— Нин, приезжай к отцу, — в трубке голос Артёма звучал раздражённо. — Он опять спрашивает.
— Я была вчера, — Нина переложила телефон к другому уху, продолжая готовить ужин. — И позавчера тоже.
— Ну и что? Ты же знаешь, я в командировке. А Макс вообще в Питере. Кому ещё с ним сидеть?
Нина выключила плиту. Опять недоваренная картошка, опять ужин впопыхах.
— Арт, у меня тоже есть жизнь…
— Какая жизнь? — брат хмыкнул. — Ты же одна живёшь. Никого не обижаю, но факт есть факт.
Нина отключилась, не дослушав. Руки дрожали от злости. Факт есть факт… Будто она виновата, что не вышла замуж, не родила детей, не построила карьеру, как братья.
В больничной палате пахло хлоркой и старостью. Отец лежал, отвернувшись к стене. Седая щетина, впалые щёки — от прежнего крепкого мужчины осталась тень.
— Пап, это я, — Нина села на край кровати.
— А… — он повернулся медленно. — Думал, Артём придёт. Или Макс.
— Они заняты.
— Да, конечно… Заняты.
Отец всегда гордился сыновьями. Артём — главный инженер на заводе. Макс — владелец сети магазинов. А Нина? Библиотекарь в районной библиотеке. «Книжная моль», как называл её Макс в детстве.
— Воды дать? — спросила она.
— Нет… Посиди просто.
Нина взяла его руку. Холодная, с выступающими венами. Когда-то эта рука поднималась только для того, чтобы похлопать сыновей по плечу.
— Помнишь, как мы на дачу ездили? — вдруг спросил отец.
— Помню.
Как не помнить. Братья с отцом удили рыбу, жарили шашлыки, играли в волейбол. А она сидела с книжкой под яблоней. «Нинка у нас не спортивная», — смеялся отец. — «Вся в мать».
Мать умерла, когда Нине было восемь. С тех пор она росла сама по себе. Тихая, незаметная, удобная.
— Пап, я схожу за врачом, — Нина поднялась.
— Не надо… Они ничего нового не скажут.
Она снова села. В коридоре громко разговаривали медсёстры. Кто-то катил каталку. Обычные больничные звуки.
— Нин… — отец сжал её руку. — Я тебя обидел?
Она вздрогнула.
— Что ты, пап. Всё нормально.
— Нет, не нормально… Я знаю. Всегда знал. Просто… не умел. С мальчишками проще было. А ты…
Он замолчал. Нина ждала продолжения, но отец снова отвернулся к стене.
Вечером позвонил Артём:
— Ну как он?
— Нормально. Спит больше.
— Врачи что говорят?
— Ничего хорошего.
— Ясно… Слушай, я в пятницу вернусь. Заеду. А ты пока там…
— Да, я поняла. Я пока там.
Нина бросила телефон на диван. Квартира встретила тишиной. Однокомнатная, с видом на гаражи. Братья смеялись — «монашеская келья». Но ей нравилось. Своё. Тихое. Без претензий.
На полке стояли фотографии. Вот отец с Артёмом на рыбалке. Вот Макс получает диплом. А вот редкая — она с отцом. Фотограф на выпускном попросил встать рядом. Отец смотрит в сторону, будто ищет кого-то поважнее.
Следующие дни слились в один. Больница — дом — больница. Отец почти не разговаривал. Только иногда просил:
— Почитай что-нибудь.
Нина читала. Чехова, Бунина, Паустовского. Он слушал с закрытыми глазами. Иногда улыбался.
— Хорошо читаешь, — сказал однажды. — Я не знал…
— Я библиотекарь, пап. Это моя работа.
— Да… Работа…
Он посмотрел на неё долгим взглядом.
— Я горжусь тобой.
Нина чуть не выронила книгу. За тридцать пять лет — первый раз.
В четверг отцу стало хуже. Нина вызвала братьев.
— Не могу, — отрезал Артём. — Совещание важное.
— Завтра буду, — пообещал Макс.
Нина сидела у кровати одна. Отец дышал тяжело, с хрипами.
— Нин…
— Я здесь, пап.
— Прости меня… За всё прости.
— Не надо, пап. Всё хорошо.
— Нет… Надо. Я был дураком. Думал, сыновья — опора. А опора… ты оказалась.
К утру его не стало. Нина держала его за руку до конца. Братья приехали через два часа. Артём — деловой, собранный. Макс — растерянный, не знающий, куда деть руки.
— Надо всё организовать, — заговорил Артём. — Похороны, документы…
— Я займусь, — сказала Нина.
— Ты? — удивился Макс. — А справишься?
Она не ответила. Просто пошла оформлять бумаги.
Похоронили отца в субботу. Народу было много — сослуживцы, друзья братьев, соседи. Артём произнёс речь о «замечательном человеке, отце, наставнике». Макс стоял молча, комкая платок.
Нина не плакала. Слёзы кончились ещё в больнице.
После поминок братья остались обсудить «дела».
— Квартиру продадим, — решил Артём. — Поделим поровну.
— А вещи? — спросил Макс.
— Что там делить? Старьё одно.
Нина слушала молча. Потом встала:
— Я пойду.
— Куда? Мы же не закончили.
— Вы закончите без меня. Мне нужно в библиотеку. Inventory завтра.
Дома она достала конверт, который отец передал ей через медсестру в последний день. Внутри — ключ и записка его дрожащим почерком:
«Нина, в ящике стола, в дальнем углу».
Она поехала в отцовскую квартиру. Братья уже ушли. В ящике, под старыми квитанциями, лежала пачка писем. Её писем. Детских, нескладных, написанных к его дням рождения, к 23 февраля, к Новому году.
«Папа, я тебя люблю. Твоя Нина».
«Папочка, поздравляю с праздником. Желаю здоровья».
«Пап, я нарисовала тебе танк. Он не очень красивый, но я старалась».
Все сохранены. Все перевязаны ленточкой. На самом верху — её фотография с выпускного в университете. На обороте — отцовским почерком: «Моя умница».
Нина села прямо на пол и заплакала. Впервые за много дней. Плакала долго, некрасиво, всхлипывая, как в детстве.
Потом встала, вытерла лицо, спрятала письма в сумку.
Через неделю братьев вызвали к нотариусу. Артём ворчал про потерянное время, Макс листал телефон.
— Есть завещание, — сказал нотариус.
Братья переглянулись.
— Какое завещание? Отец ничего не говорил.
— Составлено месяц назад. Вот копии.
Артём схватил бумагу первым. Читал, багровея.
— Это что за бред?
Макс выхватил свою копию. Прочитал. Молча положил на стол.
— Он оставил всё Нине? Всё?!
— Не совсем всё, — поправил нотариус. — Вам положены обязательные доли. Но основное имущество — да, ей.
— Она его обработала! — взорвался Артём. — Сидела там, втиралась в доверие!
— Завещание составлено в здравом уме и твёрдой памяти, — отрезал нотариус. — При свидетелях. Оспорить можете попробовать, но…
Братья вышли, хлопнув дверью. Нина осталась.
— Есть ещё письмо, — нотариус протянул конверт. — Лично вам.
Она вскрыла его дома. Почерк отца стал совсем дрожащим, но слова были ясные:
«Нина, доченька. Я не умел любить тебя правильно. Не умел видеть. Ты росла рядом, а я смотрел мимо. Гордился мальчишками, а гордиться надо было тобой.
Ты единственная, кто был рядом не ради денег или похвалы. Просто рядом. Это я понял слишком поздно.
Пусть хоть это будет правильным. Пусть у тебя будет дом. Настоящий дом, не «монашеская келья».
Прости дурака-отца. И помни — я любил тебя. Просто не умел показать.
Папа».
Братья больше не звонили. Нина переехала в отцовскую квартиру. Большую, светлую, с видом на парк. Поставила свои книги, повесила свои шторы.
На самом видном месте — та фотография с выпускного. Где отец смотрит в сторону. Но теперь Нина знала — он всё видел. Просто не умел сказать.
В ящике стола по-прежнему лежат её детские письма. Иногда она их перечитывает. И думает — может, любовь не всегда нуждается в словах. Может, иногда она прячется в ящиках столов, в сохранённых письмах, в запоздалых признаниях.
Просто жаль, что понимаешь это слишком поздно.
