В апреле мама пришла с вещами. Прямо с утра, без звонка. Просто позвонила в дверь и стояла с двумя огромными сумками, слегка запыхавшаяся. Дети ещё спали, Кирилл уехал в командировку, а я успела только умыться и поставить кофе.
— Мама? Что-то случилось? — я потёрла глаза, не понимая, почему она здесь в восемь утра в субботу.
— У меня трубу прорвало, — она протиснулась мимо меня в коридор. — В ванной потоп. Придётся у вас пожить, пока не починят.
Я замерла, чувствуя, как внутри что-то холодеет. Мамины «пока не починят» всегда затягивались. Когда умер отец, она жила у нас три месяца, хотя мы с Кириллом только поженились. Когда делала ремонт — ещё два. А в прошлом году, когда поругалась с соседкой снизу, провела с нами почти полгода. И каждый раз возвращение в свою квартиру превращалось в многоактную драму с обидами, упрёками и слезами.
— Может, стоит вызвать аварийку? — осторожно спросила я. — Сейчас же быстро всё делают.
— Уже вызвала, — мама решительно повесила пальто на крючок, занимая собой весь узкий коридор нашей «двушки». — Но они сказали, надо ждать. Мне что, на улице ночевать?
Конечно, не на улице. Но где теперь спать маме? Где нам с мужем разговаривать без свидетелей? Как сохранить хрупкую атмосферу покоя, которую мы с таким трудом создавали последние месяцы?
«У вас тут совсем нечего есть»
Мама прошла на кухню, на автомате включила чайник и полезла в шкаф за своей чашкой — большой красной кружкой, которая когда-то принадлежала Кириллу, но которую она забрала себе во время прошлого визита и теперь называла «своей». Я смотрела на её уверенные движения, на то, как привычно она занимает пространство, и чувствовала, как накатывает тревога.
— Я постелю тебе в гостиной, — вздохнула я. — Но, мам, давай сразу договоримся. Максимум на неделю, хорошо? Потом надо будет что-то решать.
Мама не ответила. Она уже открыла холодильник и изучала его содержимое с тем особым выражением лица, которое я знала с детства: «У вас тут совсем нечего есть».
К вечеру дети уже называли бабушку «наша гостья» и радовались, что теперь у них есть кто-то, кто разрешает всё, что запрещаем мы. Мама выложила им на стол конфеты, достала из своих необъятных сумок новые игрушки и с нежной улыбкой шепнула Петьке, моему старшему: «Бабушка никому не скажет, что ты не доел суп».
Кирилл позвонил из Новосибирска. Я вышла в ванную, включила воду и сказала шёпотом:
— У нас форс-мажор. Мама приехала пожить.
В трубке повисла тишина.
— Опять? — наконец произнёс он. — Надолго?
— Говорит, трубу прорвало. Я не знаю, насколько это правда. Пойду завтра проверю, может, всё уже в порядке.
— Соня, — голос Кирилла стал серьёзным. — Мы же договаривались. Никаких долгих визитов. У меня нет сил больше жить с твоей мамой под одной крышей. Когда я вернусь, её не должно быть у нас. Это моё условие.
Я сглотнула. Осенью в нашем браке был кризис, мы чуть не разошлись. Одной из главных причин были как раз мамины визиты, её вмешательство во всё: от воспитания детей до наших отношений с Кириллом. «Я не могу быть мужем при твоей маме», — сказал он тогда. И мы договорились: её визиты будут редкими и короткими.
— Я всё улажу, — пообещала я. — Клянусь.
После звонка я долго стояла, глядя на своё отражение в зеркале ванной. В глазах застыло выражение загнанного зверя.
«Я всего лишь тебя вырастила одна»
— Ты заболела? — мама положила прохладную ладонь мне на лоб. — Бледная какая-то.
— Нет, просто устала.
Я сидела на кухне и пыталась работать. Как редактор на фрилансе, я могла трудиться из дома, но теперь это стало почти невозможно. Мама постоянно заглядывала через плечо, спрашивала, что я делаю, предлагала помощь или чай, рассказывала последние новости о соседях, которых я даже не знала. Её присутствие было физически ощутимым, как плотный туман, через который трудно дышать.
— Брось ты эту работу, займись детьми, — она поставила передо мной тарелку с бутербродами, которые я не просила. — Вон Петька совсем от рук отбился. В школе проблемы, дома с отцом не ладит. А всё потому, что матери нет рядом.
— Мама, — я закрыла ноутбук и посмотрела ей в глаза. — Я каждый день забираю детей из школы. Я провожу с ними выходные. Проблема у Пети была одна — двойка по английскому, и мы её уже исправили. А с отцом у него всё отлично.
— Ну-ну, — мама покачала головой с тем особым выражением, которое означало: «Ты ничего не понимаешь в воспитании детей». — Конечно, что я могу знать. Я всего лишь тебя вырастила одна, без мужа. И ничего, человеком стала.
Вот оно. Мамина коронная фраза. Классический ход в нашей игре, где роли были распределены много лет назад. Она — героическая мать-одиночка, поднявшая ребёнка без всякой помощи. Я — неблагодарная дочь, которая не ценит её жертвы.
— Мама, но я не одна воспитываю детей. У них есть отец. И мы с Кириллом…
— Да уж, есть у них отец, — перебила она. — Вечно на работе или в командировках. Как будто деньги важнее семьи.
— Он зарабатывает на эту квартиру, — я почувствовала, как краснею от злости. — На школу детей, на наш отпуск. И да, деньги важны, когда у тебя двое детей и ипотека.
— Я без всяких денег тебя вырастила и выучила, — мама поджала губы. — Мне никто не помогал, в отличие от некоторых.
Я уже собиралась ответить что-то резкое, но в этот момент позвонил Кирилл. Мама демонстративно громко вздохнула, взяла свою чашку — теперь уже две «её» чашки стояли на кухонном столе — и удалилась в гостиную, туда, где спала на раскладном диване, превратив наше общее пространство в продолжение своей территории.
Обман вскрывается
На следующий день я поехала к маме домой. Подъезд встретил меня запахом свежей краски. На лестничной клетке второго этажа работал пожилой мастер, что-то подкрашивая у соседских дверей.
— Здравствуйте, — я остановилась. — А у вас тут потоп был недавно?
Мужчина посмотрел на меня с недоумением:
— Какой потоп?
— Ну, в квартире 17. Там трубу прорвало вроде как.
— Первый раз слышу, — он покачал головой. — Я тут уже третью неделю работаю, подъезд обновляем. Никаких аварий не было.
Сердце гулко забилось. Я поднялась на мамин этаж и открыла её дверь своим ключом. В квартире было тихо и сухо. Никаких следов протечки ни в ванной, ни на кухне. Только запах одиночества и нежилого помещения.
На столе лежал раскрытый ежедневник. Мамин аккуратный почерк: «15 апреля. Поехать к Соне. Трубу прорвало».
Я опустилась на стул, чувствуя, как внутри всё сжимается. Она солгала. Просто выдумала эту историю, чтобы приехать к нам. Почему? Ей одиноко? Она боится стареть в пустой квартире? Или…
На холодильнике, под магнитом, лежала бумажка. Я машинально взяла её и развернула. Это было уведомление из ЖЭКа: «Уважаемые жильцы! В связи с ремонтом подъезда просим вас…»
Я не дочитала. Мама не солгала, не совсем. Она просто преувеличила. Превратила ремонт подъезда в протечку трубы, чтобы к нам переехать. А значит, вернётся она домой не через неделю, а через месяц, не раньше. Когда закончат ремонт, о котором она, конечно же, «случайно забыла упомянуть».
Между двух огней
— Мамы нет? — Кирилл вернулся из командировки и первым делом заглянул в гостиную.
— Ушла гулять с детьми, — я обняла его. — Как съездил?
— Нормально, — он огляделся. — Соня, прошла уже неделя. Ты обещала.
Я рассказала ему про свой визит в мамину квартиру, про ремонт подъезда и про записку в ежедневнике. Кирилл слушал, и лицо его становилось всё мрачнее.
— То есть она нас обманула, — подытожил он. — И собирается жить здесь как минимум месяц, а то и больше.
— Ей просто одиноко, — я попыталась защитить маму, хотя внутри и сама злилась на неё. — Может, мы найдём компромисс? Пусть поживёт ещё немного, а потом…
— Какой компромисс, Соня? — Кирилл повысил голос. — Она вторгается в нашу жизнь, лжёт нам, манипулирует тобой. Знаешь, что было вчера? Мне звонила твоя мама, пока я был в самолёте. Говорила, что ты плохо себя чувствуешь, что тебе нужна помощь с детьми, и что ты сама просила её остаться подольше.
— Что? — я застыла. — Я никогда такого не говорила!
— Я знаю, — он устало потёр лицо. — Поэтому и спрашиваю: когда это закончится? Когда ты перестанешь позволять ей решать за нас, как нам жить?
В дверь позвонили. С той стороны раздался весёлый детский смех и мамин голос: «Ну-ка, кто там у нас дома?»
Семья на грани
Кирилл стал возвращаться с работы всё позже. Он почти не разговаривал с мамой, только здоровался и желал спокойной ночи. Мама делала вид, что не замечает напряжения, но неодобрительно качала головой и шепотом говорила мне: «Не ценит он тебя, дочка. И детей своих тоже. Разве это отец? Вечно отсутствует».
Я пыталась работать, но концентрация стала совсем никудышной. Мама постоянно заходила в комнату, когда я садилась за ноутбук. То ей нужно было проверить, не забыла ли она здесь очки, то она думала, что я прилегла отдохнуть и решила составить компанию. Мои доходы начали падать, сроки срывались, а раздражение нарастало.
Дети радовались бабушке первую неделю, а потом стали капризничать. Петя сказал, что бабушка не даёт ему играть в компьютерные игры, которые мы с Кириллом разрешаем по выходным. А пятилетняя Маша разревелась, потому что бабушка выбросила её «каку» — маленькую игрушку-слайм, которую дочка называла своим «питомцем».
— Это же грязь сплошная, — объяснила мама. — Все руки липкие, вся одежда в пятнах. Я нормальную куклу ей купила.
Маша куклу не приняла и рыдала полдня. А я не нашла в себе сил заступиться за дочь, потому что устала спорить.
«Где та сильная женщина, на которой я женился?»
В пятницу вечером мы с Кириллом сидели на кухне. Дети уже спали, мама смотрела сериал в гостиной на нашем ноутбуке, и мы впервые за две недели могли поговорить наедине.
— Я больше не могу, — сказал Кирилл. — Это невыносимо. Она контролирует всё
Я смотрела в кружку с чаем и молчала. Мне нечего было возразить.
— И ты… — он замялся. — Ты другая рядом с ней. Как будто съёживаешься. Перестаёшь быть собой. Превращаешься в послушную девочку, которая боится перечить маме. Где та сильная женщина, на которой я женился?
— Я чувствую себя ужасной дочерью, — прошептала я. — Ведь она всем пожертвовала ради меня. Всю жизнь одна, без личной жизни, только работа и я. Как я могу ей отказать?
— А что насчёт меня? Наших детей? Нашей семьи? — Кирилл посмотрел мне прямо в глаза. — Мы тоже заслуживаем твоей лояльности. И я сейчас должен выбирать: либо твоя мать в нашей жизни на правах главного режиссёра, либо… либо я не знаю что.
В коридоре раздались шаги. Мы замолчали. Мама заглянула на кухню:
— Что-то вы тут долго сидите. Уже поздно, детям рано вставать.
Она сказала «детям», но смотрела на меня. Я знала, что она имеет в виду: пора заканчивать разговор и ложиться спать. По тому расписанию, которое она незримо установила в нашем доме.
Кирилл посмотрел на меня долгим взглядом и вышел из кухни, не сказав маме ни слова.
Решающий разговор
Утром я проснулась с головной болью. Кирилл уже ушёл на работу. Мама готовила завтрак, напевая что-то себе под нос.
— А где дети? — спросила я, заглядывая в их комнату.
— Я отвела в школу, — она улыбнулась. — Ты так сладко спала, не стала тебя будить. Вот, садись, кушай, я тебе кашу сварила.
— Мама, — я села напротив неё. — Нам надо поговорить.
— О чём, доченька? — она придвинула ко мне тарелку.
— О том, что тебе пора возвращаться домой.
Мамино лицо застыло. Потом она медленно отложила ложку.
— То есть ты меня выгоняешь?
— Нет, я не выгоняю. Но ты же понимаешь, что не можешь жить у нас постоянно. У нас маленькая квартира, у нас с Кириллом своя жизнь, свои привычки. Мы взрослые люди.
— Значит, взрослая, — она горько улыбнулась. — А кто тебя растил один? Кто ночей не спал, когда ты болела? Кто от всего отказался — от личной жизни, от карьеры — ради тебя? И вот она, благодарность.
Во рту пересохло. Я почувствовала, как начинаю задыхаться. Эта песня звучала всю мою жизнь. «Кто тебя растил один» — припев, под который я выросла. Но сегодня мне казалось, что я слышу его последний раз.
— Я благодарна тебе за всё, мама. Но это шантаж, — произнесла я, и мой голос дрогнул. — Ты не можешь требовать, чтобы я вечно расплачивалась за твои жертвы. Это был твой выбор — растить меня одной. Как сейчас мой выбор — жить со своим мужем и детьми.
— Твой муж, — она фыркнула. — Который вечно пропадает непонятно где. Который не ценит тебя и твою мать. Который настроил тебя против меня!
— Он ни в чём меня не убеждал, — я глубоко вдохнула, стараясь сохранять спокойствие. — Это моё решение. Я проверяла твою квартиру, мама. Там нет никакой протечки. Там вообще всё в порядке, только ремонт в подъезде. Ты солгала мне.
Мама побледнела. Потом вскочила и начала собирать посуду, громыхая тарелками.
— Конечно, лучше поверить чужим людям, чем родной матери. Думаешь, я выдумала трубу? Я вообще всё выдумала, да? И то, как ты в детстве болела тоже выдумала?
— Мама, пожалуйста, — я потёрла виски. — Давай не будем начинать. Ремонт в твоём подъезде закончится через две недели. Поживи пока у тёти Тани, она давно тебя звала. А потом вернёшься домой. И будешь приходить к нам в гости. По выходным. На ужин.
— Выставляешь меня как собачку, — мама села и закрыла лицо руками. — Выгоняешь на улицу собственную мать.
— Никто тебя не выгоняет, — я почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения. — Я предлагаю вариант для всех. Мы с Кириллом на грани развода, ты это понимаешь? Он больше не может жить в такой обстановке. И я тоже. Я люблю тебя, но я не могу больше быть между вами.
— Между нами? — мама убрала руки от лица, и я увидела, что оно совершенно сухое. — Так вот в чём дело. Ты выбираешь его, а не меня. Мужчину, который пришёл в твою жизнь десять лет назад и может уйти в любой момент. А не мать, которая всегда была рядом. Которая никогда тебя не бросит.
— Это не выбор «или-или», мама. Я никого не бросаю. Просто каждому нужно своё пространство. Тебе тоже.
— Какое пространство в шестидесятилетнем возрасте? — мама горько рассмеялась. — Одинокой старухе нужно только одно — быть рядом с дочерью и внуками. Видеть, как они растут. Помогать им. Но раз я мешаю — что ж, пойду собирать вещи.
Она встала и направилась в гостиную. Я сидела, не шевелясь, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Мамина боль была настоящей. Её одиночество — реальным. Но реальным было и моё чувство, что я задыхаюсь рядом с ней. Что моя жизнь перестаёт быть моей. Что мой брак трещит по швам.
Телефон завибрировал. «Как дела?» — писал Кирилл. «Поговорила с ней?»
Я вытерла слёзы и ответила: «Да».
Трудное расставание
Тётя Таня обрадовалась маминому звонку и сразу предложила ей погостить «сколько потребуется». Они дружили с юности, и мама часто говорила, что Таня — единственный человек, который её по-настоящему понимает.
Кирилл вернулся с работы раньше обычного и помог маме отнести вещи до такси. Он был молчалив, но на его лице читалось облегчение.
— Ты уверена, что не хочешь меня проводить? — мама стояла у двери, маленькая и какая-то сгорбленная. В эту минуту я впервые заметила, как она постарела. Морщины вокруг глаз стали глубже, волосы совсем седые, а спина уже не такая прямая.
— Хочу, конечно, — я обняла её. — Я провожу тебя. И буду навещать. Обещаю.
По дороге к тёте Тане мама почти не разговаривала со мной. Только вздыхала и смотрела в окно. Когда мы приехали, она позволила мне донести сумки до квартиры, но внутрь не пригласила.
— Иди к своей семье, — сказала она сухо. — Не буду тебя задерживать.
Я постояла у двери, не зная, что сказать. Потом поцеловала её в щёку:
— Я позвоню завтра.
— Не надо, — она отвернулась. — Я сама позвоню, когда понадобится.
В такси по дороге домой я плакала. Что-то внутри меня разрывалось от боли. Правильно ли я поступила? Не слишком ли жестоко обошлась с человеком, который действительно отдал мне всю жизнь?
Право на собственную жизнь
Но когда я вошла в квартиру, то почувствовала, что могу дышать полной грудью. Будто тяжёлый камень, который давил мне на грудь все эти две недели, наконец исчез.
Кирилл сидел с детьми в их комнате. Они строили огромную башню из кубиков. Маша увидела меня и радостно воскликнула:
— Мама! Смотри, какая высокая!
Я села рядом с ними на пол. Петя, не отрываясь от строительства, спросил:
— А бабушка больше не будет у нас жить?
— Нет, — я погладила его по голове. — Она будет приходить в гости. По воскресеньям. На обед.
— Хорошо, — просто сказал он и добавил ещё один кубик к башне.
Кирилл обнял меня за плечи. Я прижалась к нему, чувствуя, как между нами снова возникает то незримое тепло, которое почти погасло за эти недели.
Вечером, когда дети уснули, мы сидели на кухне и пили вино. Впервые за долгое время мы были только вдвоём, и это ощущалось как возвращение домой после долгого путешествия.
— Я чувствую себя виноватой, — призналась я. — Как будто предала её.
— Ты никого не предала, — Кирилл взял меня за руку. — Ты просто выбрала нас. Себя. Свою жизнь. То, что построила сама, а не то, что тебе навязали.
— Она всегда говорила, что я должна ей, — я смотрела в окно, за которым уже стемнело. — Что она пожертвовала всем ради меня.
— И что, теперь ты должна пожертвовать своей семьёй ради неё? — Кирилл покачал головой. — Это цепь, которую нужно разорвать. Иначе потом наши дети будут чувствовать то же самое по отношению к нам.
Я представила Петю и Машу через двадцать лет. Представила, что они чувствуют себя обязанными мне, виноватыми за каждый шаг в сторону от родительского дома. И вдруг поняла: я не хочу для них такой ноши. Я хочу, чтобы они были свободны. Чтобы выбирали свой путь, не оглядываясь на мои ожидания.
— Ты прав, — я сжала его руку. — Просто это больно. Терять иллюзию, что родительская любовь — безусловна и бескорыстна.
— Настоящая любовь и есть безусловна, — он улыбнулся. — Но она не душит. Не контролирует. Не требует вечной благодарности. Она просто есть.
Я кивнула, чувствуя, как внутри разливается спокойствие. Мы ещё долго сидели на кухне, говорили о детях, о планах на лето, о работе, о каких-то мелочах, которые вдруг стали важными. И я понимала: это начало новой главы. Главы, где я больше не заложница маминой жертвенности. Где я делаю выбор за себя, а не за неё.
Телефон зазвонил, когда мы уже собирались ложиться спать. На экране высветилось: «Мама».
— Будешь отвечать? — спросил Кирилл.
Я смотрела на мигающий экран и думала о том, что ничего не закончилось. Это будет долгий и сложный путь — научиться любить маму, не позволяя ей растворять мои границы. Найти баланс между дочерним долгом и правом на собственную жизнь.
Но первый шаг я уже сделала.
— Завтра, — я отключила звук на телефоне. — Я перезвоню ей завтра.
И впервые за долгое время я заснула без чувства вины.
