Татьяна Петровна впервые за четыре года не узнала собственные руки. Они не дрожали. Даже когда она набирала номер сына, даже когда слышала в трубке знакомое до боли дыхание — того, кто тридцать лет засыпал рядом.
— Мам, папа хочет с тобой поговорить.
Она могла бы сказать «нет» сразу. Но пауза затянулась, как затягивается петля, и в этой паузе уместилась целая жизнь: первое свидание у фонтана на Пушкинской, свадьба в загсе на Грибоедова, роддом номер семь, дача в Малаховке, ссоры из-за денег, примирения в постели, борщ по субботам, «Спокойной ночи, малыши» с маленьким Вадиком, большой Вадим с невестой, пустая квартира вдвоём…
— Тань, это я.
Голос Валерия звучал так, словно он звонил не из соседнего района, а с того света. Хриплый, надтреснутый — как старая пластинка, которую заело на самом интересном месте.
— Знаю, что это ты, — ответила она ровно. — Говори.
— Можно встретиться? Мне нужно… Я должен тебе кое-что сказать.
Татьяна посмотрела на свое отражение в зеркале прихожей. Четыре года назад в этом зеркале стояла другая женщина — растерянная, с опухшими от слёз глазами, в халате, который Валера называл «бабским». Сейчас на неё смотрела стройная дама в элегантном платье цвета морской волны. Волосы — каре с мелированием. Маникюр — бордовый, под цвет помады. На пальце — тонкое серебряное кольцо с аквамарином, подарок Андрея.
— Зачем? — спросила она.
— Тань, я… — Валерий закашлялся. Долго, мучительно. — Я болен. Серьёзно болен.
— Мне жаль.
— Татьян, ну не будь ты такой… Я же не просто так звоню. Мне нужна помощь.
Она села на пуфик у зеркала. Тот самый пуфик, который покупала четыре года назад, когда обставляла квартиру заново. После его ухода здесь не осталось почти ничего — даже шторы снял, сказал, что они дорогие, жалко оставлять.
— У тебя есть Светлана. Или как её там. Пусть помогает.
— Её зовут Оксана. И она… мы расстались. Год назад.
Татьяна удивилась, что эта новость не принесла ей удовлетворения. Ни злорадства, ни торжества — ничего. Пустота.
— И что ты от меня хочешь?
— Встретиться. Просто поговорить. Пожалуйста.
Она хотела отказать. Слова уже собрались на языке — резкие, окончательные. Но вместо этого услышала собственный голос:
— Завтра в три. В кафе на Арбате, где мы раньше…
— Помню. Спасибо, Тань. Спасибо.
Отключившись, она долго смотрела на телефон. Потом набрала Андрея.
— Привет, солнце. Как дела на работе?
— Всё хорошо, — соврала она. — Слушай, завтрашний театр придётся отменить. Срочные дела.
— Понял. Ты точно в порядке? Голос какой-то…
— Всё отлично. Увидимся вечером.
Кафе почти не изменилось. Те же клетчатые скатерти, те же пыльные фикусы в углах, тот же запах кофе и ванильных булочек. Только цены в меню выросли втрое.
Валерий опоздал на двадцать минут. Она уже допивала второй капучино, когда он появился в дверях. Татьяна едва не выронила чашку.
Это был не её Валера. Не тот мужчина, который четыре года назад с холодным спокойствием объяснял, что «просто разлюбил», что «так бывает», что «мы оба будем счастливее порознь». Этот человек был на двадцать лет старше. Седые волосы поредели, под глазами — чёрные круги, щёки ввалились. Костюм висел, как на вешалке.
— Привет, — сказал он, тяжело опускаясь на стул напротив.
— Здравствуй.
Официантка принесла меню. Валерий заказал только воду.
— Желудок, — пояснил он. — Вообще-то… Я по больницам последние полгода.
— Что с тобой?
— Онкология. Третья стадия. Химию делают, но… — Он пожал плечами. — Врачи осторожничают с прогнозами.
Татьяна отпила кофе. Рука не дрогнула.
— Оксана бросила из-за болезни?
— Нет, раньше. Встретила моложе и богаче. — Валерий криво усмехнулся. — Ирония судьбы, да? Теперь я знаю, каково это.
— И поэтому позвонил мне.
— Не только. Тань, я… Чёрт, я же готовил речь, а теперь все слова куда-то пропали. — Он потёр лицо ладонями. — Я идиот. Полный идиот. Выкинул лучшее, что у меня было в жизни. Тебя. Вадика. Наш дом. Всё променял на… На что? На молодую дурочку, которая при первой трудности слиняла?
— Ей было двадцать восемь. Не такая уж дурочка.
— Откуда ты знаешь?
— Вадим рассказывал. Он с ней встречался. С твоей… Оксаной.
Валерий поморщился.
— Знаю. Она ему понравилась. Сначала. Готовила вкусно, в квартире порядок… А потом начала намекать, что я слишком много времени сыну уделяю. Мол, взрослый парень, пусть сам справляется.
— И ты послушался?
— Нет. Но осадок остался. — Он помолчал. — Тань, я вернуться хочу.
Кофе был горьким, хотя она положила два кусочка сахара.
— Куда вернуться?
— Домой. К тебе. Я понимаю, как это звучит, но… Мне страшно, Тань. Страшно умирать в одиночестве. Страшно, что на похороны никто не придёт. Что Вадька злиться будет…
— Вадим не злится. Он тебя жалеет.
— А ты?
Татьяна посмотрела ему в глаза. Когда-то эти глаза сводили её с ума. Карие, с золотыми искорками. Она могла часами в них смотреть, находить новые оттенки, угадывать настроение по тому, как меняется их цвет на солнце.
— Я тебя не жалею, Валера. И злости больше нет. Вообще ничего нет.
— Но ведь было же? Тридцать лет — это не просто так. Помнишь, как мы…
— Помню. — Она перебила его. — Всё помню. И как ты меня к психологу отправил, когда я пыталась наш брак спасти. Смеялся, говорил, что я себе проблемы придумываю. А сам в это время…
— Знаю. Каюсь. Но может, можно всё исправить? Я изменился, Тань. Правда изменился.
— Я тоже изменилась.
Она достала телефон, открыла фотографию. На экране — она и Андрей на даче его родителей. Обнимаются, смеются. На заднем плане — цветущая яблоня.
— Это Андрей. Мы вместе три года. Через месяц свадьба.
Валерий смотрел на фотографию так, словно она ударила его по лицу.
— Он… моложе тебя?
— На пять лет. Хирург. У него двое детей от первого брака, мальчики. Мы отлично ладим.
— И ты его любишь?
— Да.
Простое «да». Без оправданий, без объяснений. Валерий сжался, стал ещё меньше.
— А меня… любила?
— Очень. Больше жизни. Наверное, поэтому так больно было, когда ты уходил. Знаешь, я тогда думала, что не выживу. Реально думала — вот сейчас сердце остановится, и всё. — Татьяна улыбнулась. — Но не остановилось. И я поняла, что могу. Могу жить без тебя. Работать, встречаться с подругами, ездить в отпуск. Влюбляться.
— Я всё испортил.
— Да. Но знаешь что? Спасибо тебе.
Валерий поднял голову, недоуменно глядя на неё.
— Если бы ты не ушёл, я бы так и прожила серой мышкой. Домохозяйкой при успешном муже. А теперь я старшая медсестра в частной клинике. У меня отличная зарплата, уважение коллег. Квартира — моя, обставленная по моему вкусу. И мужчина, который меня ценит.
— Татьян…
— Нет, дай договорить. Мне было сорок восемь, когда ты ушёл. Казалось — всё, жизнь кончена. А оказалось — только началась. Настоящая жизнь. Где я — это я, а не чья-то жена или мать.
Валерий молчал. Потом достал из кармана коробочку, положил на стол.
— Это твоё. Я тогда… забрал. Прости.
Татьяна открыла коробочку. Внутри — её обручальное кольцо. То самое, которое он надел ей на палец тридцать лет назад в загсе на Грибоедова.
— Оставь себе, — сказала она. — Мне оно больше не нужно.
— Тань, неужели совсем ничего не осталось? Никаких чувств?
Она задумалась. Потом наклонилась через стол, взяла его руку. Холодная, костлявая. На безымянном пальце — белая полоска от кольца.
— Мне жаль, что ты болен. Правда жаль. И я надеюсь, что врачи ошибаются с прогнозами. Но вернуть прошлое невозможно, Валер. Той Тани, которая ждала тебя с работы, варила твой любимый борщ, терпела твоё хамство — её больше нет. Ты сам её убил четыре года назад.
— А если бы я не заболел? Если бы просто понял, что натворил, и вернулся?
— Не знаю. Наверное, результат был бы тот же. Просто разговор — короче.
Валерий вытащил руку, спрятал в карман.
— Вадьку хоть не настраивай против меня.
— С чего ты взял? Вадим — взрослый человек. Сам решает, как к тебе относиться. Я никогда не говорила о тебе плохо при нём.
— Знаю. Он сказал. — Валерий поднялся. — Что ж, спасибо, что пришла. И… будь счастлива. С этим своим хирургом.
— Буду.
Он пошёл к выходу, сутулясь, волоча ноги. У двери обернулся.
— Тань! А та психологша… Она правда помогла?
— Очень. Благодаря ей я поняла, что имею право злиться. И право отпустить эту злость. И право начать заново.
— Надо было мне тогда с тобой сходить.
— Надо было. Но ты смеялся.
Валерий кивнул и вышел. Татьяна смотрела в окно, как он бредёт к метро. Ссутулившийся, постаревший, одинокий. Когда-то она готова была отдать за этого человека жизнь. А теперь…
Теперь она просто допила остывший кофе и попросила счёт.Дома её ждал Андрей. Готовил ужин — что-то ароматное с розмарином и чесноком.
— Как срочные дела? — спросил он, не оборачиваясь от плиты.
— Решила.
Татьяна обняла его сзади, уткнулась лицом между лопаток. Пахло одеколоном, больницей и домом. Настоящим домом.
— Что-то случилось?
— Бывший муж звонил. Встретились, поговорили.
Андрей выключил плиту, повернулся к ней.
— И?
— И ничего. Он болен, хотел вернуться. Я отказала.
— Жалеешь?
— Нет. Ни капли.
Андрей поцеловал её в лоб.
— Моя железная леди. Ужинать будем или сначала в загс съездим?
— Что?
— Ну, раз уж все дела с прошлым решены… — Он полез в карман, достал бархатную коробочку. — Татьяна Петровна, выходите за меня замуж. Немедленно. Сию секунду. Пока сковородка не остыла.
Она рассмеялась. Первый раз за этот день — искренне, от души.
— Дурак ты. Мы же уже…
— Это было предложение. А теперь я хочу услышать официальное согласие. При свидетелях. — Андрей крикнул в сторону коридора: — Барсик, иди сюда! Будешь свидетелем!
Рыжий кот величаво вошёл в кухню, сел, обвил хвостом лапы.
— Вот. Теперь по всем правилам. Согласны ли вы, Татьяна Петровна…
— Согласна, — перебила она. — Согласна, согласна, согласна.
Кольцо было простое — белое золото с маленьким бриллиантом. Не чета тому, первому, с завитушками и большим камнем. Но когда Андрей надел его ей на палец, Татьяна почувствовала то, чего не было тридцать лет назад в загсе.
Она почувствовала, что выбрала правильно.
Через неделю Вадим позвонил сказать, что отца положили в больницу. Состояние ухудшилось, врачи настаивают на операции.
— Ты придёшь? — спросил сын.
— Нет, Вадик. Не приду.
— Мам, ну он же… Это же папа. Он умереть может.
— Знаю. Но я всё равно не приду. У твоего отца было четыре года, чтобы понять, что он потерял. Он понял только когда заболел. Это не любовь, сынок. Это страх одиночества.
— А если он правда тебя любит?
— Возможно. Но я его — нет. Уже нет. И делать вид было бы жестоко. По отношению ко всем.
Вадим молчал. Потом вздохнул.
— Ладно. Я понял. Прости, что давлю.
— Не за что просить прощения. Ты хороший сын, Вадик. И ему, и мне. Просто прими — у нас с твоим отцом всё в прошлом. Окончательно.
— Мам, а ты… счастлива? С Андреем?
— Очень.
— Тогда ладно. Тогда я рад за тебя.
Положив трубку, Татьяна вышла на балкон. Весна была ранняя, тёплая. Внизу, во дворе, цвели яблони. Белые лепестки кружились в воздухе, как снег.
Она вспомнила день, когда Валерий ушёл. Тоже была весна, тоже цвели яблони. Тогда ей казалось, что мир рухнул. Что дальше — только пустота.
А оказалось — дальше целая жизнь. Новая работа, где её ценят. Новый дом, обставленный по её вкусу. Новая любовь — спокойная, взрослая, без надрыва. И новая она — сильная, независимая, умеющая говорить «нет».
Телефон зазвонил снова. Андрей.
— Привет, красавица. Забронировал столик на вечер. Отметим нашу будущую годовщину.
— Какую годовщину? Свадьба же через месяц.
— Годовщину твоего согласия выйти за меня. Это же исторический момент. Барсик подтвердит.
Татьяна улыбнулась.
— Во сколько?
— В семь. И надень то платье. Синее.
— Цвета морской волны.
— Вот именно. В нём ты как русалка. Моя личная русалка.
— Хорошо. До вечера.
— Люблю тебя.
— И я тебя.
Она убрала телефон, ещё раз посмотрела на цветущие яблони. Где-то там, в другом районе города, в больничной палате лежал человек, с которым она прожила тридцать лет. Человек, который выбросил их общую жизнь, как надоевшую вещь.
Ей было его жаль. По-человечески жаль. Но не более того.
Гладиолусы — красивые цветы. Но их носят на кладбище. А она выбрала яблоневый цвет. Выбрала жизнь.
И ни о чём не жалела.
