Марина Петровна проснулась в четыре утра от боли в пояснице. Опять. Третью неделю. Нужно к врачу, но когда идти — непонятно. Да и что он скажет нового? Возраст.
Виктор храпел. Не сильно, но достаточно, чтобы раздражать. Она толкнула его локтем. Он перевернулся, храп стих. Через минуту начнётся снова. Она знала.
Встала, нашарила тапочки. Левый опять куда-то задевался. Пошла на кухню в одном тапке, прихрамывая.
На столе — вчерашние крошки. Виктор опять не убрал. Сколько можно говорить? Бесполезно. Смахнула крошки в ладонь, выбросила в ведро. Поставила чайник.
За окном — фонари, темнота. Ноябрь. Самый поганый месяц. До Нового года тянуть и тянуть, а праздновать всё равно нечего. Лена приедет на два дня, посидят за столом, выпьют шампанского. И всё. Как всегда.
Телефон в комнате Виктора зазвонил. Кому это в такую рань? Он не проснулся. Конечно. Мог бы хоть звук убавить.
Звонок стих. Потом снова. Марина Петровна пошла в комнату, взяла его телефон. Номер не определился.
— Алло?
— Виктор Семёнович? — женский голос, молодой.
— Нет. А кто спрашивает?
— Из отдела кадров. Передайте, пожалуйста, что совещание перенесли на восемь.
— Передам.
Положила трубку. Отдел кадров в четыре утра? Странно. Посмотрела на Виктора. Спит. Рот приоткрыт, на подбородке — седая щетина. Когда-то брился каждое утро. Теперь — через раз.
Вернулась на кухню. Чайник уже кипел. Залила пакетик. Села.
Из отдела кадров… Голос знакомый показался. Где-то слышала. Молодой совсем. Лет двадцать пять, не больше.
Виктору пятьдесят восемь.
Отпила чай. Горячо.
В коридоре зашаркали шаги. Виктор. Вошёл, почесывая живот через майку. Живот отрос. Раньше подтянутый был.
— Не спится? — спросил, не глядя на неё.
— Тебе звонили. Совещание на восемь перенесли.
Он замер.
— Кто звонил?
— Из отдела кадров сказали.
Молчание. Он стоял спиной к ней, не поворачиваясь.
— Понятно, — сказал наконец. Прошёл к плите, налил воды. — Спасибо.
Села напротив. Смотрела, как он размешивает сахар. Долго размешивает. Не нужно так долго.
— У вас что, круглосуточный отдел кадров? — спросила она.
— Бывает, — ответил, не поднимая глаз.
Снова молчание. Но теперь другое. Тяжёлое. Как перед грозой.
— Молодая девушка, — сказала Марина Петровна. — Голос приятный.
Виктор поднял на неё глаза. Усталые. Виноватые. Всё понятно без слов.
— Марин…
— Не надо, — перебила она. — Просто не надо.
Встала. Пошла к окну. Фонари. Темнота. Ноябрь.
— Это не то, что ты думаешь, — сказал он.
Она усмехнулась. Не обернулась.
— А что я думаю?
— Ну… Мы просто работаем вместе. Она новенькая, я помогаю…
— В четыре утра помогаешь?
Молчание.
— Давно? — спросила она.
— Что давно?
— Не прикидывайся.
Он вздохнул. Тяжело, как старик.
— Три месяца.
Три месяца. Двенадцать недель. Девяносто дней. А она не замечала. Или не хотела замечать?
— Спишь с ней?
— Марина!
— Что Марина? Простой вопрос.
— Нет. То есть… Был один раз. Корпоратив. Выпили лишнего.
Один раз. На корпоративе. Как банально. Как пошло. Хотелось смеяться и плакать одновременно.
— И что теперь? — спросила она.
— Не знаю. Я… Я хотел сказать. Но не знал как.
— А она? Что хочет она?
— Она… Она хорошая девочка. Просто запуталась.
Девочка. Хорошая девочка, которая звонит чужому мужу в четыре утра.
Марина Петровна обернулась. Посмотрела на него. Сидит, сгорбившись. Майка задралась, видно складки на животе. Лысина блестит в свете лампы. Старый дурак.
— Уходи к ней, — сказала спокойно.
— Что?
— Уходи. Чего сидишь? Девочка ждёт.
— Марин, ты чего? Я никуда не собираюсь…
— А зря. Может, хоть помолодеешь. Глядишь, живот втянется.
Он поднялся. Подошёл к ней. Хотел взять за руку — она отдёрнула.
— Не надо, — повторила. — Просто не надо.
— Мы столько лет вместе…
— Вот именно. Столько лет. И хватит.
Она не кричала. Не плакала. Просто стояла у окна и смотрела на фонари. Внутри было пусто. Даже не больно. Просто пусто.
— Я соберу вещи, — сказал он тихо.
— Собирай.
Он ушёл. Она осталась стоять. Слушала, как он ходит по комнате, открывает шкафы. Быстро собирается. Наверное, уже думал об этом. Готовился.
Через полчаса он вышел с сумкой. Остановился в дверях кухни.
— Марин…
— Ключи оставь.
— Может, поговорим? Спокойно, без…
— Ключи оставь, сказала.
Звякнули ключи о тумбочку. Хлопнула дверь.
Она продолжала стоять у окна. Начинало светать. Фонари погасли один за другим. Новый день. Первый день её новой жизни. Одинокой жизни.
Достала телефон. Набрала номер дочери. Гудки. Потом сонный голос:
— Мам? Что случилось?
— Ничего. Просто… Отец ушёл.
Молчание.
— Как ушёл? Куда?
— К молодой. Из отдела кадров.
— Мам, ты чего? Какой отдел кадров? Ты выпила?
— Не выпила. Всё нормально. Просто сообщаю.
— Подожди, я не понимаю. Вы поругались? Он вернётся же?
— Не вернётся. И не надо.
— Мам, я приеду. Сейчас приеду.
— Не надо. Я в порядке.
— Какой в порядке? Мам!
Марина Петровна выключила телефон. Не хотелось говорить. Не хотелось объяснять. Не хотелось жалости.
Села за стол. Чай остыл. Выпила всё равно. Холодный, горький. Как её жизнь.
Вспомнила, как познакомились. Институт, третий курс. Он старше на два года, красивый, уверенный. А она — серая мышь из провинции. Влюбилась сразу. Без памяти. Думала — на всю жизнь.
Оказалось — не на всю. Тридцать пять лет. Долго? Мало? Кто знает.
Встала. Прошла в их — теперь уже её — комнату. Постель разворочена. Его подушка ещё хранит вмятину от головы. Сняла наволочку, бросила в корзину для белья. Потом передумала. Сняла всё бельё. Надо постирать. Чтобы не пахло им.
В шкафу зияли пустоты. Забрал костюмы, рубашки. Галстуки оставил. Старые, наверное. Ей дарить будет новые. Молодая девочка из отдела кадров.
Зазвонил стационарный. Не стала подходить. Потом мобильный. Выключен же. А нет, включился сам. Лена названивает. Упрямая. В отца.
Нет. Уже не в отца. Теперь отец — отдельно. Они — отдельно.
— Мам, открой дверь! Я под дверью!
Господи. Приехала всё-таки. Пошла открывать.
Лена влетела, растрёпанная, в накинутом как попало пальто.
— Что случилось? Где папа? Вы правда…
— Правда. Сядь. Чаю налить?
— Какой чай? Мам!
Села за стол. Смотрела на дочь. Тридцать лет. Не замужем. Всё работа, работа. Как отец. Была.
— Расскажи толком, — потребовала Лена.
Рассказала. Коротко, без эмоций. Звонок, голос, разговор. Три месяца. Корпоратив. Сумка. Ключи.
Лена молчала. Потом покачала головой.
— Не может быть. Папа не такой.
— Все такие, — сказала Марина Петровна. — Просто ты не знаешь.
— Мам, ну нельзя так. Может, разберётесь? Поговорите спокойно?
— О чём говорить? Он сделал выбор.
— Дура эта из отдела кадров!
— Не ругайся. Она тут ни при чём. Захотел бы остаться — остался бы.
Лена встала. Прошлась по кухне. Остановилась у окна. Так же, как Марина Петровна час назад.
— И что теперь? — спросила.
— Не знаю. Жить как-то.
— Как жить? Одной? В этой квартире?
— А куда деваться?
Лена обернулась. Глаза блестят. Плачет, что ли?
— Переезжай ко мне.
— Зачем? У тебя однушка.
— И что? Диван разложим. Нормально будет.
Марина Петровна покачала головой. Представила: она в однушке дочери. Диван в кухне. Вещи в углу. Обуза.
— Спасибо. Но я тут останусь.
— Мам…
— Всё, Лен. Решила. Это мой дом. Я никуда не поеду.
Дочь села рядом. Обняла. Марина Петровна не отстранилась, но и не ответила на объятие. Сидела прямо, глядя в стену.
— Может, поплачешь? — спросила Лена. — Легче станет.
— Не хочется.
И правда не хотелось. Слёзы — это когда больно. А когда пусто — слёз нет.
— Я останусь с тобой. Возьму отгул.
— Не надо. Иди на работу.
— Мам, я не могу тебя одну оставить!
— Можешь. И оставишь. Мне нужно побыть одной.
Спорили ещё полчаса. Лена уговаривала, Марина Петровна отнекивалась. Наконец дочь сдалась. Ушла, пообещав вечером позвонить.
Тишина. Впервые за много лет — настоящая тишина. Никто не храпит, не шаркает тапочками, не гремит ложкой в стакане. Хорошо? Плохо? Непривычно.
Пошла в ванную. Посмотрела в зеркало. Лицо опухшее, глаза красные. Старая женщина. Брошенная женщина.
Нет. Не брошенная. Отпустившая. Это разные вещи.
Умылась холодной водой. Причесалась. Даже крем нашла — давно не пользовалась. Намазала лицо. Для кого? Для себя. Больше не для кого.
Вернулась на кухню. Есть не хотелось, но нужно было что-то делать. Достала яйца, сыр. Омлет сделает. Простой омлет для одной.
Телефон зазвонил. Номер Виктора. Не стала брать. Зазвонил снова. И снова. На четвёртый раз взяла.
— Чего тебе?
— Марин, давай поговорим. Я… я погорячился. Давай встретимся.
— Не давай.
— Я сейчас приеду. Нам нужно…
— Если приедешь — милицию вызову.
— Марина, ну что ты как маленькая? Мы же взрослые люди!
— Вот именно. Взрослые. Поэтому и разговаривать нечего.
Отключилась. Телефон снова зазвонил. Выключила звук. Пусть звонит.
Омлет подгорел. Выбросила. Сделала бутерброд. Сыр показался безвкусным. Резиновым. Но дожевала.
День тянулся бесконечно. Она бродила по квартире, не зная, чем заняться. Включала телевизор — выключала. Бралась за книгу — откладывала. Мыть пол? Рано. Готовить обед? Для кого?
К вечеру пришла усталость. Не физическая — душевная. Легла на диван. Их диван. Теперь — её.
Проснулась от звонка в дверь. Темно. Который час? Посмотрела на телефон — девять вечера. И пятнадцать пропущенных.
Звонок повторился.
— Кто там?
— Мам, открой. Это я.
Лена. Опять.
Открыла. Дочь стояла с пакетами.
— Я еды купила. Ты же ничего не готовила.
— Откуда знаешь?
— Знаю.
Прошла на кухню. Стала выкладывать: курица гриль, салаты, хлеб. Много. На троих бы хватило.
— Я не голодная, — сказала Марина Петровна.
— Всё равно поешь. Хоть немного.
Сели. Жевали молча. Курица была сухая, салат — кислый. Но Лена старалась. Нельзя обижать.
— Папа звонил? — спросила дочь.
— Звонил.
— И что?
— Ничего. Говорить не о чем.
— Мам, может, не надо так категорично? Вдруг он одумается?
Марина Петровна отложила вилку. Посмотрела на дочь.
— Лен, ты правда не понимаешь? Дело не в этой девочке. Дело в том, что он давно уже не здесь. Телом здесь, а душой — нет. И я тоже. Мы просто по привычке жили. По инерции. А теперь… Теперь хоть честно.
— Но вы же любили друг друга!
— Любили. Прошедшее время.
Лена заплакала. Тихо, утирая слёзы салфеткой. Марина Петровна смотрела на неё и думала: плачет по отцу? По их семье? По себе — что теперь выбирать между родителями?
— Не плачь, — сказала устало. — Все живы, здоровы. Это главное.
— Главное — это семья!
— Нет, Лен. Главное — это честность. Хотя бы перед собой.
Посидели ещё. Лена уговаривала остаться на ночь. Марина Петровна отказалась. Проводила до двери.
— Я завтра приеду, — сказала дочь.
— Не надо. Я справлюсь.
— Мам…
— Всё, Лен. Иди. Поздно уже.
Закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной. Тишина. Темнота. Пустая квартира.
Пошла в спальню. Легла на свою половину кровати. Потом передумала. Легла посередине. Раскинула руки. Места много. Слишком много.
Завтра нужно будет встать. Умыться. Позавтракать. Пойти в магазин. Приготовить обед. Для себя одной. Потом ужин. Для себя одной. Потом лечь спать. Одной.
И послезавтра. И через неделю. И через месяц.
Одна дорога на двоих закончилась. Теперь у каждого — своя.
