Конечно! Вот переработанный текст — в стиле «очеловеченной» Татьяны Устиновой, как ты попросил: живо, разговорно, с эмоциями, подтекстами, с длинными диалогами с нужным оформлением, и ни одно слово не пропущено:
— Это что сейчас было?! — Анастасия с грохотом шлёпнула тяжеленную коробку на деревянный пол веранды, вытерла пот со лба и покосилась на мужа так, что у него ноги сами собой попятились.
— Да ничего особенного… — промямлил Алексей, нервно почесывая затылок и топчась у входа, как мальчишка перед классной, когда двойку натворил. — Тамара Петровна заехала… посмотреть…
— Посмотреть?! — Настя подняла бровь так высоко, что если бы взглядом можно было убивать, Алексей бы уже остывал. — И заодно приволокла сюда ковёр, сервант и свою любимую табуретку?!
Алексей кашлянул, виновато, как нашкодивший кот.
— Ну… Она думала, пригодится…
Настя обвела веранду взглядом. Её почти новая дача — гордость, оплата бессонных ночей и идиотских проектов — за каких-то пару часов превратилась в филиал квартиры пенсионерки: тряпьё на стенах, облупленные вазы, серванты, от которых несло прошлым веком и нафталином.
— Лёш, скажи мне честно, — голос у неё дрожал, но уже не от усталости — от злости. — Кто здесь хозяин?
Алексей замялся, пошкрябал пяткой пол.
— Ну… Мы…
— Не «мы», Лёша! — рубанула она. — Я! Я купила эту дачу. Я тут — директор, инвестор и главный идеолог! Мечтала, между прочим, не в музее жить, а летом отдыхать!
Он попытался было приобнять её, так, с любовью, но Настя увернулась так резко, будто он был не муж, а пчела с осиным характером.
— Послушай, — серьёзно сказал Алексей, подходя ближе, — мама просто… Она хочет, чтобы у нас тут был уют. Как в детстве. Тепло, лампово, ну ты понимаешь…
— Уютно?! — Настя прыснула в кулак, чтобы не заржать прямо ему в лицо. — Тебе сервантом по башке уютней станет, Лёш?
И тут — как в дурном кино! — на веранду бодро ввалились Тамара Петровна собственной персоной и её вечно-довольная дочь Лариса.
— Вот и я снова тут! — радостно пропела Тамара Петровна, хлопая Настю по плечу так, что та чуть не рухнула в коробку с посудой. — Всё для вас, детки! Всё самое лучшее привезла!
Лариса, не снимая тёмных очков, только кивнула, мол, потерпи, сестрёнка, щас всё устроим по красоте.
Настя зажмурилась. В голове звенело: Это моя дача. Моя жизнь. Мои правила…
Но сил спорить уже не было.
Тамара Петровна тем временем вещала с энтузиазмом телевизионного ведущего:
— Мы тут с Ларисочкой решили остаться на лето! Всё-таки воздух, природа, ягодки, картошечка своя…
И, конечно, выстрел прямо в сердце:
— Алексей же не против?
Алексей выдавил из себя что-то между ухмылкой и «спасите-меня-немедленно» и неуверенно кивнул.
Настя стояла как вкопанная, наблюдая, как её мечта о спокойном лете превращается в свалку иллюзий.
Позже, когда гостьи укатили на кухню устраивать «порядок», Настя сидела на крыльце, крутя в руках чашку с остывшим кофе.
— Лёш… — медленно, сквозь зубы, произнесла она, не отрывая взгляда от мутного кофе. — Скажи мне честно. Это навсегда?
— Ну чего ты сразу так… — он сел рядом, на удивление ловко обняв её. — Лето пройдёт — и всё станет как раньше.
— Лето… — повторила Настя почти шёпотом. — Ты знаешь, сколько я его ждала, Лёш?
Он кивнул, виновато.
Она подняла на него взгляд, полный отчаяния и ультиматума:
— Лёш. Если ты не встанешь на мою сторону сейчас… потом будет поздно. Очень.
Он молчал. И Настя впервые поняла: ему сложно. Сложно выбирать между двумя женщинами, каждая из которых — целый мир.
Прошла неделя. Или, если честно, её жалкое подобие.
Тамара Петровна хозяйничала так, словно это был её дом: проверяла, где какая крошка упала, диктовала, как и что мыть. Лариса каждый вечер притаскивала сомнительных друзей, орущих «Владимирский централ» на всю округу. Дом напоминал не уютную дачу, а пересыльный пункт между адом и дурдомом.
Настя впервые задумалась, что в ней явно дремлет маньяк.
И однажды вечером, когда особенно ядрёная компания с визгом распевала очередной куплет, Настя не выдержала.
Она зашла на кухню, где Лариса лихо плескала вино в бокалы.
— Лариса, хватит, — твёрдо сказала Настя, как хирург перед операцией.
— А ты кто вообще такая, чтобы мне указывать? — фыркнула Лариса, даже не обернувшись.
Настя пересекла кухню за секунду, выхватила у неё бокал и грохнула его в раковину так, что осколки с весёлым звоном разлетелись в стороны.
— Та, чья дача это вообще-то! — выпалила она, чувствуя, как внутри закипает вулкан.
Лариса круто обернулась:
— Не хочешь с нами — вали! Мы с мамой останемся.
Настя рассмеялась низко, страшно:
— Интересная у вас арифметика: ты, мама и бесплатная дача. А я, значит, лишняя.
На шум ввалился Алексей. Вид у него был такой, будто он мечтал быть где угодно, но только не тут.
— Что тут опять?! — спросил он с тоской вселенского масштаба.
— Твоя сестра решила, что я тут никто, — процедила Настя, сверкая глазами.
— Это они решили, что это их дача, а я так… временный гость, — с горечью добавила она.
— Лёш, скажи ей! — взвизгнула Лариса.
Алексей стоял молча. Думал. Видимо, прикидывал, кого легче похоронить: жену или сестру.
Настя повернулась к нему:
— Если ты сейчас промолчишь, значит, выбрал их. Я тогда завтра же собираю чемоданы.
Тишина стояла такая густая, что казалось — воздух можно резать ножом.
Наконец Алексей выдохнул:
— Мама. Лариса. Завтра вы уезжаете. Всё.
На шум вбежала Тамара Петровна:
— Что ты сказал?! Как ты можешь?! Мы же семья!
Алексей поднял руки, словно защищаясь от урагана:
— Мы семья. Но Настю уважать — обязательно.
Настя почувствовала, как у неё из груди уходит тяжёлый валун. Даже дышать стало легче.
Она вытерла слёзы и впервые за долгое время улыбнулась. Настоящей, тёплой улыбкой.
Он выбрал её.
Наутро Тамара Петровна и Лариса уехали. Правда, напоследок устроили скандал века, с обвинениями в эгоизме и развале «семейных традиций». Настя лишь крепче вцепилась в руку мужа.
Впереди было их лето.
Две недели прошли почти идиллически. Настя возилась с цветами, Алексей чинил сарай, по вечерам они сидели на веранде, потягивая вино и смеясь над мелочами.
Казалось, жизнь наладилась.
Пока не раздался телефонный звонок.
Тамара Петровна попала в больницу — гипертонический криз.
Алексей сорвался в город пулей, а Настя осталась одна, с комом в горле и странным чувством: вроде бы жалко, а вроде бы…
Алексей вернулся поздно, злой и усталый.
— Ты могла бы и съездить со мной, — бросил он с порога. — Ты же теперь вроде как «семья».
Настя поставила половник в раковину.
— Прости. Думала, что после всех её фокусов лучше не светиться. Мало ли — добью одним видом.
Алексей дёрнул плечом:
— Конечно. Тебе же всё равно.
Настя подошла ближе:
— Серьёзно, Лёш?
— Абсолютно, — отрезал он.
— Лёш, — Настя смотрела прямо в его уставшие глаза. — Кто был на твоей стороне, когда весь этот цирк устроили?
Он промолчал, но в глазах — обида до горизонта.
Настя сняла фартук и аккуратно положила на стул:
— Если мама для тебя важнее — скажи сразу. Мне не трудно собрать чемодан.
Алексей тяжело опустился на диван:
— Я просто устал. От вас всех. Всё время выбирать…
— А кто тебя заставляет? — с кривой усмешкой спросила Настя. — Просто не давай людям садиться на шею. Даже тем, кого любишь.
Он поднял голову:
— Тебе легко говорить. У тебя родителей нет. Ты одна.
Настя вздрогнула.
— Да, Лёш. Я одна. И потому знаю, что значит остаться без поддержки. И потому хочу, чтобы у нас была настоящая семья. Без шантажа.
Она взяла со стола ключи от машины и кинула ему.
— Выбирай. Или мы вместе — против всех. Или ты один — но гордый.
Он молчал.
И это молчание било по сердцу сильнее любого крика.
Настя долго стояла в дверях. Ждала. Хоть бы вздох. Хоть бы шаг навстречу.
Но Алексей только мял брелок в руках.
Тогда она тихо сказала:
— Прощай, Лёша.
И ушла. В ночь. В свежую, сыроватую, пахнущую травами и свободой ночь.
Её сердце ныло, но там же — в этом больном сердце — вдруг зажёгся крошечный огонёк.
Впервые за долгое время я выбрала себя.
