«Только без истерик, хорошо?» — Андрей смотрел куда-то мимо меня.
Мы сидели в кухне, которая ещё вчера была нашей. Сегодня же она превратилась в место, где заканчивались шестнадцать лет брака.
— Истерик? — я повторила. — Тебе кажется, что я их устраиваю?
— Нет. Я просто… — он провёл рукой по волосам. — Лена, я хочу, чтобы всё прошло нормально.
— Нормально, — повторила я.
Чашка с отколотой ручкой стояла между нами. Её нужно было выбросить ещё год назад.
— Её зовут Кристина, — продолжил он, не глядя на меня. — Она не причина. Просто совпало.
— Совпало. Двадцатипятилетняя сотрудница совпала с тем, что тебе надоело возвращаться к сорокаоднолетней жене?
Он поднял глаза.
— Дело не в возрасте. И Вика тут ни при чём.
— А я? Я тоже ни при чём?
— Лена, мы с тобой давно превратились в соседей. Когда ты последний раз интересовалась, как прошёл мой день? По-настоящему?
— А ты мой? — парировала я.
— Вот видишь, — он развёл руками. — Всё сводится к обвинениям. Я не хочу так. Я просто хочу быть счастливым, пока не поздно.
В голове мелькали обрывки фраз. «Ты разрушаешь семью», «Что я скажу Вике?», «Как ты мог?». Но вместо этого я смотрела на трещину на столешнице — след от удара Андрея три года назад. С тех пор мы перестали даже ссориться.
— Лена? Скажи что-нибудь.
— А что я должна сказать? Поздравить тебя?
Он поморщился.
— Я понимаю, что поступаю нехорошо.
— Нехорошо. Шестнадцать лет брака, пятнадцатилетняя дочь, неоплаченная ипотека — и ты уходишь к девушке, которая, возможно, ещё играла в куклы, когда мы поженились.
— Тебе обязательно всё упрощать? Я не «бросаю вас». Я буду помогать, буду видеться с Викой…
— Если она захочет.
— Она захочет. Я её отец, — он встал. — У меня уже есть план. Я съеду в следующие выходные. Квартиру оставлю вам. Буду переводить деньги. Всё как положено.
— Как положено.
— И я хотел бы сам поговорить с Викой.
— Без меня?
— Не ты ли говорила, что мне не хватает личных разговоров с дочерью? Так вот. Сейчас самое время.
Я не ответила. Внутри меня разрасталось оцепенение, словно я наблюдала за происходящим со стороны.
Не дождавшись ответа, он вышел из кухни. Я услышала, как он набирает номер. Кристина, подумала я. Докладывает, что всё прошло «нормально».
Вика вернулась из школы, хлопнув дверью.
— Мам! Ты не поверишь, что эта Светлова опять… — она осеклась, увидев отца. — Что происходит?
— Нам нужно поговорить, — сказал Андрей.
— О чём? — она посмотрела на нас обоих.
— Твой отец хочет поговорить с тобой сам, — я вышла на кухню.
Включив воду, я пыталась не слышать их разговор. Но через пятнадцать минут крик Вики прорвался сквозь шум:
— Неправда! Ты врёшь! Ты просто хочешь сбежать от нас!
Я выключила кран и прислушалась.
— Вика, я не сбегаю, — голос Андрея звучал устало. — Я всегда буду с тобой на связи. Будут встречи, совместные выходные…
— С ней? С этой… как её…
— Её зовут Кристина. И нет, сначала только ты и я.
— А если я не хочу? Если я не хочу тебя видеть?
Пауза.
— Это твоё право. Но я надеюсь, что ты передумаешь.
— Не дождёшься!
Хлопнула дверь спальни Вики. Когда я вышла в гостиную, Андрей сидел на диване, обхватив голову руками.
— Всё прошло «нормально»? — спросила я.
Он поднял на меня усталый взгляд.
— Не начинай, Лен. Я знал, что будет сложно.
— Но всё равно решил уйти.
— Да, — он поднялся. — Всё равно решил. Потому что иначе мы все трое через пять лет возненавидим друг друга окончательно.
Я хотела возразить, но обнаружила, что не могу. Потому что где-то глубоко внутри чувствовала правду в его словах.
Виктория отказывалась разговаривать с отцом неделю. Потом две. Сбрасывала звонки, игнорировала сообщения. А на третьей неделе она сидела в своей комнате, обхватив колени, и плакала так, что я слышала её всхлипы через стену.
— Вика, — я осторожно постучала. — Можно?
Она не ответила, и я тихо вошла. Она сидела на полу, возле кровати. Заплаканная, с растрёпанными волосами, она снова стала похожа на маленькую девочку.
— Он звонил, да? — спросила я, присаживаясь рядом.
Она кивнула.
— И что ты?
— Я ответила, — она шмыгнула носом. — Он… он спросил, не хочу ли я пойти с ним в эти выходные в тот ресторан с лучшей пиццей. Помнишь, куда мы вместе ходили на мой четырнадцатый день рождения?
Я помнила. Андрей тогда подарил ей первый взрослый смартфон. Она светилась от счастья. Тот вечер был одним из немногих за последние годы, когда мы действительно чувствовали себя семьёй.
— И что ты ответила?
— Я сказала, что подумаю, — она уткнулась лицом в колени. — А потом не выдержала и спросила про неё. Про эту… Кристину.
— И?
— Он сказал, что сейчас речь не о ней, а о нас с ним. И что я всегда буду его дочерью, что бы ни случилось.
Я молча обняла её за плечи.
— А ты, мам? — она подняла на меня покрасневшие глаза. — Ты что чувствуешь?
Что я чувствую? Внутри меня была странная смесь: горечь от предательства, страх перед будущим, усталость от притворства, что всё нормально. Но было там и что-то ещё — тихое, смутное чувство облегчения. Словно после долгой болезни наконец пришёл кризис, и теперь либо наступит выздоровление, либо…
— Я не знаю, малыш, — честно ответила я. — Правда не знаю. Но мы справимся. Как-нибудь.
— А если нет? — она прижалась ко мне.
— Тогда мы не справимся вместе, — я попыталась улыбнуться. — Но я бы предпочла первый вариант.
Первый месяц я жила на автопилоте. Работа, дом, готовка, уборка, счета. Привычный маршрут, по которому я ходила с закрытыми глазами. Только дома стало тише. И пусто — не только в квартире, но и внутри меня.
— Ты ведь понимаешь, что должна подать на алименты официально? — моя подруга Ирина смотрела на меня с беспокойством, пока мы сидели в кафе. — Андрей уже месяц как съехал, а ты до сих пор…
— Он переводит деньги, — я пожала плечами. — Пока что регулярно.
— А если перестанет? Если решит, что с него хватит?
— Не знаю, — я помешивала давно остывший чай. — Честно, я вообще ни о чём не могу думать. Как будто у меня в голове туман.
— Это депрессия, Лен, — она накрыла мою руку своей. — Это нормально в твоём положении. Но тебе нужно действовать, а не застывать.
Действовать. Хорошее слово. Но я совершенно не представляла, что именно должна делать. Просыпаться каждое утро. Идти на работу. Готовить ужин для Вики. Следить, чтобы она делала уроки. Проверять соцсети, чтобы понять, не встречается ли она с кем-то неподходящим. Платить по счетам. И… что дальше?
— Лена, очнись! — Ирина щёлкнула пальцами перед моим лицом. — Я говорю: тебе нужно подать документы на развод. И раздел имущества. Сколько у вас там осталось платить за квартиру?
— Три миллиона, — машинально ответила я.
— Вот! И половину этого долга он должен платить. Это закон.
— Он и так платит.
— Сейчас — да. А потом? Когда его девочка забеременеет? Или когда он решит купить ей квартиру получше? Думаешь, он продолжит переводить тебе деньги?
Я не хотела об этом думать. Не хотела представлять будущее, особенно то, в котором Андрей и Кристина счастливо живут, а я осталась одна с дочерью, долгами и без опоры.
— Лен, — Ирина смотрела на меня с тревогой, — ты меня пугаешь. Эта отрешённость… это ненормально. Тебе нужно к специалисту.
— К юристу? — уточнила я.
— К психотерапевту, дурочка, — она покачала головой. — Или хотя бы на курсы какие-нибудь походи. Начни делать что-то для себя. А то ты превращаешься в живого мертвеца. Вика это видит, кстати.
— Что она видит?
— Что её мать тает на глазах, — Ирина выразительно посмотрела на меня. — Худеешь, бледнеешь, синяки под глазами. Не спишь?
— Плохо, — призналась я.
— Так, — она достала телефон. — Я записываю тебя к своему психотерапевту. И это не обсуждается.
Я хотела возразить, но не нашла в себе сил. Может, она права? Может, мне действительно нужна помощь, чтобы выбраться из этого оцепенения?
— Вы чувствуете себя преданной, — сказала Марина Сергеевна, мой новый психотерапевт, после того как я сбивчиво рассказала ей про нашу ситуацию. — Это нормально. Было бы странно не чувствовать.
— Я не знаю, что я чувствую, — призналась я.
— Опишите своё состояние физически. Что вы ощущаете в теле?
Я задумалась.
— Тяжесть. Как будто грудь придавило камнем. И холод внутри. И ещё… как будто ничего не имеет значения. Цвета стали бледнее, звуки тише.
— Это симптомы депрессии, — кивнула она. — Часто после травмы мозг включает защитные механизмы. Отключает эмоции, чтобы нам было не так больно. Но проблема в том, что отключаются все эмоции — и плохие, и хорошие.
— И что мне делать?
— Пока просто замечать, — она улыбнулась. — Когда приходит мысль «Я никому не нужна», просто отмечать: «Это мысль. Не обязательно правда, просто мысль». Не сливаться с ней. И дышать.
— Дышать, — повторила я скептически.
— Да, — она не смутилась. — Глубоко, медленно. И двигаться. Тело и психика связаны. Когда мы оцепенели эмоционально, мы часто оцепеневаем и физически. Вы занимаетесь спортом?
— Нет, — покачала я головой. — Никогда не любила.
— А что вы любите?
Я растерялась. Что я люблю? В голове была пустота.
— Не знаете? — она понимающе кивнула. — Это тоже нормально. Когда мы долго живём в роли жены, матери, сотрудницы, мы часто забываем, кто мы помимо этих ролей. Домашнее задание на неделю: вспоминать себя двадцатилетнюю. Что вы любили тогда? Что заставляло вас чувствовать себя живой?
Я смутно улыбнулась.
— Петь. Я пела в университетском хоре. И писала. Рассказы, стихи…
— Вот, — она сделала пометку. — Это очень важно. Вы помните себя. Это значит, что та Лена всё ещё где-то внутри вас. И она может помочь вам выбраться.
Вечером я перебирала старые фотоальбомы. Мне двадцать один, я на студенческой вечеринке, смеюсь, запрокинув голову. Мы с Андреем в походе, держимся за руки, загорелые, счастливые. Наша свадьба — скромная, на двадцать человек. Я беременная, поглаживаю живот. Вика новорожденная. Вика в год. В пять. В десять. Последние совместные фото три года назад, на море. Мы с Андреем стоим по разные стороны от дочери. Не держимся за руки. Не соприкасаемся даже случайно.
Когда мы успели стать чужими? Это произошло резко или постепенно, день за днём, как вода точит камень? Почему я не заметила, что мы отдаляемся? Или заметила, но не придала значения?
Звонок в дверь вырвал меня из размышлений. Я вздрогнула. Десять вечера — кто это может быть? Виктория гостила у бабушки, моей мамы, на даче.
Я подошла к двери, посмотрела в глазок. Андрей. И явно нетрезвый.
— Лен, открой, — он снова позвонил. — Я вижу свет, знаю, что ты дома.
Я подумала несколько секунд, потом открыла.
— Что ты здесь делаешь?
— Можно войти? — он переминался с ноги на ногу.
— Зачем?
— Поговорить, — он посмотрел на меня мутным взглядом. — Я просто… мне нужно с кем-то поговорить.
Я помедлила, потом отступила, пропуская его. От него пахло виски и сигаретами — странно, он ведь бросил курить ещё до рождения Вики.
— Что случилось? — спросила я, когда он неловко опустился на диван в гостиной.
— Кристина, — он провёл рукой по лицу. — Она… она не понимает.
— Чего не понимает? — я стояла, скрестив руки на груди. Нелепая ситуация: муж пришёл жаловаться на любовницу бывшей жене.
— Про Вику. Про то, что я должен с ней видеться. Говорит, я слишком много времени трачу не на нас, а на… прошлое.
Я хмыкнула.
— Прошлое. Значит, твоя пятнадцатилетняя дочь — это прошлое. Мило.
— Я не так сказал, — он нахмурился. — Я имел в виду…
— Я поняла, что ты имел в виду, — я вздохнула. — Андрей, почему ты пришёл ко мне?
— Потому что ты всегда понимала, — он поднял на меня мутный взгляд. — Всегда знала, что сказать.
— Я не твой психотерапевт, — отрезала я. — И не груша для битья. Я женщина, которую ты бросил ради другой. И, честно говоря, меньше всего сейчас хочу утешать тебя из-за проблем с этой другой.
Он опустил голову.
— Прости. Ты права. Я не должен был приходить.
Я смотрела на него — поникшего, постаревшего, растерянного — и внутри меня что-то шевельнулось. Не жалость, нет. Что-то другое.
— Хочешь кофе? — неожиданно для себя спросила я. — Тебе нужно протрезветь перед тем, как поедешь домой. Или вызвать такси.
Он поднял голову, удивлённо посмотрел на меня.
— Спасибо. Кофе… было бы хорошо.
Я пошла на кухню, включила чайник. Он поплёлся за мной, тяжело опустился на стул.
— Лен, — он смотрел на свои руки. — Я всё испортил, да?
— Что именно?
— Всё, — он горько усмехнулся. — Нас. Семью. Отношения с Викой. И теперь ещё и с Кристиной не клеится.
Я насыпала кофе, залила кипятком, поставила перед ним чашку. Не ту, с отколотой ручкой, а новую, яркую, купленную уже после его ухода.
— Знаешь, — сказала я, садясь напротив, — когда ты ушёл, я была уверена, что сломалась. Что больше никогда не буду нормальной, целой. Хотела даже умереть.
Он вздрогнул.
— Лена…
— Нет, дослушай, — я подняла руку. — Потом начала просто существовать. На автомате. А сегодня психотерапевт спросила меня, что я любила в двадцать лет. И я вспомнила. И поняла, что та девушка всё ещё во мне. Просто она… потерялась где-то за эти годы. Как и ты потерялся.
— Потерялся, — эхом отозвался он.
— Только не говори мне, что нашёл себя с Кристиной, — я невесело усмехнулась. — Судя по твоему виду, это не так.
Он невнятно хмыкнул, отпил кофе, скривился.
— Всё сложно.
— Всегда сложно, — я пожала плечами. — Думаю, мы просто… перестали работать над нами. Решили, что всё как-нибудь само получится.
— А ты простишь меня? — он поднял на меня взгляд. — Когда-нибудь?
Я задумалась.
— Не знаю. Но если тебе интересно, я уже не хочу, чтобы ты попал под машину или подавился насмерть за ужином с ней.
Он невольно улыбнулся.
— Прогресс.
— Допивай кофе и езжай, — я встала. — Вызову тебе такси. И, Андрей…
— М?
— Не приходи сюда больше пьяным. Это… неправильно.
Он кивнул.
— Лена, — он вдруг схватил меня за руку. — Спасибо. За то, что… я не знаю. За то, что ты есть.
Я высвободила руку.
— Я есть не для тебя. Но я рада, что смогла помочь.
После его ухода я долго стояла у окна, глядя, как его такси отъезжает от дома. Внутри меня что-то изменилось. Там, где раньше была пустота, теперь шевелилось что-то тёплое. Что-то похожее на гордость за себя.
— Ты сказала: «Я есть не для тебя»? — Марина Сергеевна смотрела на меня с интересом. — Это очень точные слова.
— Они сами как-то сказались, — я пожала плечами. — Но это правда. Я так долго жила для него, для дочери, для семьи… что забыла, что существую сама по себе.
— И как вы себя чувствовали после его ухода?
— Странно, — я задумалась. — Словно во мне что-то… оттаяло? Или проснулось. Не знаю, как объяснить.
— Это хороший знак, — она улыбнулась. — Это значит, что вы начинаете чувствовать снова. Все эмоции — и неприятные, и приятные.
— Но я не думаю, что «простила» его, — я нахмурилась. — Скорее, перестала зацикливаться.
— Прощение — это процесс, а не одномоментное действие, — она пожала плечами. — И оно нужно не ему, а вам. Чтобы идти дальше.
— Идти куда?
— Туда, где вы сможете построить новую версию себя. Не «бывшую жену Андрея». Не «мать Вики». А просто — Елену. Но для этого нужно сначала разобраться, кто такая эта Елена.
Я задумалась.
— Знаете, — медленно сказала я, — кажется, я впервые в жизни задаю себе этот вопрос. И понятия не имею, что на него ответить.
— Это и есть самый важный вопрос, — она улыбнулась. — Все остальные — производные от него.
— Мам, ты чего делаешь? — Вика с удивлением смотрела, как я перебираю флаконы с лаком для ногтей. — Ты же никогда не красишь ногти.
— Решила попробовать, — я пожала плечами. — Как думаешь, фиолетовый или бордовый?
— Фиолетовый, — она села рядом. — А ничего, что тебе сорок один?
— А есть возрастной лимит для фиолетовых ногтей? — я вскинула бровь. — Я не в курсе.
Она фыркнула.
— Нет, просто… ты всегда говорила, что это несерьёзно и непрактично.
— Может, я и ошибалась, — я открыла флакон, осторожно провела кисточкой по ногтю. Получилось криво. — Чёрт, сложнее, чем кажется.
— Давай я, — она забрала у меня флакон. — Держи руку ровно.
Я подчинилась. Её тонкие пальцы были на удивление уверенными.
— Ты сегодня к папе? — спросила я как можно более нейтральным тоном.
— Ага, — она кивнула, не отрываясь от моих ногтей. — На пиццу и в кино. Ничего?
— Конечно, нет, — я помедлила. — А как у вас… всё?
— Странно, — она пожала плечами. — Он очень старается. Типа, слишком старается, понимаешь? Как будто всё время боится сделать что-то не так.
— Это нормально, — я улыбнулась. — Он просто не хочет тебя потерять.
— А ты? — она подняла глаза. — Ты не боишься, что я когда-нибудь буду больше любить… ну, ту женщину? Если они поженятся и всё такое?
Я похолодела внутри. Об этом я не думала. О том, что однажды у Вики может появиться мачеха. Что эта девушка, эта Кристина, может войти в жизнь моей дочери по-настоящему.
— Нет, — я сглотнула. — Я не боюсь. Потому что ты — моя дочь. Но и его тоже. И никто не может занять наше место. Даже если в твоей жизни появятся новые близкие люди.
— Да я её даже не видела ни разу, — Вика закатила глаза. — Он приезжает всегда один.
— Это разумно, — я кивнула. — Сначала вам нужно наладить свои отношения.
— А ты не злишься? — она внимательно посмотрела на меня. — Что я… ну, общаюсь с ним?
— Милая, — я погладила её по голове свободной рукой. — Я злюсь на него. Иногда. За то, как он поступил со мной. Но он твой отец. И всегда им будет. Ты имеешь полное право любить его, видеться с ним, звонить ему. Это нормально.
— А ты… — она закусила губу. — Ты любишь его? Ещё?
Я задумалась. Люблю ли я Андрея?
— Сложный вопрос, — наконец ответила я. — Я люблю память о нас. О том, какими мы были когда-то. О том, как влюбились, как строили планы… Но того человека, которым он стал сейчас, я, наверное, просто не знаю.
— А себя? — вдруг спросила она. — Ты себя любишь?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю, — она пожала плечами. — Просто… в школе психолог недавно говорила, что нельзя полюбить другого человека, если не любишь себя. И я подумала… может, поэтому вы с папой разошлись? Потому что перестали любить себя?
Я с удивлением посмотрела на дочь. Когда она успела стать такой мудрой?
— Может быть, — медленно сказала я. — Может, ты права. Мы оба… потерялись где-то по дороге.
— И что теперь?
— Теперь нам обоим нужно снова найти себя, — я улыбнулась. — И, кажется, мои фиолетовые ногти — маленький шаг в этом направлении.
— Мы начинаем курс «Возвращение к себе», — сказала Светлана, ведущая группы, в которую Ирина записала меня после двух месяцев уговоров. — Каждый из нас в определённый момент жизни сталкивается с кризисом идентичности. Кто я? Чего я хочу? Куда я иду? Эти вопросы особенно остро встают, когда рушится привычная жизнь — уходит партнёр, вырастают дети, заканчивается карьера…
Я оглядела комнату. Десять женщин разного возраста. Некоторые выглядели потерянными, некоторые — решительными. Интересно, как выгляжу я?
— Ваше первое задание — написать письмо себе в двадцать лет, — продолжила Светлана. — Что бы вы хотели сказать той девушке, которой были когда-то? Чем вы сейчас от неё отличаетесь? Что потеряли? Что приобрели? Не стесняйтесь быть откровенными — эти письма останутся у вас.
Я взяла ручку, посмотрела на чистый лист бумаги. И начала писать.
«Дорогая Лена,
Тебе двадцать, и ты уверена, что знаешь, как устроена жизнь. Ты влюблена в Андрея и думаешь, что этой любви хватит до конца дней. Ты мечтаешь писать книги и петь — не для славы, а потому что не можешь иначе.
Так вот, через двадцать один год тебя ждёт развод с Андреем. Не пугайся. Это будет больно, но это не конец. У вас будет дочь — умная, чуткая, красивая. Она — лучшее, что вы создали вместе.
Ты не напишешь книгу. Ты перестанешь петь. Ты превратишься в усталую женщину, которая забыла свои мечты. И когда муж уйдёт, ты не будешь знать, кто ты без него.
Это грустно, но знаешь что? Тебе дадут второй шанс. В сорок один ты начнёшь заново учиться жить. Для себя, а не для кого-то. И это будет страшно, но и удивительно тоже.
Я хочу попросить тебя: не растворяйся в других людях. Не откладывай свои желания на потом. Не думай, что любовь — это когда тебя нет, а есть только партнёр, дети, семья.
Но даже если ты не послушаешь — ничего. Я всё равно найду тебя. Через двадцать лет. И мы начнём сначала. Вместе.»
Я почувствовала, как по щеке течёт слеза. Светлана деликатно положила на стол передо мной пачку салфеток.
— Первый шаг — самый трудный, — тихо сказала она. — Но вы его уже сделали.
Шесть месяцев после ухода Андрея превратились в странное путешествие. В поиск себя. Я начала с малого — фиолетовые ногти, новая стрижка. Потом решилась на большее — записалась в вокальную студию для взрослых. Нашла писательский кружок. Сходила в поход с группой незнакомых людей — и обнаружила, что могу разговаривать с другими, шутить, знакомиться.
Не всё было гладко. Бывали дни, когда я просыпалась с ощущением свинцовой тяжести внутри. Когда смотрела старые фотографии и плакала. Когда злилась на Андрея так сильно, что хотелось кричать. Но теперь я знала: это нормально. Я имею право на все эти чувства.
Моя психотерапевт назвала это «встречей с собой настоящей». И я постепенно узнавала эту настоящую Лену. Она оказалась забавной, немного неуклюжей, склонной к меланхолии, но и к неожиданным приступам веселья. Она любила острую еду, джазовую музыку и длинные прогулки под дождём. Она перечитывала Рэя Брэдбери и плакала над старыми фильмами. Она…
— Мам! — Вика ворвалась в мою комнату. — Ты не занята?
— Нет, — я отложила книгу. — Что-то случилось?
— Да, — она плюхнулась на кровать рядом со мной. — Папа сделал предложение этой… Кристине.
Я застыла. Внутри что-то кольнуло — не боль, скорее, отголосок того, что когда-то было болью.
— Вика… — я осторожно начала.
— Да я в порядке, — она отмахнулась. — Я просто… не знаю. Странно. Он спросил, не хочу ли я прийти на их свадьбу. Они хотят сделать её маленькой, только для близких.
— А ты хочешь?
— Не знаю, — она нахмурилась. — С одной стороны, он мой папа. С другой… как-то это всё…
— Неловко?
— Да, — она кивнула. — И ещё я почему-то боюсь, что тебе будет… ну, больно. Если я пойду.
Я притянула её к себе, поцеловала в висок.
— Милая, я уже говорила тебе: твои отношения с отцом — это твоё. Ты не должна выбирать сторону. И не должна переживать о моих чувствах. Я справлюсь.
— Правда? — она пытливо посмотрела на меня.
— Правда, — я улыбнулась. — Знаешь, когда он ушёл, мне казалось, что моя жизнь закончилась. Что я перестала существовать как человек. Но оказалось… это не так. Я всё ещё здесь. И у меня всё ещё есть я.
— А как… — она замялась. — Как насчёт свиданий? Ты думала об этом?
— Думала, — я пожала плечами. — Но пока не готова.
— Из-за папы?
— Нет, — я покачала головой. — Из-за себя. Мне нужно сначала понять, кто я теперь. Чего хочу. Куда иду. А потом уже думать о том, хочу ли я кого-то пустить в эту новую жизнь.
Она задумчиво кивнула.
— То есть ты… выбираешь себя? После развода?
Я улыбнулась, услышав формулировку.
— Не совсем так. Скорее, я просто перестаю быть лишним звеном в чужой жизни. И начинаю быть главным — в своей.
Она прижалась ко мне, как делала в детстве.
— Я люблю тебя, мам. И мне нравится эта новая ты. Которая поёт дома, пока моет посуду. И пишет что-то по вечерам. И записывает всякие странные цитаты на стикеры и клеит их на холодильник.
Я рассмеялась.
— Правда? А я думала, тебя это раздражает.
— Иногда, — она хихикнула. — Но вообще, это круто. Ты стала… настоящей какой-то.
Настоящей. Это слово отозвалось во мне теплом. Я действительно чувствовала себя настоящей — впервые за много лет. Со всеми своими трещинами, шрамами, недостатками. Человеком, который может упасть, но и подняться тоже. Человеком, который…
— Мам, телефон! — Вика прервала мои размышления.
Я взглянула на экран. Незнакомый номер.
— Алло?
— Елена? — незнакомый мужской голос. — Это Виктор из писательского кружка. Я получил ваш рассказ и… он потрясающий! Скажите, вы не думали отправить его на конкурс?
Я растерянно улыбнулась.
— Вообще-то, нет.
— А зря! — его голос звучал воодушевлённо. — Там как раз набор в сборник новых авторов. Дедлайн через две недели. Я могу отправить им ваш текст, если вы не против.
Я помедлила. Мой рассказ — в сборнике? Моё имя напечатанное?
— Я… — начала я и запнулась.
Вика энергично закивала, беззвучно артикулируя: «Скажи да!»
— Да, — вдруг решилась я. — Да, я не против. Спасибо.
Закончив разговор, я откинулась на подушки, чувствуя странную смесь волнения и страха.
— Что? — Вика смотрела на меня с восторгом. — Твой рассказ опубликуют?
— Может быть, — я пожала плечами. — Это ещё неизвестно. Но…
— Но ты попробуешь, — она улыбнулась. — А это самое главное.
Я кивнула. Она была права. Попробовать — уже победа. Упасть — не страшно, если есть силы подняться. Быть лишним звеном в чужой жизни — грустно, но не быть звеном вообще в своей собственной — гораздо хуже.
И я обещала себе: что бы ни случилось дальше, с рассказом, с бывшим мужем, с моей новой жизнью — я больше не потеряю себя. Не растворюсь в других. Не отложу свои мечты на потом.
Потому что теперь я знала: у меня всегда есть я. И это — не так уж мало.
