось, постоянные придирки, равнодушие, растущие долги. Это была не семья, а какой-то потребительский кооператив, где он выступал единственным источником средств.
Последней каплей стал разговор, случайно подслушанный им вчера вечером. Вика говорила с подругой по телефону, думая, что Клементий уже спит.
— Да устала я от него, понимаешь? — её голос звучал раздраженно. — Старый, вечно ворчит. Но квартира хорошая, и платит за всё. Дотяну как-нибудь, деваться некуда… Надо только, чтобы завещание на меня оформил, я уже намекала.
Клементий тихо прикрыл дверь спальни и лёг в постель. Впервые за три года ему стало по-настоящему ясно, какую ошибку он совершил, променяв сорокалетний брак с Женей на эту фальшивку. Что ж, исправить это нельзя. Но хотя бы прекратить можно.
Утром он сообщил Вике о своём решении.
— Уходи, — холодно сказала она. — Если решил, то нечего тянуть.
— Я соберу вещи…
— Собирай.
Клементий молча сложил в чемодан самое необходимое — одежду, документы, лекарства, несколько книг. На сборы ушло не больше получаса. Вика стояла в дверях спальни, скрестив руки на груди, и наблюдала за его действиями с каменным лицом.
— Прощай, — сказал Клементий, берясь за ручку входной двери.
Она не ответила. Только плотнее сжала губы.
Он вышел на улицу с чемоданом и сумкой через плечо. Странно было осознавать, что три года совместной жизни оставили так мало. По сути, он уходил с тем же, с чем и пришел в эту квартиру. Ничего общего, ничего важного, ничего ценного не появилось за это время.
Клементий остановился на скамейке в сквере и достал телефон. Нужно было позвонить сыну, попроситься переночевать. А завтра — начинать новую жизнь в семьдесят четыре. Невесёлая перспектива.
Теперь нужно было решить, что делать дальше. Вика наверняка не захочет съезжать из новой квартиры, которую он купил. Возможно, придётся вернуться в свою однушку в центре и прекратить её сдавать. Или продать эту квартиру, разделить деньги и купить что-то поменьше.
Он сел в машину и достал телефон. Номер Жени он помнил наизусть, хотя не звонил ей с момента развода. Палец завис над кнопкой вызова.
А что он скажет? «Прости, я ошибся»? «Я был глупцом»? «Давай начнём сначала»? Всё звучало фальшиво и недостаточно.
Он отложил телефон и закрыл глаза.
***
Евгения Семёновна поправила очки и перевернула страницу книги. За окном шумел ливень, барабаня по жестяному подоконнику. Уютный вечер наедине с любимым автором — что может быть лучше?
Телефонный звонок разорвал тишину. Она вздохнула и потянулась к трубке.
— Мама, это я, — голос дочери звучал взволнованно. — Ты сидишь?
— Что случилось, Леночка? — сердце неприятно сжалось.
— Папа от Вики ушёл. Мне Марина Викторовна сказала, она с ним в поликлинике столкнулась. Говорит, он совсем плох — похудел, глаза потухли.
Евгения молчала, перебирая бахрому на пледе.
— Мам, ты слышишь меня?
— Слышу, — тихо ответила она. — И что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Ничего. Просто подумала, что ты должна знать.
— Лена, — голос Евгении Семёновны стал жёстким, — я не собираюсь его прощать. Никогда. Это решение окончательное.
— Но мама…
— Никаких «но». Он предал меня после сорока лет брака. Променял на молоденькую, у которой свой расчёт был. Пусть теперь живёт как знает.
После разговора Евгения долго сидела, глядя на сухую розу в вазочке. Она заметила его тогда, у окна. Видела, как он положил цветок и отступил в темноту. Сохранила розу не из сентиментальности — из горькой памяти о предательстве. Чтобы не забыть, не размякнуть, не поддаться жалости.
***
Клементий Павлович шёл по знакомой улице, опираясь на трость. Моросил мелкий дождь, но зонт он не взял — какая уже разница.
Три месяца прошло с тех пор, как он ушёл от Вики. Три месяца одиночества, размышлений и сожалений. Он больше не приходил к окну Жени, не хотел беспокоить её. Но сегодня что-то толкнуло его выйти из дома и прийти сюда.
Он увидел её издалека — она возвращалась из магазина с небольшой сумкой в руках. Всё такая же прямая спина, аккуратно уложенные волосы, неторопливая походка. Сердце забилось часто-часто, как у мальчишки.
Они встретились взглядами, и мир на мгновение замер. Клементий хотел улыбнуться, но улыбка застыла, не родившись — взгляд Евгении Семёновны был холоден, как январский лёд.
Она прошла мимо, даже не замедлив шага. Только крепче сжала сумку в руке.
Клементий остался стоять под дождём, сгорбившись, словно под тяжестью всех своих ошибок.
Надежда Михайловна, выходившая из подъезда, покачала головой:
— Я же говорила вам, Клементий Павлович. Не простит она вас. Никогда не простит.
— Да, — хрипло ответил он. — Теперь я это понимаю.
***
Домой он не пошёл. Теперь он жил в однушке, которая досталась ему от тёти. Вике он оставил двушку, не стал ее делить. Клементий брёл по мокрым улицам, прокручивая в голове свою жизнь. Где он свернул не туда? Когда решил, что заслуживает чего-то большего, чем верная спутница, делившая с ним тяготы и радости четыре десятилетия?
Прошло полгода. Клементий Павлович редко выходил из дома. Соседи иногда видели его в магазине — сгорбленного, с потухшим взглядом. Он покупал только самое необходимое и сразу возвращался в свою однокомнатную квартиру.
Дети звонили, приезжали. Пытались расшевелить. Младшая дочь Ирина даже предлагала переехать к ней.
— Нет, девочка, — качал головой Клементий Павлович. — Я заслужил это одиночество.
***
Дима однажды пришёл, сел на кухне, вертя в руках чашку с чаем.
— Знаешь, — сказал он, не глядя на Клементия, — мама снова замуж собралась.
— Вот как? — безучастно отозвался Клементий. — Это хорошо.
— За бизнесмена какого-то. Он на двадцать лет её старше, но денег у него куры не клюют.
Клементий кивнул. Его больше не трогало то, что происходило с Викой.
— А мы с Машей поженимся в августе, — добавил Дима. — Я хотел тебя пригласить.
— Спасибо, — тихо ответил Клементий. — Я приду. Обязательно приду.
Когда Дима ушёл, Клементий долго сидел у окна. Молодёжь — она сильная. Оправится, найдёт своё счастье. А у него два счастья было — и оба он сам разрушил. Первое — настоящее, с Женей. Второе — иллюзорное, с Викой.
***
В день их годовщины — это был бы сорок четвёртый год вместе, если бы они не развелись — Клементий купил розу. Одну, тёмно-бордовую, почти как та, первая.
Он долго стоял у подъезда Евгении Семёновны, не решаясь подойти к окну. А что, если она увидит? Что, если выйдет и скажет ему всё, что думает? Имеет право.
Но в конце концов он всё же подошёл к знакомому окну и положил розу на подоконник. Постоял несколько секунд, вглядываясь в задёрнутые занавески, и ушёл.
Евгения Семёновна нашла розу, когда вернулась из магазина. Тёмно-бордовый бутон на длинном стебле. Она знала, от кого он. И знала, что должна его выбросить.
Но не выбросила. Поставила в вазу рядом с засохшей розой, которую хранила всё это время. Две розы — символ того, что было, и того, что никогда уже не будет.
Вечером позвонила дочь:
— Мам, ты получила?..
— Да, — коротко ответила Евгения Семёновна. — Скажи ему, что я не прощу. Никогда не прощу.
— Он знает, мама. Он не ждёт.
После разговора Евгения долго сидела у окна, глядя на две розы. Одна — сухая, хрупкая, как воспоминание. Вторая — свежая, с каплями воды на лепестках, как несбывшаяся надежда.
Она не простила. Не могла простить. Но впервые за четыре года заплакала — не от боли предательства, а от горечи потери. От понимания того, что некоторые раны не заживают никогда, сколько бы времени ни прошло.
***
Клементий Павлович стоял у цветочного ларька, разглядывая розы. Продавщица, уже знавшая его в лицо, улыбнулась:
— Как всегда, Клементий Павлович, одну бордовую?
— Да, пожалуйста, Ниночка, — кивнул он, протягивая деньги.
Каждый месяц, в день он покупал розу и оставлял ее на подоконнике. Он знал, что она никогда не ответит, никогда не простит. Но продолжал свой молчаливый разговор — единственный, который был теперь возможен.
После ухода от Вики прошёл почти год. Он снова начал ходить в шахматный клуб, завёл новых друзей. Дети и внуки иногда навещали его в маленькой однокомнатной квартире. Жизнь постепенно налаживалась, хотя память о совершённой ошибке не отпускала.
Вика звонила первое время — то с угрозами, то с просьбами, то с обвинениями. Клементий слушал молча, не перебивая, а потом вежливо прощался.
Дима, к удивлению, продолжал общаться — заходил иногда, рассказывал о своей работе в автосервисе, о планах на будущее. О матери говорил мало — только что она снова встречается с кем-то богатым, но пока в итоге так и не вышла за него замуж.
Вася поступил в техникум, как и хотел. Клементий втайне от Вики помогал ему с оплатой обучения — мальчишка был смышлёным, просто никто раньше не занимался им всерьёз.
Евгения Семёновна никогда не выбрасывала эти розы. Она засушивала их и хранила, как летопись несостоявшегося примирения. Не прощения — нет, до этого она так и не дошла. Но признания. Признания того, что их история не закончилась разрывом. Что-то осталось — болезненное, непростое, но всё же живое.
Они не встретились больше ни разу. Жили в одном городе, иногда видели друг друга издалека, но никогда не заговаривали, не подходили ближе.
Два одиноких человека, связанных прошлым, но разделенных настоящим. Два одиночества, между которыми расцветали розы — символ того, что могло бы быть, если бы не роковая ошибка.
Но розы продолжали появляться на подоконнике. И продолжали засыхать в вазе.
И в этом была своя печальная красота — в молчаливом признании непоправимости случившегося. В понимании того, что некоторые предательства невозможно искупить, некоторые раны — исцелить.
В том, что иногда самое большее, на что мы можем надеяться — это не прощение, а просто признание нашего существования. Нашей боли. Нашего раскаяния.
Молчаливый разговор без надежды на ответ. Роза на подоконнике, которая всегда будет пахнуть молчанием.
