— Папа звонил? — Катя даже не обернулась, когда Марина вошла в кухню. Продолжала резать морковь ровными кружочками, словно от этого зависела её жизнь.
— Юрий Михайлович занят, — голос мачехи звенел, как плохо настроенная гитара. — И вообще, Катенька, пора бы тебе привыкнуть, что теперь твой отец — мой муж. Не стоит беспокоить его по пустякам.
Нож замер над разделочной доской. Катя медленно подняла глаза на женщину, которая три месяца назад въехала в дом её покойной матери и теперь раздавала указания, как жить.
— Это не пустяк. Мне нужно с ним поговорить о документах на дом.
— Ах, опять эти документы! — Марина театрально всплеснула руками. — Неужели нельзя жить спокойно, как нормальная семья? Вечно ты всё усложняешь!
Катя отложила нож. В висках застучало — верный признак приближающейся мигрени. Нормальная семья. Будто можно назвать нормальным то, что произошло за последние полгода.
Всё началось в тот майский день, когда отец уехал на встречу выпускников. «Вернусь завтра к обеду, дочка,» — сказал он, чмокнув её в макушку. Вернулся через три дня. С кольцом на пальце и сияющей улыбкой человека, совершившего великое открытие.
— Познакомься, Катюша, это Марина. Моя жена.
Катя тогда выронила чашку с чаем. Осколки разлетелись по кухне — той самой, где мама учила её печь блины и где они втроём отмечали все праздники. Отец засуетился, начал собирать черепки, а Марина стояла в дверях и улыбалась. Улыбка у неё была профессиональная, отработанная — как у продавщицы элитной косметики.
— Я понимаю, для тебя это неожиданность, — говорил отец, выбрасывая осколки в мусорное ведро. — Но ты же взрослая девушка, двадцать три года. Пора понять — жизнь продолжается. Твоя мама… она бы не хотела, чтобы я оставался один.
Мама умерла два года назад. Рак. Быстро и беспощадно. За три месяца превратил цветущую женщину в тень. Катя тогда бросила университет, вернулась в родной дом ухаживать за ней. После похорон осталась — не смогла оставить отца одного в этих стенах, пропитанных воспоминаниями.
А теперь в маминой спальне спала чужая женщина.
— Между прочим, — Марина подошла ближе, окутывая Катю облаком приторных духов, — мои девочки приезжают на выходные. Надеюсь, ты уже освободила комнату?
— Какую комнату?
— Ну как же! Ту, что рядом с нашей спальней. Юрий обещал, что Света и Лена смогут там разместиться.
Катя почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. Та комната — мамин кабинет. Там до сих пор стояли её книги, висели дипломы, на столе лежала недописанная статья о традициях русской вышивки.
— Папа ничего мне не говорил.
— Вот именно! — Марина всплеснула руками. — Вечно ты заставляешь его выбирать между нами! Бедный Юра разрывается! Неужели так сложно проявить немного понимания?
Дверь хлопнула. Катя осталась одна в кухне, глядя на недорезанную морковь. Суп варить расхотелось.
Вечером отец нашёл её в саду. Катя сидела на старой скамейке под яблоней — той самой, которую они с мамой посадили в год её рождения.
— Катюш, ну что ты дуешься? — Юрий Михайлович присел рядом, по-отечески обнял за плечи. — Марина немного вспыльчивая, но у неё доброе сердце. Просто ей тяжело — новый дом, новые отношения…
— Пап, это не новый дом. Это наш дом. Мамин дом.
Отец помрачнел. В последнее время любое упоминание о покойной жене вызывало у него такую реакцию — словно Катя нарушала какое-то негласное правило.
— Катя, нужно жить дальше. Твоя мама…
— Оставила дом мне, — тихо сказала Катя. — По завещанию. Ты помнишь?
Молчание повисло между ними, тяжёлое, как августовский зной. Отец отнял руку.
— Я думал, это формальность. Мы же семья.
— Мы и есть семья. Ты и я.
— И Марина. И её дочери.
Катя встала со скамейки. Яблоня шелестела листьями — в этом году урожай обещал быть богатым.
— Мамин кабинет я не отдам.
Первый серьёзный конфликт случился через неделю. Света и Лена — дочери Марины — приехали с чемоданами и сразу же принялись обживать дом. Младшая, Света, без спроса заняла гостиную своими учебниками — готовилась к пересдаче экзамена.
— Не мешай девочке заниматься! — прикрикнула Марина, когда Катя попыталась включить телевизор. — У неё сессия!
— У меня удалённая работа. Мне нужно созвониться с заказчиком.
— Так иди в свою комнату!
— В гостиной лучше связь.
— Господи, какая же ты эгоистка! — Марина всплеснула руками. — Юра! Юра, иди сюда!
Отец появился из своего кабинета — усталый, постаревший за эти недели лет на пять.
— Что случилось?
— Твоя дочь опять устраивает скандал! Не даёт Светочке готовиться к экзамену!
Катя ждала, что отец разберётся, выслушает обе стороны. Но он только вздохнул:
— Кать, ну правда, что тебе стоит? У тебя же есть своя комната.
В тот вечер Катя впервые поставила замок на дверь своей комнаты.
Дни слились в череду мелких стычек и крупных скандалов. Марина требовала убрать фотографии мамы из гостиной («это травмирует Юру»), перевесить шторы («эти старомодные тряпки угнетают»), выбросить мамину коллекцию фарфоровых кукол («пылесборники, от них аллергия у моих девочек»).
Катя сопротивлялась как могла. Но с каждым днём отец всё больше отдалялся, всё чаще принимал сторону жены.
— Ты специально всё усложняешь, — говорил он. — Марина старается наладить отношения, а ты…
— А я что, пап? Защищаю память о маме?
— Хватит! — впервые в жизни отец повысил на неё голос. — Хватит прикрываться памятью! Ты просто ревнуешь!
Слова ударили больнее пощёчины. Катя молча развернулась и ушла к себе. В ту ночь она достала документы на дом и долго их изучала. Потом открыла ноутбук и начала искать контакты нотариуса.
Утром Марина встретила её в коридоре.
— Юра уехал в командировку. На три дня. Надеюсь, ты воспользуешься этим временем, чтобы подумать о своём поведении.
— О чём именно подумать?
— О том, что пора взрослеть, девочка. Папочка не вечно будет тебя защищать. И вообще, — Марина понизила голос, — не думаешь ли ты, что в твоём возрасте пора бы уже жить отдельно? Найти работу в офисе, снять квартирку…
— У меня есть работа. И есть дом.
— Это семейный дом. А семья теперь большая.
Катя улыбнулась. Впервые за долгое время улыбка вышла искренней.
— Вы правы, Марина. Пора действовать как взрослая.
На следующий день она встретилась с нотариусом. Милая пожилая женщина внимательно выслушала ситуацию, изучила документы.
— Всё в порядке, дом действительно ваш. Вы можете распоряжаться им как угодно.
— Я хочу составить завещание. Чтобы в случае чего дом не достался… нежелательным лицам.
— Это ваше право. Кому вы хотели бы завещать имущество?
Катя задумалась. Родственников больше не было — мама была единственным ребёнком, как и папа.
— Благотворительному фонду помощи хосписам. Тому, где мама провела последние дни.
Нотариус кивнула, начала оформлять документы. Через час всё было готово.
Отец вернулся из командировки в пятницу вечером. Выглядел он неважно — осунувшийся, с красными глазами. Марина встретила его в прихожей бурными объятиями.
— Юрочка! Как я скучала! Девочки, папа приехал!
Катя наблюдала эту сцену из кухни. «Папа приехал» — будто он был отцом этим двум взрослым девицам, а не ей.
За ужином Марина не умолкала ни на минуту. Рассказывала, как трудно ей было без него, как Света сдала экзамен (спасибо, что им никто не мешал), как Лена нашла работу в престижной фирме.
— А Катя вчера куда-то уезжала, — как бы между прочим бросила она. — И не сказала куда. Секретничает от нас!
Отец поднял усталый взгляд на дочь.
— Оформляла документы, — спокойно ответила Катя.
— Какие документы?
— Завещание.
Тишина упала на кухню, как топор палача. Марина застыла с вилкой на полпути ко рту. Света и Лена переглянулись. Отец побледнел.
— Что?
— Завещание на дом. Решила позаботиться о будущем заранее. Как взрослый человек.
— Кому? — голос Марины дрогнул. — Кому ты…
— Благотворительному фонду.
Марина вскочила так резко, что опрокинула стакан с соком.
— Ты… ты специально! Назло нам!
— При чём здесь вы? Это мой дом.
— Юра! — Марина повернулась к мужу. — Скажи ей! Сделай что-нибудь!
Но отец молчал. Смотрел на дочь так, словно видел впервые.
— Пап, — Катя встретила его взгляд. — Я просто защищаю то, что мне дорого. Как мама учила.
Лена первой не выдержала напряжения:
— Мам, может, нам лучше уехать? Снять квартиру…
— Молчать! — рявкнула Марина. — Это наш дом! Юра, ты слышишь? Твоя дочь выгоняет нас!
— Я никого не выгоняю, — Катя встала из-за стола. — Просто расставляю точки над i. Вы можете жить здесь, пока я позволяю. Но дом мой. И останется моим.
Она ушла к себе, оставив их переваривать новость. Через дверь слышались приглушённые голоса — Марина что-то доказывала, отец отвечал односложно, девочки перешёптывались.
Ночью в дверь постучали. Катя знала, что это отец — у него была особая манера стучать, робкая, извиняющаяся.
— Можно?
Он вошёл, присел на край кровати. В лунном свете, падающем из окна, лицо его казалось изрытым морщинами.
— Зачем ты так, дочка?
— А как надо было, пап? Молча терпеть, пока чужие люди хозяйничают в мамином доме?
— Марина не чужая. Она моя жена.
— Твоя. Не моя.
Помолчали. Где-то за окном ухала сова — мама говорила, это к перемене погоды.
— Я любил твою маму, — тихо сказал отец. — Очень любил. Но она умерла, Катя. А я ещё живой. Мне страшно оставаться одному.
— Ты был не один. Я была с тобой.
— Ты не понимаешь…
— Понимаю. Просто ты выбрал лёгкий путь. Вместо того чтобы пережить горе, ты сбежал в новые отношения. Только вот дом-то остался прежним. И память никуда не делась.
Отец встал, побрёл к двери. У порога обернулся:
— Она уйдёт. Марина. Если ты не изменишь решение — уйдёт. И я…
— И ты?
Но он не ответил. Тихо закрыл дверь.
Утром Катю разбудил грохот. Она выскочила в коридор и увидела Свету, тащившую коробку с книгами из маминого кабинета.
— Что ты делаешь?!
— Мама сказала освободить комнату. Мы съезжаем.
Катя бросилась в кабинет. Марина деловито складывала мамины вещи в коробки, на полу валялись дипломы, фотографии, рукописи.
— Прекратите немедленно!
— А что? — Марина обернулась. Глаза её блестели злостью. — Это же твой дом! Вот и разбирайся со своим хламом сама!
— Это не хлам! Руки прочь от маминых вещей!
— Мамины, мамины! — передразнила Марина. — Сколько можно! Она умерла! По-ня-ла? Нет её больше!
Катя не помнила, как оказалась рядом. Не помнила, как замахнулась. Но звук пощёчины — гулкий, резкий — врезался в память навсегда.
Марина схватилась за щёку, глаза наполнились слезами.
— Юра! Юра! Она ударила меня!
Отец появился мгновенно. Увидел жену со следом пальцев на щеке, дочь с горящими глазами, разбросанные вещи.
— Катя! Как ты могла!
— Она трогала мамины вещи!
— Немедленно извинись!
— Не дождётесь.
Марина разрыдалась, уткнувшись мужу в плечо. Света и Лена сбежались на шум, замерли в дверях.
— Всё, — всхлипывала Марина. — Всё, я больше не могу! Юра, или она, или я!
Катя смотрела на отца. Ждала. Секунды тянулись как часы. Наконец он поднял глаза — усталые, потухшие.
— Собирайтесь. Уезжаем.
— Юрий Михайлович… — начала было Катя.
— Папой я тебе больше не буду? — горько усмехнулся он. — Что ж, наверное, ты права. Каждый делает свой выбор.
Они собирались быстро, словно бежали с пожара. Марина командовала девочками, отец молча складывал вещи. Катя стояла в дверях кабинета, охраняя мамино наследство.
У порога отец обернулся. Достал из кармана ключи от дома, положил на тумбочку.
— Прости, — сказал он. — За всё прости.
— Пап…
Но он уже вышел. Хлопнула дверь. Взревел мотор машины. Стихло.
Катя осталась одна в большом доме. Села прямо на пол в прихожей, обхватила колени руками. Плакать не получалось — слёзы застряли где-то в горле комом.
Вечером позвонил телефон. Незнакомый номер.
— Екатерина? Это Светлана, старшая дочь Марины. Я… я хотела извиниться. За маму. Она бывает резкой, но…
— Не надо, — устало сказала Катя. — Всё уже случилось.
— Они развелись. Мама подала на развод сразу после отъезда. Сказала, что не может жить с человеком, который не защитил её.
Катя молчала. Что тут скажешь?
— Ваш отец снимает квартиру неподалёку от нас. Выглядит… неважно. Может, вы могли бы…
— Спасибо за звонок, — Катя прервала её. — Всего доброго.
Прошёл месяц. Катя привыкла к тишине, научилась не вздрагивать от собственного эха в пустых комнатах. Вернула мамины вещи на места, повесила фотографии обратно. Дом ожил — грустно, но ожил.
Однажды утром раздался звонок в дверь. На пороге стоял отец — похудевший, в мятой рубашке, с букетом гладиолусов.
— Можно войти?
Катя молча отступила в сторону. Он прошёл в гостиную, огляделся.
— Всё как было…
— Как должно быть.
Присели друг напротив друга. Отец вертел в руках букет, не зная, куда деть.
— Я думал, ты позвонишь, — сказал он наконец.
— А я думала, ты одумаешься.
— Катя, я… я хочу вернуться домой.
Она смотрела на него — на отца, которого любила больше всех на свете, который предал их с мамой память ради призрачного счастья. И понимала — дороги назад нет.
— Это мой дом, пап. Только мой. Ты сделал свой выбор.
— Но я же твой отец!
— Да. И я буду помогать тебе, если понадобится. Но жить здесь… нет.
Он опустил голову. Гладиолусы — мамины любимые цветы — выпали из рук на пол.
— Значит, всё?
— Не всё. Просто по-другому.
Отец встал, побрёл к выходу. В дверях обернулся:
— Знаешь, она была права. Твоя мама. Говорила — у тебя мой упрямый характер, но её мудрость. Я тогда смеялся…
Дверь закрылась. Катя подняла гладиолусы, поставила в вазу. Мама всегда говорила — эти цветы символизируют стойкость. Надо же, папа помнил.
На кухне запищал чайник. Катя заварила чай — тот самый, мамин любимый, с чабрецом и мятой. Села у окна, глядя на яблоню в саду. Скоро осень, надо будет собирать урожай. Одной тяжело, но справится.
В доме было тихо. Но это была не пустая тишина одиночества, а полная — как пауза между нотами, в которой рождается музыка. Музыка памяти, любви и верности тому, что действительно важно.
Катя отпила чай. Горьковатый, но согревающий. Как сама жизнь.
