— Римма Викторовна, можно я тоже буду делать домашнее задание за этим столом? — Лиза стояла возле письменного стола с учебником в руках, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
Римма не подняла головы от калькулятора. Цифры расползались перед глазами — опять не сходился семейный бюджет. Коммунальные платежи выросли, маме нужны лекарства, а зарплата та же самая.
— Настя уже занимается, — сухо ответила она. — Иди в кухню.
— Но там темно, и стул неудобный…
— Значит, включи свет. И не канючь.
Лиза вздохнула и отправилась на кухню. Римма проследила за ней взглядом — семилетняя девочка аккуратно расставила тетради на шатком табурете, включила тусклую лампочку. Села, поправила спину. Такая тихая, послушная. Совсем как была её мать — та самая Елена, о которой Олег до сих пор говорил со слезами на глазах.
— Мам, а можно мне новый пенал? — Настя подняла голову от тетради. — У Алины такой красивый, с единорогами.
— Посмотрим к Новому году, — Римма машинально погладила дочь по голове. Восьмилетняя Настя была её отрадой, единственным светлым пятном в этой серой повседневности.
— А мне тоже можно пенал? — тихо спросила Лиза из кухни.
— У тебя есть пенал.
— Но он старый, молния сломана…
— Ничего, потерпишь.
Зачем она это делает? Римма сама не понимала. Ведь Лиза не виновата, что её отец женился во второй раз, что Римме приходится тратить деньги не только на свою дочь. Но каждый раз, глядя на эту девочку, она вспоминала фотографии покойной Елены — красивой, улыбающейся, в белом халате врача. Той, которая успела дать Олегу счастье, которое Римма пыталась вернуть уже полтора года.
Хлопнула входная дверь. Олег вошёл усталый, грязный после смены, но всё равно первым делом заглянул в кухню:
— Как дела, принцесса?
— Папочка! — Лиза бросилась к нему, обняла за ноги. — Я сегодня пятёрку по математике получила!
— Умница моя! — Олег поднял дочь на руки, закружил. — Мама бы гордилась тобой.
Вот оно. Опять эта покойная мать. Римма стиснула зубы, продолжая подсчитывать расходы. Сколько можно сравнивать? Сколько можно держать в доме культ мёртвой женщины?
— Пап, а что мама любила больше всего? — спросила Лиза, устроившись у отца на коленях.
— Мороженое пломбир и белые розы. И тебя, конечно.
Настя подняла голову от уроков:
— Дядя Олег, а моя мама любит шоколадные конфеты и красные тюльпаны.
— Правильно, Настенька. У каждой мамы свои любимые вещи.
Римма почувствовала укол раздражения. Опять это сравнение, это постоянное напоминание, что есть мамы родные и неродные. Что Лиза помнит свою мать, а Римма так и остаётся теткой, которая готовит обеды и стирает вещи.
— Олег, нам нужно поговорить, — сказала она, когда девочки разошлись по своим делам.
Он сел напротив, потёр усталые глаза.
— Что случилось?
— Денег не хватает. Опять. Маме нужна операция, врач говорит, тянуть нельзя. А у нас… — она показала на исписанный лист с расчётами. — Даже на продукты еле хватает.
— Найдём выход. Возьму дополнительные смены.
— Когда? Ты и так работаешь с утра до ночи. Лиза тебя почти не видит.
— А что предлагаешь?
Римма помолчала. Потом тихо сказала:
— Может, стоит подумать о… раздельном проживании? Временно. Пока не наладится финансовое положение.
Олег замер.
— То есть?
— Ты с Лизой переедешь к своей матери. А мы с Настей…
— Ты предлагаешь мне бросить семью?
— Не бросить. Просто сделать паузу. Подумать.
— О чём думать, Римма? — голос Олега стал жёстким. — О том, что моя дочь тебе мешает? О том, что тебе легче будет без нас?
— Не говори ерунды!
— Тогда объясни, почему у Насти новая школьная форма, а Лиза донашивает старую? Почему у твоей дочери детская комната, а моя спит на раскладушке в гостиной?
— Потому что денег нет! — взорвалась Римма. — Потому что я не могу обеспечить двоих детей одинаково!
— Но можешь обеспечить одну лучше другой.
Она почувствовала, как лицо заливается краской. Он прав, и это самое страшное. Она действительно делила детей на свою и чужую. Настю холила и лелеяла, а Лизе доставались остатки — внимания, денег, любви.
— Знаешь, что мне сказала Лиза на прошлой неделе? — продолжал Олег тихо. — Спросила, почему тётя Римма её не любит. Семилетний ребёнок спрашивает, за что его не любят.
— Я не говорила, что не люблю…
— А показываешь каждый день. Каждым взглядом, каждым словом, каждым жестом.
Они замолчали. Из комнаты доносился смех Насти — она играла в куклы. А из кухни — тихое сопение: Лиза заснула над учебниками.
— Может, и правда лучше разойтись? — тихо сказал Олег. — Пока мы окончательно не покалечили детей.
Римма вздрогнула. Она хотела временной паузы, возможности перевести дух. Но услышать это от него…
— Ты серьёзно?
— А есть другой выход? Лиза растёт, понимает всё больше. Думаешь, ей легко видеть, что в собственном доме она второй сорт?
— Я стараюсь…
— Стараешься через силу. И это видно. — Олег встал, подошёл к окну. — Знаешь, Елена перед смертью просила меня не жениться, если новая жена не полюбит Лизу как родную. Я думал, ты сможешь. Ошибся.
Упоминание покойной жены было последней каплей.
— Хватит! — закричала Римма. — Хватит сравнивать меня с твоей святой Еленой! Она мертва, понимаешь? Мертва! А я живая, у меня есть своя дочь, свои проблемы!
— Мама, что случилось? — в дверях появилась Настя, испуганная криком.
— Ничего, солнышко. Мы просто… обсуждаем.
Но следом пришла и Лиза, протирая заспанные глаза.
— Папа? Тётя Римма? Почему вы ругаетесь?
Олег опустился на корточки перед дочерью:
— Мы не ругаемся. Просто решаем, как нам лучше жить дальше.
— А мы будем жить все вместе?
Римма посмотрела на эту маленькую девочку — тонкую, хрупкую, с огромными глазами покойной матери. И вдруг поняла: она никогда не сможет её полюбить. Не сможет смотреть на неё и не вспоминать ту, другую. Не сможет обнимать её и не думать о том, что это не её ребёнок.
— Лиза, — сказала она тихо. — Иди собирай вещи. Папа отвезёт тебя к бабушке.
— Насовсем? — губы девочки задрожали.
Римма кивнула. Не могла говорить — в горле стоял ком.
— А я что-то не так сделала? Я могу исправиться…
— Ты ни в чём не виновата, — обнял дочь Олег. — Просто так получилось.
— Но я думала, мы семья…
— Были, — сказала Римма и отвернулась к окну.
Через час Олег увозил дочь. Лиза села в машину тихо, не плакала. Только обернулась у подъезда и помахала рукой — Насте, которая стояла на балконе.
— Мам, — тихо сказала Настя, когда они остались вдвоем. — А почему мы не можем жить все вместе?
— Потому что взрослые иногда не могут договориться.
— А Лиза вернётся?
Римма обняла дочь, прижала к себе.
— Не знаю, солнышко. Не знаю.
Вечером, когда Настя уснула, Римма сидела за кухонным столом и пересчитывала семейный бюджет. Теперь денег должно было хватать. На одного ребёнка всегда хватало.
Она взяла ручку, чтобы вычеркнуть расходы на Лизу, но рука не слушалась. В графе «школьные принадлежности» стояло: «Лиза — пенал». В графе «одежда»: «Лиза — зимние ботинки».
Римма закрыла тетрадь с расчётами и заплакала. Не от жалости к себе — от стыда. От понимания того, что некоторые решения нельзя отменить, а некоторые слова нельзя взять обратно.
На подоконнике лежал забытый школьный дневник Лизы. Римма открыла его. На первой странице детским почерком было написано: «Лиза Михайловна Петрова. 2 класс. Если потеряется, пожалуйста, верните маме — тёте Римме».
Маме. Не тёте. Маме.
Которой больше не было.
