Она вошла, как в свой санаторий.
— Я смотрю, у вас тут пыльно. Давно уборкой не занимались?
Я не стала молчать. Просто достала ведро, тряпку и поставила ей под ноги.
— Если вам не нравится чистота — вот, наведите порядок сами. Только начните с манер.
Муж смотрел на меня с удивлением, словно не узнавал. А я смотрела на него. Потому что именно он — не она — стал причиной моего чемодана через полчаса. Санаторий остался. Я — нет.
В квартире, доставшейся Грише от бабушки после её переезда в загородный дом, я даже не пыталась создать уют для свекрови. С первой нашей встречи на свадьбе, всего три месяца назад, я поняла: Нина Андреевна считает, что получила не невестку, а новую домработницу для сына.
Наш брак был недолгим, но решительным экспериментом — можно ли построить отношения, где одна сторона постоянно перешагивает через другую.
— Мариш, ты не против, если мама с отцом на неделю приедут из Подмосковья? У них какие-то дела в Москве, плюс мама хочет к своему врачу сходить. — Гриша спросил это таким тоном, словно речь шла о погоде за окном.
— Когда?
— Сегодня вечером.
Я швырнула тряпку в раковину. Сегодня. Вечером. Не через неделю. Не через три дня. Даже не завтра.
— Ты издеваешься? И ты говоришь мне об этом СЕЙЧАС?
Гриша отступил на шаг, явно не ожидая такой реакции.
— А что такого? Они же не чужие люди. Мама позвонила утром, я забыл тебе сказать.
— Забыл? — я не пыталась скрыть раздражение. — Третий раз за месяц ты «забываешь» согласовать со мной то, что касается напрямую моей жизни. Ты «забыл» спросить, планирую ли я что-то на эту неделю? «Забыл» узнать, готова ли я терпеть в своём доме инспекцию чистоты?
— Почему ты всегда так преувеличиваешь? — Гриша покачал головой. — Мама просто хочет помочь.
— Помочь? — я расхохоталась. — Когда она приезжала на прошлой неделе, она перемыла всю нашу посуду в шесть утра! Потому что, цитирую: «Так, как ты моешь, Мариночка, даже собак кормить негигиенично».
— Она не хотела обидеть, это просто её манера…
— Точно. Манера обесценивать всё, что я делаю. И у тебя тоже есть манера — позволять ей это.
Они приехали на час раньше. Разумеется. Нина Андреевна всегда появлялась внезапно — чтобы проверить, чем мы «на самом деле» занимаемся, когда никто не смотрит.
Я не стала изображать радушие. Когда Гриша бросился открывать дверь, я осталась сидеть в кресле с книгой.
— Маришенька! — голос Нины Андреевны прозвучал фальшиво-сладко. — Как поживаете в нашей квартирке?
В нашей квартирке. Я захлопнула книгу.
— Доброе утро, Нина Андреевна. — Я даже не встала. — В нашей с Гришей квартире всё прекрасно.
Её губы сжались в тонкую линию. Степан Анатольевич — высокий мужчина с тяжелым взглядом — переминался с ноги на ногу у двери, явно чувствуя напряжение.
— Ну, показывай, как вы тут без нас, — Нина Андреевна уже снимала пальто, передавая его сыну, словно гардеробщику. — Надеюсь, ты следишь за порядком, Гришенька?
— У Гриши есть руки, глаза и голова, — заметила я, откладывая книгу. — Он вполне может следить за собой сам. А за собой я слежу без посторонней помощи.
Гриша поперхнулся воздухом.
— Марина!
— Что, Марина? — я посмотрела прямо на него. — Давай сразу расставим точки над «и». Это наша квартира. Мы решаем, как здесь жить. И никаких инспекций не будет.
Нина Андреевна побледнела, а затем покраснела.
Два часа. Два часа соперничества за пространство. Нина Андреевна открывала шкафы — я их закрывала.
Она проводила пальцем по полкам — я вежливо отодвигала её руку. Она комментировала расположение мебели — я отвечала комплиментами её собственному дому («Такой БОЛЬШОЙ! Такой ПРОСТОРНЫЙ! И там у вас всё ТАК чисто!»).
— Гришенька, вы давно здесь протирали? — спрашивала она, показывая сыну серое пятнышко на пальце.
— Ровно настолько давно, насколько нам хочется, — отвечала я, прежде чем Гриша успевал открыть рот. — Мы так комфортно живём в своём ритме.
— Я просто спросила, — Нина Андреевна улыбалась, но глаза оставались ледяными. — В моё время как-то по-другому относились к чистоте.
— А в моё время как-то по-другому относятся к личному пространству, — парировала я. — Никто не лазает по чужим шкафам без приглашения.
Гриша метался между нами, словно мячик в теннисном матче. Степан Анатольевич нашёл убежище на балконе, где увлечённо разглядывал соседний дом.
— Марина, может, сбавишь тон? — шёпотом умолял Гриша, когда мы оказались на минуту одни на кухне.
— Может, ты перестанешь вести себя как маленький мальчик? — я даже не пыталась говорить тише. — Твоя мать обращается со мной, как с прислугой. А с тобой — как с ребёнком, который не способен прожить без её контроля.
На следующее утро я проснулась от грохота на кухне. Часы показывали 6:30. Гриша спал, натянув одеяло на голову. Я встала, накинула халат и решительно направилась к источнику шума.
Нина Андреевна в домашнем халате перемывала наши кастрюли. Все. Даже те, которые стояли чистые в шкафу.
— Что это вы делаете? — вместо приветствия спросила я.
— А, Мариночка, — она даже не обернулась. — Не спится? Я вот решила немного порядок навести. Знаешь, на дне этой кастрюли такой слой был… Наверное, её уже полгода нормально не мыли.
Я подошла, выключила воду и отобрала у неё губку.
— Нина Андреевна, у нас дома не принято оскорблять хозяйку.
— Я не оскорбляю, я помогаю! — возмутилась она.
— Помогать — значит делать то, о чём просят. Я вас не просила перемывать мою посуду. Не просила проверять мои шкафы. Не просила комментировать мой образ жизни.
— Гриша — мой единственный сын, — её голос дрожал от напряжения. — Я имею право…
— Вы имеете право любить сына на расстоянии, — отрезала я. — Здесь, в этой квартире, действуют наши правила.
— Знаешь, — она сузила глаза, — первая жена Гриши никогда не разговаривала со мной таким тоном. Она понимала, что семья — это уважение к старшим.
— Первая жена? — я не смогла сдержать смех. — Та самая, которая от вас сбежала? Интересно, почему.
Нина Андреевна задохнулась от возмущения.
Вечером Гриша вернулся с работы раньше обычного. Его родители уехали в магазин за продуктами, и мы впервые за несколько дней остались наедине.
— Ты что сказала маме утром? — с порога начал он. — Она расстроена.
Я смотрела на мужа и не узнавала его. Где тот Гриша, который обещал, что мы будем вместе против всего мира? Где тот мужчина, который клялся защищать меня?
— Разве ты не замечаешь, что происходит? — я даже не пыталась понизить голос. — Это второй визит твоих родителей, и твоя мать снова делает всё то же самое — появляется, когда ей вздумается, оценивает мои действия, перебирает наши вещи!
— Она просто беспокоится! — Гриша повысил голос. — Ты слишком остро реагируешь.
— Я остро реагирую? — я почувствовала, как внутри наступила ясность. — Шесть месяцев, Гриш. Всего полгода мы женаты, а твоя мама уже успела дважды показать, что считает меня просто приложением к этой квартире. И ни разу, ни единого раза ты не сказал ей остановиться.
— Потому что нет сторон! — он развел руками. — Есть просто семья! Моя мама и ты — члены одной семьи!
— Семья — это когда уважают личное пространство друг друга. А не когда один человек считает, что может распоряжаться жизнью других.
Гриша устало потер лицо.
— Марин, давай не будем раздувать из мухи слона. Они уедут через пару дней, и всё вернется на свои места.
Вернется на свои места. До следующего внезапного визита. До следующей проверки. До следующего унижения.
Я продолжала смотреть в окно, наблюдая, как серые тучи постепенно заволакивают небо. Это казалось символичным — мой собственный мир тоже затягивался пеленой безысходности.
В дверь позвонили. Вернулись. Я не обернулась.
— А мы тут ваши запасы пополнили! — голос Нины Андреевны звучал до отвращения бодро. — Гришенька, помоги папе с пакетами.
Я слышала, как они разбирают покупки, как шуршат пакеты, как Нина Андреевна что-то увлечённо объясняет мужу. Меня словно не существовало в этой квартире.
— Мариночка! — позвала она через несколько минут. — Иди сюда, я хочу показать, что мы купили.
Я медленно поднялась и направилась на кухню. Нина Андреевна копошилась в холодильнике, перекладывая продукты. МОЙ холодильник. В МОЕЙ кухне.
— Ты просто не умеешь правильно организовывать пространство, — сказала она, выкладывая всё из холодильника. — Вот смотри, как надо.
Я чувствовала, как внутри растёт комок ярости.
— Нина Андреевна, — мой голос был обманчиво спокоен, — я, кажется, уже просила вас не переставлять мои вещи.
— Какие просьбы, девочка? — она даже не обернулась. — Я помогаю тебе научиться вести хозяйство. Гришеньке нужен порядок и уют.
Она продолжала переставлять продукты, комментируя каждое своё действие, словно проводила мастер-класс для неопытной домохозяйки.
— А эти полотенца, — она кивнула на кухонные полотенца, висевшие на крючке, — их надо стирать чаще. Они же впитывают все запахи.
Она обвела взглядом кухню и поморщилась.
— Я смотрю, у вас тут пыльно. Давно уборкой не занимались?
Эта фраза стала последней каплей.
Я молча вышла в ванную, достала ведро, налила воды, бросила тряпку и вернулась на кухню. Поставила ведро прямо у её ног.
— Если вам не нравится чистота — вот, наведите порядок сами. Только начните с манер.
Наступила тишина. Гриша, который только что вошёл на кухню, застыл в дверях. Степан Анатольевич неловко переминался с ноги на ногу. Нина Андреевна побагровела.
— Как ты смеешь?! — она повысила голос. — Гриша! Ты слышал, что она мне сказала?
Я ждала. Ждала, что Гриша наконец-то встанет на мою сторону. Что он скажет матери: «Хватит. Это наша жизнь.» Что он обнимет меня и скажет: «Я с тобой».
Муж смотрел на меня с удивлением, словно не узнавал.
— Марина, извинись перед мамой, — произнёс он тихо. — Это неприемлемо.
— Извиниться? — я не верила своим ушам. — Это ОНА вторгается в НАШУ жизнь. ОНА перекладывает НАШИ вещи. ОНА указывает МНЕ, как жить в МОЁМ доме!
— Это НАШ дом, — голос Гриши стал жёстче. — И мои родители имеют право приезжать к нам.
— Приезжать — да. Устраивать здесь свои порядки — НЕТ.
Нина Андреевна смотрела на нас победным взглядом. Она была уверена, что сын примет её сторону. И она оказалась права.
— Мама хочет как лучше, — Гриша подошёл к ней и положил руку на плечо. — Я думаю, тебе просто нужно быть терпимее.
Я засмеялась. Громко, искренне, до слёз.
— Терпимее? — я покачала головой. — Терпимость закончилась, Гриша. Вместе с моей верой в то, что ты когда-нибудь повзрослеешь.
Я вышла из кухни и направилась в спальню. Достала чемодан из-под кровати и начала складывать вещи. На сборы ушло меньше получаса. Я слышала, как на кухне переговариваются Гриша с родителями. Никто не пришёл посмотреть, что я делаю.
Когда я вышла в прихожую с чемоданом, Гриша наконец соизволил выглянуть.
— Куда ты? — он выглядел растерянным.
— Подальше от этого санатория строгого режима, — я натянуто улыбнулась. — Оставшиеся вещи заберу позже.
— Марина, ты драматизируешь! — он попытался взять меня за руку. — Давай просто поговорим спокойно.
Я вырвала руку.
— Мы говорили. Шесть месяцев говорили. Ты слушал, но не слышал.
Нина Андреевна стояла в дверях кухни, сложив руки на груди.
— Ты всё равно вернёшься, — сказала она уверенно. — Куда ты денешься?
Я посмотрела на неё, затем на Гришу.
— За эти полгода я поняла одну важную вещь: уходить надо не тогда, когда тебя выгоняют, а когда перестают ценить.
Я открыла дверь и вышла, не оборачиваясь. Гриша не побежал за мной. Не окликнул. Не попытался остановить. Я услышала лишь, как Нина Андреевна сказала ему: «Ничего, успокоится и вернётся».
Но я знала, что не вернусь. Потому что нельзя вернуться туда, где тебя никогда по-настоящему не было. Санаторий остался. Я — нет.
