Инна проснулась от того, что где-то за стеной снова орал перфоратор. Третий день подряд. Впрочем, перфоратор — это ещё полбеды. Хуже всего был запах жареной рыбы, который настойчиво лез в окно из соседской кухни. Казалось, он въелся в шторы и волосы. Впрочем, волосы Инна уже давно собирала в тугой хвост, лишь бы не думать, что в них пахнет как в дешёвой забегаловке на вокзале.
Однокомнатная квартира на окраине — не предел мечтаний. Но и не самое ужасное место. Хуже всего было то, что эта съёмная клетушка стоила почти всю её зарплату бухгалтера, а Гриша, её муж, приносил домой копейки. Таксист на арендованной машине. Сегодня есть деньги — завтра нет.
— Гриша, ты собираешься вставать или как? — спросила она, заглядывая в комнату.
Он лежал на диване, обняв подушку. Щетина трёхдневная, носки на полу. Вид сонный, но наглый.
— Да чего ты сразу заводишься? Сегодня выходной. — Он протёр глаза и зевнул. — Дай поспать.
Инна сжала губы. Сколько можно? Она тоже работает шесть дней в неделю. Выходные у неё — понятие относительное: стирка, готовка, уборка, отчёты для клиентов.
И тут в дверь раздался звонок. Долгий, настойчивый.
— Мамка пришла, — протянул Гриша и моментально вскочил. Вот уж кого он всегда встречал бодро, так это свою Валентину Петровну.
Свекровь вошла, как хозяйка. В руках — авоська с продуктами, на голове — аккуратная укладка, на губах — яркая помада. Женщина лет пятидесяти пяти, но держалась так, будто до сих пор самая завидная невеста района.
— Инночка, ну и запах у вас тут… Господи, как в столовке советской, — сморщила нос. — Ты хоть проветривай.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — сухо ответила Инна.
— Здравствуй, здравствуй. — Свекровь оглядела комнату, в которой кроме дивана, шкафа и стола ничего толком не помещалось. — Ну и как вы тут собираетесь ребёнка заводить? В клетушке этой?
Инна уже знала сценарий. Каждое её появление заканчивалось одним и тем же разговором.
— Мам, давай не начинай, — вмешался Гриша.
— А что «не начинай»? — вскинула брови свекровь. — Мне, между прочим, не двадцать лет. Я хочу нянчить внуков, пока ноги носят. А вы всё тяп-ляп. Инна, ты вообще женщиной себя чувствуешь?
Инна сжала руки так, что ногти впились в ладони.
— Валентина Петровна, у нас пока другие планы. Мы хотим сначала с жильём вопрос решить.
— Жильё! — передразнила та. — Раньше в землянках рожали, и ничего. А ты всё «жильё, жильё». Эгоистка!
Это слово уже стало рефреном. Сколько раз она его слышала! И каждый раз хотелось схватить что-нибудь тяжёлое и швырнуть.
Но сегодня Валентина Петровна пришла не просто так.
— Кстати, дети, у меня новость. Светка прописалась в ту квартиру, что Инне от бабки досталась.
Инна замерла.
— В смысле «прописалась»? — она почувствовала, как внутри всё похолодело.
— Ну как в смысле, — пожала плечами свекровь. — Я с Гришкой сходила, всё оформили. Там площадь позволяет, а Светке рожать скоро. Ей тоже жить надо.
Инна резко обернулась к мужу:
— Ты что сделал?
Гриша отвёл глаза, как мальчишка, пойманный за курением.
— Инн, ну ты чего… Это же сестра моя. Ей трудно. А квартира — всё равно общая.
— Общая? — голос Инны сорвался. — Она моя! По наследству! Ты вообще головой думаешь?
Свекровь хмыкнула:
— Ты бы не выпендривалась. Квартира теперь наша. Семейная.
Инна почувствовала, как будто её ударили в живот. Четыре года она терпела издёвки, упрёки, вечные советы. Но сегодня что-то щёлкнуло.
— Вон! — закричала она. — Немедленно!
— Ты с ума сошла? — вскинулась свекровь. — Я мать твоего мужа!
— Мужа? — Инна повернулась к Грише. — Какого мужа? Предателя?
Тот мялся, пряча руки в карманы.
— Инн, не горячись…
Но Инна уже не слышала. Слёзы жгли глаза, сердце колотилось.
— Всё. Хватит. Если квартира «общая», то и жизнь у нас «общая» быть не может.
Она захлопнула дверь перед лицом свекрови. Та ещё кричала за дверью, что Инна «ненормальная» и «семью разрушает». Но Инна стояла, прижимаясь к стене, и впервые за четыре года чувствовала, что готова драться за своё.
Инна ушла в тот вечер из квартиры. Просто схватила куртку, сумку с документами и хлопнула дверью так, что посыпалась штукатурка. Куда идти — не знала. На улице стояла промозглая весна, асфальт блестел после дождя, и прохожие спешили по своим делам, будто у них в жизни порядок.
Она шла и думала: «Так проходит жизнь». Вроде живёшь-живёшь, терпишь, строишь планы — и вдруг понимаешь, что все вокруг используют тебя как бесплатный придаток. Муж — чтобы не взрослеть. Свекровь — чтобы диктовать. Золовка — чтобы жить на чужой счёт. А ты? Ты для них никто.
Телефон завибрировал. «Гриша». Инна не ответила. Потом снова: «Мама». Потом опять «Гриша». Она выключила телефон.
В итоге оказалась у подруги, у Таньки. Та развелась ещё три года назад, жила одна с котом в двухкомнатной хрущёвке. В прихожей пахло кофе и сигаретами.
— Ну наконец-то! — Танька вскинула руки. — Я думала, ты никогда не решишься. Заходи, садись.
Инна, не раздеваясь, рухнула на диван.
— Они Светку прописали. В мою квартиру.
— Ах ты ж… — Танька только присвистнула. — Вот сволочи.
— Гриша согласился. Молча. Даже не сказал мне.
Подруга плеснула в кружку чаю и поставила перед ней.
— Инн, а ты что думала? Он же всегда за мамку. Там же пуповина не перерезана.
Инна кивнула. Хотелось орать, бить посуду, но сил не было.
На следующий день Гриша пришёл к Таньке. Стоял в дверях с поникшей физиономией.
— Инн, ну ты чего как ребёнок. Давай домой.
— Домой? — она подняла глаза. — В какой дом? В ту съёмную конуру, где твоя мамочка хозяйничает?
— Ну ты же понимаешь, Светке рожать скоро… — он мял кепку в руках. — Ей жить негде.
— А мне где жить? — Инна резко поднялась. — Квартира моя! По закону моя!
— Да какая тебе разница, кто там прописан? — Гриша развёл руками. — Всё равно семья.
— Семья? — у неё голос сорвался. — Это твоя семья. А я там кто? Дойная корова? Бесплатная кухарка?
Он шагнул к ней, хотел взять за руку.
— Инн, ну хватит. Ты эгоистка. Всегда о себе только думаешь.
Это слово ударило, как пощёчина. «Эгоистка». Снова.
Инна оттолкнула его.
— Убирайся.
Гриша дернулся, будто хотел сказать ещё что-то, но Танька встала, скрестив руки на груди:
— Ты слышал. Дверь там.
Он ушёл, хлопнув дверью.
Через неделю начался настоящий ад. Свекровь звонила каждый день. Кричала, что Инна «разрушает семью», «выгоняет беременную женщину на улицу», «позорит их всех».
Инна старалась не отвечать, но Валентина Петровна нашла способ: приходила на работу. Стояла в бухгалтерии, размахивая руками, пока коллеги таращились.
— Ты думаешь, умная? — визжала она. — Деньги считаешь, а совесть где? У тебя золовка на сносях, а ты квартиру жалеешь!
Инна стояла с каменным лицом, хотя внутри всё кипело.
— Валентина Петровна, уходите. Иначе вызову охрану.
— Эгоистка! — выкрикнула та и хлопнула дверью.
А потом пришло письмо. Обычная бумага из МФЦ: уведомление о регистрации гражданина по адресу. Инна смотрела на эти строки и чувствовала, как её трясёт. В графе «место жительства» значилась её квартира. Квартира, за которую она билась с нотариусами, с налоговой, с ремонтами. И теперь там — Светлана.
Она пришла домой, включила телефон. Там десятки сообщений от Гриши: «Инн, ну не дури», «Пойми правильно», «Нам всем будет лучше».
Она написала одно:
— Собирай вещи.
Через час он приехал к Таньке. Стоял в прихожей с сумкой.
— Ты серьёзно? — в голосе было что-то между обидой и страхом.
— Серьёзно, — Инна не дрогнула. — Я больше не твоя жена.
— Инн, да что ты делаешь! — он вскинул руки. — Ну нельзя так! Мы же семья!
— Какая семья? — холодно спросила она. — Та, где мать решает, кому жить в моей квартире? Или та, где муж молча предаёт?
Гриша замолчал. Стоял, переминаясь, будто хотел оправдаться, но слов не было.
— Уходи, — сказала она.
Он швырнул сумку на пол, поднял, снова швырнул.
— Ну и катись к чёрту! — выкрикнул и вылетел за дверь.
Инна закрыла замок и прислонилась к стене. Трясло от злости и облегчения одновременно.
Инна подала на развод. Всё прошло удивительно быстро: наследственная квартира не делится, общих детей нет, имущество общее отсутствует. Судья скучным голосом зачитал решение, Гриша промямлил что-то про «ещё можно всё исправить», но Инна даже не повернула головы. Она уже всё решила.
Казалось бы — всё, конец. Разошлись. Каждый сам по себе. Но Валентина Петровна так просто не сдалась.
Через неделю Инна обнаружила на своей двери новую табличку: «Светлана и сын». Наглость такая, что даже дыхание перехватило. Она открыла дверь — а там золовка сидит на её диване, пузо под кофтой, ногти накрашены, телефон в руках.
— А ты чего приперлась? — бросила Светка, даже не вставая.
Инна застыла.
— Это моя квартира.
— Да ладно! — фыркнула та. — Мамка сказала, что ты съехала, так что теперь здесь я.
— Вставай. И чтоб через пять минут духу твоего тут не было, — сказала Инна. Голос был ледяной, и она сама себя не узнала.
Светка заёрзала.
— А если не выйду?
— Выйдешь. — Инна достала телефон. — Хочешь, полицию вызову?
— Да ты не имеешь права! — завизжала та. — Я прописана тут!
— Прописка — не собственность, детка, — отчеканила Инна. — По закону я могу хоть завтра тебя выписать через суд. И выпишу.
Светка вскинулась, схватила кружку и метнула в стену. Брызги разлетелись, осколки посыпались на пол.
— Эгоистка! — закричала она.
Слово ударило в уши, но Инна даже не дрогнула. Она шагнула вперёд, взяла Светку за руку и резко подняла.
— Убирайся. Сейчас.
Та попыталась вырваться, но увидела в глазах Инны что-то такое, что спорить расхотелось. Бросила сумку через плечо и выскочила за дверь.
Инна закрыла замок и прислонилась к двери. В груди дрожало, руки тряслись, но внутри было легко. Впервые за четыре года по-настоящему легко.
На следующий день она пошла в паспортный стол и подала заявление на снятие Светланы с регистрации. Основание простое: «отсутствие права собственности и отказ собственника». Юрист объяснил: пара месяцев — и вопрос будет закрыт.
А вечером она сидела в своей квартире одна. Без мужа, без свекрови, без чужих криков. На столе стояла кружка с чаем. И было чувство, будто после долгой войны наступил мир.
Она наконец-то вернула себе не только квартиру. Она вернула себе жизнь.
