— Ты заболела? Что с тобой случилось? Тут же… тут же невозможно находиться!
Лена посмотрела на мужа спокойно, почти с любопытством.
— Ничего, — сказала она ровным голосом. — Просто живу.
— Как живешь?! — Он ткнул пальцем в сторону раковины, где высилась Вавилонская башня из тарелок, кастрюль и сковородок. — Это же свинарник!
Капля воды падала со смесителя точно в центр засохшей яичницы — тик-тик-тик.
Лена застыла у раковины, сжимая в руке губку.
Вчерашняя сковородка смотрела на нее укоризненно, обрамленная желтыми потеками и крошками хлеба.
Рядом высилась тарелка с размазанным маслом, чашка с кофейным ободком, нож, липкий от джема.
Антон уже укатил на работу в своей поношенной «девятке», оставив после завтрака привычный натюрморт.
Все это терпеливо ждало ее рук, как ждало каждое утро последние три года.
«Опять», — подумала Лена и машинально повернула кран.
Горячая вода зашипела, взбивая пену на дне сковородки.
Лена намочила губку, выдавила на нее каплю моющего средства и принялась за работу.
Три месяца назад она впервые попросила Антона помочь с посудой.
Он тогда удивленно поднял брови, словно она предложила ему расписать потолок Сикстинской капеллы или научиться китайскому.
— Лен, да это же пустяки, — сказал он тогда, не отрываясь от телевизора, где показывали футбол. — Пять минут — и готово.
Пять минут. Каждое утро. Каждый вечер. Лена намыливала губку, мысленно подсчитывая: за год эти «пустяки» складываются в тридцать часов чистого времени. Рабочую неделю, проведенную над раковиной.
Сковородка поддалась не сразу. Засохший жир требовал усилий, скребка, терпения.
Желток въелся в тефлоновое покрытие, образовав желтые разводы. Лена оттирала упрямые пятна и вспоминала вчерашний вечер: как Антон развалился на диване с телефоном после ужина, листая соцсети, пока она в одиночестве разгребала последствия их совместной трапезы.
— Антоша, — позвала она тогда осторожно, стараясь не звучать укоризненно, — может, ты свою тарелку сам помоешь?
Он не оторвался от экрана. Большой палец автоматически прокручивал ленту — лица, котики, мемы.
— Сейчас… — проговорил рассеянно, даже не взглянув в ее сторону. — Ты же видишь, какой у меня день был.
День. У него всегда был «какой-то день». Проекты горели, клиенты названивали, начальство требовало отчеты.
А у нее что — отпуск? Курорт? Лена тоже работала — пусть в небольшой бухгалтерии, пусть не на такие деньги, но восемь часов в день, как все люди.
Лена поставила чистую сковородку в сушилку и принялась за чашку. Кофейная гуща размокла, превратившись в бурую кашицу.
Она терла фарфор жесткой стороной губки, размышляя, почему ее так задевает эта мелочь.
Дело ведь не в самой посуде — что там, десять минут работы. Дело в том, что Антон попросту не замечал ее труда.
Для него грязные тарелки исчезали сами собой, а чистые материализовались в шкафу по мановению волшебной палочки.
Как белье в стиральной машине превращалось в выглаженные рубашки на вешалке.
Как продукты в холодильнике складывались в горячий ужин.
Как пыль испарялась с мебели, а полы становились чистыми без участия швабры.
В его картине мира домашний быт существовал как данность — как электричество в розетке или вода из крана.
Нажал выключатель — есть свет. Повернул кран — течет вода. Пришел домой — чисто, вкусно пахнет, все на местах.
— Мне нужна помощь, — сказала она неделю спустя, когда он оставил в раковине не просто тарелку, а целую кастрюлю от борща.
Трехлитровую эмалированную кастрюлю с присохшими к стенкам остатками супа. — Не деньгами, не подарками. Просто… чтобы ты замечал, что я делаю. И помогал.
Антон поднял глаза от ноутбука, где он что-то печатал для работы. На лице искреннее недоумение, почти обида.
— Да что такого? Минутное дело! У меня горит проект, клиенты со вчерашнего дня названивают, а ты из-за какой-то кастрюли…
Минутное дело. Лена смотрела на его лицо — открытое, слегка раздраженное, совершенно честное — и понимала: он действительно не видит проблемы.
Не притворяется, не прикидывается. Искренне считает, что мытье посуды занимает минуту.
Наверное, у него в голове был примерно такой расчет: сполоснул тарелку под краном — тридцать секунд, потер губкой — еще тридцать. Итого минута.
Он не учитывал, что сначала нужно освободить раковину от вчерашних остатков, включить воду, дождаться, пока она нагреется, взять чистую губку, выдавить моющее средство.
Потом оттереть присохший жир, прополоскать, поставить сушиться. А если тарелок не одна, а пять?
А если еще кастрюля, сковородка, чашки, ложки, разделочная доска?
Той ночью, лежа в постели и слушая его размеренное дыхание, Лена перебирала в голове их разговор.
Антон уже спал, раскинувшись на половине кровати, слегка похрапывая. А она ворочалась, не находя удобного положения.
«А что, если я просто… не буду?» — вдруг подумала она.
Мысль была такой неожиданной, что Лена даже приподнялась на локте. Не буду мыть посуду. Не из мести, не назло.
Просто перестану делать то, что он считает «минутным делом». Пусть сам убедится, сколько это в реальности занимает времени.
Утром она заварила себе кофе в турке, поджарила тост, позавтракала — и ушла на работу, не притронувшись к раковине.
Антонова чашка осталась стоять на столе рядом с тарелкой, украшенной крошками и масляными разводами.
В течение дня Лена несколько раз ловила себя на том, что мысленно возвращается к утренней сцене.
Представляла, как Антон придет домой, увидит немытую посуду… И что? Помоет? Возмутится? Не заметит вовсе?
Вечером чашек в раковине стало две — к утренней добавилась вечерняя. Плюс тарелки от ужина, ложки, вилки.
Антон не обратил внимания — просто взял чистую посуду из шкафа, как всегда.
— Как дела? — спросил он, чмокнув ее в щеку.
— Нормально, — ответила Лена, наблюдая, как он достает из холодильника йогурт и берет чистую ложку из ящика.
На второй день грязной посуды прибавилось.
На третий — стопка тарелок в раковине росла, как сталактит.
Антон рылся в шкафчиках, доставая припрятанные запасы. Оказалось, что у них куда больше посуды, чем Лена думала.
На четвертый день он начал экономить. Одну чашку использовал и для кофе, и для чая. Тарелку после завтрака ополаскивал и ставил обратно в шкаф.
На пятый день он полез в дальний угол кухонного шкафа за граненым стаканом — реликтом советских времен, доставшимся от Антоновой бабушки.
А потом с осторожностью извлек тарелку из свадебного сервиза — той самой «Мадонны» с золотой каемочкой, которой они пользовались только на дни рождения и Новый год.
Он держался молодцом — ни слова упрека, ни намека на неудобство. Только движения стали чуть осторожнее, а взгляд иногда задерживался на переполненной раковине.
На шестой день к посуде добавились сковородки. Антон пожарил яичницу в маленькой блинной сковороде, потому что обычная покоилась в раковине под слоем засохшего жира.
Лена сварила макароны в сотейнике — единственной чистой емкости, которую удалось отыскать.
На седьмой день кухня превратилась в музей небрежности. Раковина переполнилась так, что посуда расползлась по столу, подоконникам, даже на табуретку перекочевала парочка мисок.
Сладковатый запах начинающего брожения витал в воздухе, смешиваясь с ароматом прокисшего молока из забытой чашки. У окна жужжала первая муха, а за ней появилась вторая.
Антон ходил по кухне осторожно, как сапер по минному полю. Открывал шкафчики в поисках хоть какой-то чистой утвари, заглядывал в самые дальние углы.
Нашел пластиковую тарелку из детского набора — розовую, с мультяшными зайчиками. Поел из нее салат, делая вид, что это совершенно нормально.
Лена испытывала странное облегчение. Впервые за три года брака она не чувствовала себя обслуживающим персоналом.
Не бегала с тряпкой, не суетилась, не старалась поддерживать порядок в одиночку.
Пусть кухня выглядела как декорации к фильму ужасов — зато Антон больше не мог притворяться, что грязная посуда растворяется в воздухе по щелчку пальцев.
Теперь он видел реальность во всей красе. Видел, сколько посуды они используют за день.
Сколько времени требуется, чтобы все это отмыть. Какой это труд — ежедневный, монотонный, незаметный.
«Интересно, сколько он еще продержится?» — думала Лена, помешивая гречку деревянной лопаткой.
Ответ пришел в тот же вечер.
— Лена! — рявкнул Антон, влетев в кухню после работы с пакетом из супермаркета. — Что, черт возьми, здесь происходит?
Он замер на пороге, оглядывая кухню широко раскрытыми глазами. Лицо покраснело от возмущения, ноздри раздувались, как у разъяренного быка.
— Ты заболела? Что с тобой случилось? Тут же… тут же невозможно находиться!
Лена посмотрела на мужа спокойно, почти с любопытством.
— Ничего, — сказала она ровным голосом. — Просто живу.
— Как живешь?! — Он ткнул пальцем в сторону раковины, где высилась Вавилонская башня из тарелок, кастрюль и сковородок. — Это же свинарник! Тут дышать нечем! Воняет как… как на помойке!
— И что? — заметила Лена, выключая плиту.
Антон растерянно моргнул.
— Ты что, нарочно это устроила? — в его голосе звучало искреннее недоумение.
— Я просто перестала, — сказала Лена, помешивая гречку деревянной ложкой. — Ты же говорил — минутное дело. Вот и сделай за минуту.
— Да как?! — взорвался он, разводя руками. — Я не могу даже чашку чистую найти! А этот запах…
Она отложила ложку и повернулась к мужу лицом. Посмотрела в его глаза — растерянные, возмущенные, почти отчаянные.
— Вот именно, — спокойно сказала она.
Антон открыл рот, потом закрыл. Снова открыл. Смотрел на нее, потом на раковину, снова на нее.
В его глазах медленно менялось выражение — с гнева на растерянность, с растерянности на что-то похожее на понимание.
— Но я же… — начал он и осекся. — То есть ты хочешь сказать, что всегда было… вот так?
— Не так, — покачала головой Лена. — Потому что я каждый день убирала. Каждое утро и каждый вечер. По «пять минут». А ты даже не замечал.
Антон медленно обвел взглядом кухню. Увидел ее как будто впервые — не только грязь и хаос, но и объем работы, который требовался, чтобы все это привести в порядок.
— Господи, — выдохнул он. — Я правда не врубался. Честное слово. Я думал… ну тарелку помыть… это же действительно минута…
— Одну тарелку — минута, — согласилась Лена. — А двадцать тарелок, десять чашек, пять сковородок, три кастрюли, куча ложек и вилок?
Плюс оттереть плиту, протереть стол, вынести мусор… Сколько это минут, как ты думаешь?
Он молчал, глядя на горы посуды. Наверное, впервые в жизни пытался подсчитать реальные затраты времени.
— Прости, — сказал он наконец. — Я… я полный иди от. Правда не понимал.
Он закатал рукава, подошел к раковине.
— Ладно. Давай разгребать этот кошмар.
Они мыли посуду и наводили порядок вместе — молча, неловко сталкиваясь локтями у тесной раковины.
Антон скреб кастрюлю с таким ожесточением, словно она была виновата во всех семейных неурядицах.
Лена протирала тарелки полотенцем, думая о том, что иногда нужно просто остановиться.
— Боже мой, — бормотал Антон, отдирая засохшие остатки яичницы со сковородки. — Как это вообще могло так присохнуть?
И воняет же… А это что такое зеленое?
— Остатки супа ,которые ты оставил на плите, — невозмутимо ответила Лена.
— Фу, гадость! — Он сморщился, как от зубной боли.
Мытье заняло три часа. К концу у обоих болели спины, руки покраснели от горячей воды, а на кухне наконец запахло чистотой.
— Давай так, — сказал Антон, ополаскивая последнюю чашку. — Каждый моет за собой. По-честному. Я использовал — я и мою. Сразу, не откладывая.
— По-честному, — согласилась Лена.
— И еще, — добавил он, вытирая руки полотенцем. — Если я забуду — напомни. Но не устраивай больше таких… демонстраций. А то я инфаркт получу.
Лена усмехнулась.
— Договорились.
