Анна стояла у окна в трусах и майке, когда Лидия Аркадьевна вошла в кухню. Свекровь замерла на пороге, словно врезалась в невидимую стену. Секунду они смотрели друг на друга — невестка спокойно, свекровь с выпученными глазами — а потом началось.
— Ты что, с ума сошла?! — Лидия Аркадьевна схватилась за сердце с таким драматизмом, что хватило бы на целый спектакль в провинциальном театре. — Голая по квартире ходишь!
— Я в своей квартире, — Анна налила себе кофе, не торопясь прикрываться. Руки не дрожали. Это было важно — чтобы не дрожали. — И не голая, а в белье.
— В нашей квартире! — поправила свекровь, делая акцент на первом слове. — Где живут приличные люди!
Анна сделала глоток. Кофе был горячий, обжигающий — как раз такой, какой нужен для утренних боёв. За четыре года брака она научилась варить его идеально: крепкий, с лёгкой горчинкой, способный разбудить даже мертвеца. Или придать храбрости живой.
— Лидия Аркадьевна, — произнесла она, глядя свекрови прямо в глаза. — Это моя квартира. Моя и Глеба. Если вам некомфортно видеть меня в таком виде, никто не заставляет вас здесь находиться.
Свекровь побагровела. Анна знала все оттенки этого багрянца — от лёгкого румянца недовольства до пурпура ярости. Сейчас был где-то посередине — тревожный малиновый.
— Глеб! — заорала Лидия Аркадьевна. — Глеб, иди сюда немедленно!
Из ванной донёсся приглушённый ответ мужа. Анна представила, как он сейчас стоит под душем, зажмурившись, и пытается сделать вид, что не слышит. Бедный Глебушка. Четыре года назад она влюбилась в его улыбку — открытую, без подвоха. В то, как он смеялся над её шутками, запрокидывая голову. В его большие тёплые ладони, которые умели успокаивать одним прикосновением.
Тогда ей казалось, что родители — это такое дополнение к комплекту, необязательный бонус. Встречаться раз в месяц, поздравлять с праздниками, иногда ездить на дачу шашлыки жарить. Нормальные отношения нормальных людей.
Но Лидия Аркадьевна оказалась не дополнением, а основным блюдом. С гарниром в виде тихого, вечно соглашающегося Аркадия Петровича.
Сначала были звонки. По пять раз в день. «Глебушка, ты поел?» «Сыночек, не забудь тёплый шарф». «Милый, а почему ты вчера не позвонил?» Анна терпела. Мало ли, может, у них в семье так принято.
Потом начались визиты. Без предупреждения, в любое время. Анна могла вернуться с работы и обнаружить свекровь, копающуюся в их шкафах («Я просто хотела помочь с уборкой!») или переставляющую мебель («Так же гораздо удобнее!»). Однажды она нашла Лидию Аркадьевну читающей их с Глебом переписку в телефоне — тот по рассеянности оставил его разблокированным.
— Я случайно! — оправдывалась свекровь. — Думала, это мой!
У Лидии Аркадьевны была древняя Nokia с кнопками.
Но переломный момент случился три месяца назад. Анна пришла домой после тяжёлой смены в больнице — она работала медсестрой в травматологии — и обнаружила в их спальне два чемодана, раскладушку и Аркадия Петровича, деловито расставляющего на тумбочке свои лекарства.
— Мы продали квартиру! — радостно объявила появившаяся следом Лидия Аркадьевна. — Решили пожить с вами, пока новую не подберём. Вы же не против?
Это был не вопрос. Это было уведомление.
Анна тогда посмотрела на Глеба. Тот стоял в дверях, бледный, с несчастным видом человека, которого поставили перед невозможным выбором.
— Мам, мы же говорили… — начал он.
— Что говорили? — Лидия Аркадьевна мгновенно перешла в наступление. — Что родители тебе не нужны? Что мы должны по съёмным углам скитаться? У вас тут две комнаты, места всем хватит!
И они остались.
Первую неделю Анна держалась. Пыталась найти компромиссы, установить границы. Бесполезно. Лидия Аркадьевна границ не признавала. Она входила к ним в спальню без стука («А что вы там такого делаете, что я видеть не должна?»), комментировала их интимную жизнь («Что-то вы вчера долго не спали, нездорово это»), выбрасывала продукты из холодильника («Эти ваши йогурты — сплошная химия!»).
Анна пробовала говорить с Глебом. Он соглашался, обещал поговорить с матерью, но разговоры эти ни к чему не приводили. Лидия Аркадьевна либо устраивала истерику с валидолом, либо обижалась так театрально, что Глеб сдавался на второй минуте.
— Потерпи немного, — просил он. — Они же ненадолго.
Но «немного» растянулось на три месяца. Квартиру родители, похоже, и не думали искать. Зачем, когда можно жить у сына? Бесплатно, со всеми удобствами, ещё и невестку можно воспитывать.
И вот вчера Анна сломалась. Вернее, не сломалась — наоборот, собралась. Как собирают в кулак всю волю перед прыжком с вышки.
Она сидела в ванной — единственном месте в квартире, где можно было запереться — и думала. О том, что ей тридцать два года. Что она любит своего мужа, но не готова жить с его мамой до конца её или своих дней. Что нормальные методы не работают.
И тогда родился план.
— Анна, оденься немедленно! — Лидия Аркадьевна не сдавалась. — Что подумает отец!
— Пусть думает что хочет, — Анна допила кофе и направилась к выходу из кухни. — Я иду досыпать. В своей спальне. В своей квартире.
Проходя мимо свекрови, она специально задержалась — так, чтобы та успела рассмотреть татуировку на лопатке. Маленькую птичку, которую они с Глебом сделали в первую годовщину. Лидия Аркадьевна татуировки считала признаком морального разложения.
В коридоре она столкнулась с мужем. Глеб стоял с полотенцем на бёдрах, мокрые волосы торчали во все стороны. Во взгляде читалась обречённость.
— Ань…
— Доброе утро, любимый, — она чмокнула его в щёку и прошла дальше.
Следующие десять дней превратились в войну. Анна методично появлялась в белье везде, где могла встретить свёкров. Готовила завтрак в кружевном комплекте. Смотрела телевизор в одних трусиках. Поливала цветы на балконе в полупрозрачной сорочке.
Лидия Аркадьевна задействовала весь арсенал. Слёзы («Я не думала, что доживу до такого позора!»). Угрозы («Я расскажу всем, какая ты!»). Манипуляции («У отца из-за тебя давление подскочило!»). Попытки пристыдить («Как ты будешь детей воспитывать?»).
Анна держалась. Это было как стоять под холодным душем — сначала шок, потом привыкаешь. Она даже начала получать от этого странное удовольствие. Не от эксгибиционизма — от свободы. От того, что наконец-то перестала притворяться.
Глеб мучился. Разрывался между женой и матерью, как герой античной трагедии. Анна его почти жалела. Почти — потому что злость всё-таки была сильнее. На его неспособность защитить их пространство. На готовность бесконечно терпеть. На то, что она вынуждена воевать одна.
Аркадий Петрович первые дни усиленно делал вид, что ничего не происходит. Читал газету, поднимая её повыше. Смотрел телевизор, не отрываясь. Но к концу недели сдался.
— Лида, — услышала Анна его тихий голос из кухни. — Может, и правда поискать квартиру?
— Молчи! — рявкнула жена. — Сговорились все против меня!
На десятый день Анна проснулась от грохота. В коридоре стояли собранные чемоданы, Лидия Аркадьевна командовала мужем, Глеб пытался помочь отцу с коробками.
— Нашли подходящий вариант, — буркнул он, не глядя на жену. — В Южном Бутово. Сегодня переезжают.
Анна стояла в дверях спальни — в пижаме, надо заметить — и смотрела на эту суету. Внутри боролись облегчение и странная пустота. Как после экзамена, к которому долго готовился.
Лидия Аркадьевна прошла мимо, гордо задрав подбородок. Ни слова, ни взгляда. Только у самой двери обернулась.
— Запомни, — сказала она, глядя Анне прямо в глаза. — Глеб мой сын. Мой. И если ты думаешь, что выиграла…
— Мам! — Глеб дёрнулся было к ней, но Анна удержала его за руку.
— Всего доброго, Лидия Аркадьевна, — сказала она спокойно. — Аркадий Петрович, здоровья вам.
Дверь захлопнулась. Глеб сполз по стене на пол, закрыв лицо руками.
— Прости, — пробормотал он. — Прости меня. Я должен был… Я не смог…
Анна села рядом, обняла его. Он пах шампунем и домом. Их домом.
— Глебушка, — прошептала она. — Всё хорошо. Всё теперь будет хорошо.
— Она больше не будет с тобой разговаривать. И я… Мне придётся выбирать.
— Не придётся, — Анна погладила его по голове. — Ты будешь ездить к ним. Один. Они твои родители, я не собираюсь вставать между вами. Просто… просто они больше не будут жить в нашей спальне. Это всё.
Глеб поднял на неё красные глаза.
— Ты специально? Всё это… специально?
Анна подумала секунду. Можно было соврать, сказать, что нет, просто совпало. Но они и так слишком долго играли в игры.
— Да, — сказала она. — Специально. Потому что по-другому не получалось.
Глеб смотрел на неё так, словно видел впервые. Потом притянул к себе, уткнулся лицом в плечо.
— Господи, — пробормотал он. — Что же ты со мной сделала. Я теперь тоже буду бояться заходить на кухню.
Анна рассмеялась. Первый раз за три месяца — искренне, от души.
— Не бойся, — сказала она. — Для тебя я всегда буду одеваться. Ну, почти всегда.
Они сидели на полу в коридоре, обнявшись, пока солнце поднималось над Москвой. Их квартира — их, только их — была наполнена тишиной и светом. Где-то в Южном Бутово Лидия Аркадьевна, наверное, уже обустраивала новое жилище и планировала стратегию дальнейших отношений. Где-то звонили телефоны, спешили люди, начинался обычный день.
А здесь, на четвёртом этаже обычной девятиэтажки, Анна и Глеб учились жить заново. Вдвоём. На своей территории.
— Знаешь, — сказал вдруг Глеб. — А ведь красивое у тебя бельё. Я как-то раньше не замечал.
Анна фыркнула ему в плечо.
— Придурок.
— Твой придурок.
— Мой, — согласилась она. — Только мой.
И это была правда. Может быть, первая настоящая правда за все четыре года. Не идеальная, не причёсанная, не удобная для всех. Но их.
За окном загудели машины. Город просыпался. А Анна закрыла глаза и улыбнулась. Завтра она наденет свой любимый халат — длинный, махровый, закрывающий всё от шеи до пят. Заварит кофе покрепче. И будет завтракать на своей кухне, никого не стесняясь и ни перед кем не оправдываясь.
В конце концов, революции не выигрывают в кружевном белье.
Или всё-таки выигрывают?
