Я замерла, продолжая натянуто улыбаться. Всего несколько секунд после слов свекрови, но время словно остановилось. Улыбка застыла на моём лице, пока внутри что-то рушилось безвозвратно.
— Как там… Артём? Или Даня? — спросила она, глядя в окно. Моему сыну пять. Свекровь его видела трижды.
Я улыбнулась. Но внутри что-то оборвалось — это ведь не просто забывчивость. Это её выбор.
***
Пять лет назад, когда я впервые переступила порог дома Ирины Викторовны, мне сразу стало не по себе. В просторной гостиной всё было расставлено с педантичной аккуратностью: фотографии в строгих рамках, безупречно отполированная мебель, не единой пылинки. На всех фотографиях был её сын — мой Костя, в разные периоды жизни. И ни на одной — его отец.
— Проходи, располагайся, — сказала она тогда, окидывая меня оценивающим взглядом. — Костя много о тебе рассказывал.
Позже от Кости я узнала, что его отец ушёл, когда ему было всего четыре года. Ирина Викторовна одна поднимала сына, работала преподавателем черчения в техникуме днём и подрабатывала шитьём на заказ по вечерам. Никогда больше не выходила замуж.
— Она не простила папу, — объяснял мне Костя. — И боится, что история повторится.
Я старалась понять её. Быть терпеливой. Находить общий язык. Костя был её единственным сыном, и я понимала, что должна уважать эту связь. Когда мы решили жить вместе, Ирина Викторовна подарила нам набор постельного белья.
— Чтобы в вашем доме всегда был уют, — сказала она, но взгляд её оставался холодным.
***
Наше жильё мы приобрели вместе. Я внесла большую часть первоначального взноса — работая в туристической фирме, где организовывала индивидуальные туры по странам Азии. И смогла хорошо накопить за три года.
Костя, трудившийся инженером-проектировщиком ирригационных систем для частных участков, взял на себя основные ежемесячные платежи по кредиту. Мы оба много работали, чтобы поскорее выплатить ипотеку за нашу небольшую двушку в новостройке на окраине города.
Когда я забеременела, Ирина Викторовна прислала сообщение: «Поздравляю. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь».
Всего одна фраза, но она заставила меня усомниться в себе. Знаю ли я? Готова ли стать матерью? Хватит ли у нас денег на ребёнка?
Костя успокаивал меня, говорил, что его мать просто беспокоится, что это её способ проявлять заботу. Но мне казалось, что это нечто другое — неприятие. Как будто мой ребёнок не был для неё настоящим внуком.
Когда родился Максим, Ирина Викторовна приехала в роддом. Я до сих пор помню, как она держала его на руках. Неловко, словно это был не ребёнок, а какой-то хрупкий предмет, который она боялась разбить.
— Хорошенький, — сказала она тогда. — На тебя похож.
И в этих словах мне почудилось разочарование.
***
Сегодня мы сидели в кафе недалеко от её дома. Зашли «на пять минут», как сказал Костя, но уже полчаса слушали рассказы Ирины Викторовны о её новых студентах, о том, какие чертежи она проверила для выпускного курса, и о заказах на шитьё от местной театральной студии.
Я посмотрела на время. Нам нужно было забрать Максима из детского центра развития к шести. Он там занимался рисованием — преподаватель заметила у него особые способности и рекомендовала их развивать.
— Мам, нам пора, — мягко сказал Костя. — Сына нужно забрать.
И тогда она произнесла эту фразу, от которой всё внутри меня перевернулось:
— Как там… Артём? Или Даня?
Пять лет. А она видела его всего трижды. По её выбору, не по нашему.
Я понимала, что она не забыла имя внука. Это было невозможно. Она помнила дни рождения всех своих клиентов, помнила, какие растения они предпочитают. Она не могла забыть имя единственного внука.
— Максим, — ответила я, сохраняя улыбку. — Его зовут Максим.
— Ах да, Максим, — она махнула рукой. — Все эти современные имена так похожи.
Максим — самое обычное имя. Но для меня в тот момент стало ясно: она не просто забыла. Она отказывалась принять его в свою жизнь. Принять нас.
***
В машине мы молчали. Костя вёл, крепко сжимая руль. Я смотрела в окно на проносящиеся мимо дома.
— Она не специально, — наконец произнёс он. — Просто возраст. Ей тяжело запоминать новые имена.
— Ей пятьдесят, Костя, — тихо ответила я. — И она помнит имена всех своих клиентов. Всех твоих школьных друзей. Всех своих соседей.
— Что ты хочешь от меня? — его голос стал напряжённым. — Чтобы я перестал общаться с собственной матерью?
— Я хочу, чтобы ты увидел, что происходит, — сказала я. — Она делает вид, что нас не существует. Что твоего сына не существует.
— Она просто старой закалки, — он вздохнул. — Ей нужно время.
— Пять лет, Костя. Пять лет — это не достаточно времени?
Он не ответил. Мы подъехали к детскому центру. Максим выбежал нам навстречу, размахивая листом бумаги.
— Мама! Папа! Смотрите, что я нарисовал!
На рисунке была наша семья: я, Костя, Максим и наш кот Персик. И еще одна фигура в отдалении — маленькая, едва различимая.
— А это кто? — спросил Костя, указывая на эту фигуру.
— Это бабушка, — просто ответил Максим. — Я её нарисовал далеко, потому что она далеко живёт и редко приходит.
Ирина Викторовна жила в двадцати минутах езды от нас.
В тот вечер, уложив Максима спать, я долго сидела на кухне. Костя присоединился ко мне, поставил чайник.
— Знаешь, — начал он, — когда мой отец ушёл, мама осталась совсем одна. Её родители к тому времени уже ушли из жизни, брата у неё не было. Она работала одна, чтобы меня поднять. И никогда не жаловалась.
— Я понимаю, — ответила я. — И уважаю её за это. Но это не даёт ей права игнорировать нашего сына.
— Она боится привязаться к нему, — тихо сказал Костя. — Боится, что если она позволит себе полюбить его, то может потерять. Как потеряла моего отца.
— Но мы никуда не собираемся исчезать! — воскликнула я. — Мы хотим, чтобы она была частью нашей жизни!
— Она не верит в это, — он покачал головой. — После того, как папа ушел, она перестала верить людям.
— Мы с Максимом не должны расплачиваться за боль, которую причинил твой отец, — мягко сказала я.
Он поднял на меня глаза. И я увидела в них боль.
— Я знаю, — прошептал он. — Но я не знаю, как это исправить.
***
В ту ночь я долго не могла уснуть. Утром я приняла решение. Пока Костя был в душе, я набрала номер Ирины Викторовны.
— Доброе утро, — сказала я, когда она ответила. — Это Рита. Нам нужно поговорить.
— Я занята сегодня, — сухо ответила она. — У меня встреча с клиентами.
— Речь идёт о вашем внуке, — твёрдо сказала я. — И о том, что вы не можете запомнить его имя.
На другом конце линии повисло молчание.
— Давай встретимся в три, — наконец сказала она. — В том же кафе.
Я не стала говорить Косте о предстоящей встрече. В три часа я сидела за столиком у окна. Ирина Викторовна появилась минута в минуту, как всегда безупречно одетая и собранная.
— Я слушаю, — сказала она, садясь напротив.
— Вы не забыли имя моего сына, — начала я прямо. — Вы сделали вид, что забыли. Я хочу знать почему.
Она смотрела на меня долгим взглядом, затем вздохнула.
— Ты прямолинейна. Это, пожалуй, единственное, что мне в тебе нравится.
— Меня не интересует, нравлюсь я вам или нет, — ответила я. — Меня интересует, почему вы отказываетесь принять собственного внука.
— Потому что я не верю, что вы останетесь, — просто сказала она. — Люди уходят, Рита. Всегда.
— Не все люди уходят, — возразила я. — Мы с Костей вместе уже семь лет. У нас прекрасный сын. Мы любим друг друга.
— Мы с его отцом тоже любили друг друга, — она усмехнулась. — Первые пять лет были идеальными. А потом он встретил свою секретаршу и решил, что она подходит ему больше.
— Я не его отец, — твёрдо сказала я. — И не собираюсь исчезать из жизни Кости.
— Все так говорят, — она пожала плечами. — А потом жизнь вносит свои коррективы.
Ирина Викторовна сложила руки на столе и посмотрела мне прямо в глаза.
— Так вышло, что у меня другие приоритеты, — произнесла она с отчетливой холодностью. — И давай будем честными: твой сын для меня — чужой ребенок.
Эти слова обрушились на меня подобно лавине. Я почувствовала, как краска приливает к лицу, как дрожат пальцы.
— Чужой? — переспросила я. — Он сын вашего сына.
— Биологически — возможно, — она слегка пожала плечами. — Но я не чувствую с ним связи. И не собираюсь притворяться.
Я медленно поднялась.
— Спасибо за откровенность, — голос мой звучал неожиданно спокойно. — Теперь мы оба знаем, как обстоят дела.
***
Дома я не стала рассказывать Косте о нашем разговоре. Зачем? Что бы это изменило? Он разрывался между матерью и нами — и это была пытка, которую я не хотела усугублять.
Я начала строить нашу жизнь так, будто Ирины Викторовны не существовало. Когда Костя навещал её, мы с Максимом находили себе занятия. Я показывала сыну город, водила его в парки, на выставки, в детские центры. Мы лепили из глины фигурки, рисовали акварелью закаты, собирали гербарии.
Максим постепенно перестал спрашивать про бабушку.
— Мама сказала, что не сможет приехать на день рождения Максима, — сообщил Костя за ужином. — У неё какие-то планы.
День рождения сына приходился на субботу. Шестилетие — важная дата. Мы готовились, заказали торт в форме динозавра, пригласили детей из его группы в детском центре.
— Ничего страшного, — я пожала плечами, накладывая овощи в тарелку. — У нас будет весело и без неё.
Костя помолчал, глядя в окно.
— Не понимаю, почему она так, — наконец произнес он. — Мама всегда была… сложной. Но это слишком.
— Всё в порядке, — я накрыла его руку своей. — Правда.
***
Прошел год. Потом ещё один.
Ирина Викторовна звонила сыну каждую неделю — всегда по вторникам в семь вечера, с точностью швейцарских часов. Они общались минут по двадцать, не больше. Она спрашивала, как у него дела на работе, рассказывала о своих проектах, новых учениках, соседях.
Иногда спрашивала про Максима.
Костя навещал её раз в месяц — всегда один. Это стало негласным правилом. Он приносил ей продукты, помогал с техникой, иногда что-то ремонтировал по дому. Возвращался молчаливым и задумчивым.
Я не спрашивала. Он не рассказывал.
Между нами образовалось пространство тишины — небольшое, но ощутимое. Как незримая стена, которую мы научились обходить, делая вид, что её нет.
Максиму исполнилось восемь.
Он вырос сосредоточенным, вдумчивым мальчиком. Увлекался рисованием, археологией, собирал модели кораблей. Учился играть на фортепиано — у него обнаружился абсолютный слух.
Однажды, когда мы возвращались с занятия музыкой, он спросил неожиданно:
— Мам, почему бабушка нас не любит?
Я едва не споткнулась. Мы никогда это не обсуждали. Я думала, он уже… забыл.
— С чего ты взял?
— Я не маленький, — он посмотрел на меня серьезными глазами. — Папа ходит к ней один. Она никогда не звонит мне. Никогда не приходит в гости. На дни рождения не приезжает.
Я присела на скамейку и похлопала рядом с собой. Он сел, болтая ногами.
— Понимаешь, — начала я осторожно, — некоторые люди просто… не умеют любить. Это не значит, что с тобой что-то не так. С тобой всё замечательно. Ты умный, добрый, талантливый мальчик. Просто у бабушки… свои особенности.
— Она думает, что вы с папой разведетесь? — спросил он прямо.
Я замерла.
— Откуда ты…
— Я слышал, как папа говорил по телефону, — он смотрел на свои кроссовки. — Он сказал: «Мама, мы с Ритой не разведемся, хватит об этом».
Я вздохнула. Что ж, он действительно уже не маленький.
— Да, бабушка почему-то в это верит. Но это неправда. Мы с папой любим друг друга и тебя — больше всего на свете.
***
Когда Максиму исполнилось десять, у Кости появилась возможность поехать на годовую стажировку в другой город. Важный проект, который мог дать рост в карьере, увеличить доход.
— Я откажусь, — сказал он, когда мы обсуждали это вечером. — Не хочу оставлять вас.
— Не глупи, — я покачала головой. — Это отличный шанс. Мы справимся. Будешь приезжать на выходные.
— А как же мама? — спросил он, и я поняла: вот оно. Настоящее препятствие.
— У неё всё хорошо, — ответила я осторожно. — Она справляется сама. Ты ведь не обязан…
— Она стареет, — перебил он. — Я не могу просто… уехать.
Я не стала напоминать, что у свекрови совсем не глубокая старость. Что она до сих пор работает полный день, шьет на заказ и выглядит моложе своих лет.
***
В итоге Костя всё-таки поехал. Новый город, новый проект, новые возможности. По выходным он навещал нас с Максимом, а в остальное время общались по видеосвязи.
Ирина Викторовна восприняла отъезд сына как предательство. Первое время она звонила ему ежедневно, выговаривая за решение уехать. Потом смирилась и вернулась к привычному графику: раз в неделю, по вторникам.
Она неизменно заканчивала разговор словами:
— Когда ты одумаешься и вернешься?
Он не отвечал.
***
Полгода пролетели незаметно. Костя преуспевал в проекте, его ценили, прочили повышение. Я продолжала работать в нашем городе. И водила Максима на занятия музыкой, встречалась с подругами, занималась домом. А наши выходные были наполнены впечатлениями, прогулками, разговорами.
Мы были… счастливы, несмотря на расстояние.
Ирина Викторовна продолжала жить своей жизнью. Не приезжала к нам ни разу. На приглашения отвечала отказом.
В майские праздники Костя предложил:
— Давай съездим к маме. Весна, тепло, погуляем там.
Я согласилась. Максим тоже не возражал, хотя особого энтузиазма не проявил.
Мы приехали в начале мая, когда всё цвело и благоухало. Позвонили в знакомую дверь.
Ирина Викторовна открыла, окинула нас взглядом. Улыбнулась Косте — искренне, тепло. Кивнула мне. Посмотрела на Максима с лёгким удивлением.
— Как вырос, — только и сказала она.
В квартире ничего не изменилось. Те же фотографии на стенах — Костя в разные периоды жизни. Ни одной новой. Ни одной с Максимом.
Мы сидели за столом, разговаривали. Вернее, говорили Костя и его мать — обсуждали общих знакомых, его работу, её дела. Максим молчал, изучая скатерть. Я изредка вставляла реплики, поддерживая беседу.
— А как учёба? — вдруг спросила Ирина Викторовна, глядя на внука. — Любимые предметы?
— Музыка. И естествознание.
— Вот как, — она кивнула. — Музыка — это хорошо. Развивает мышление.
На этом их общение закончилось.
Ирина Викторовна внезапно сказала:
— Он похож на тебя. Не на Костю.
— Да, внешне больше на меня, — согласилась я.
— И характером тоже, — добавила она. — Молчаливый. Сдержанный.
Я не стала говорить, что дома Максим совсем другой — шумный, весёлый, разговорчивый. Что он замолкает только здесь, в этой квартире, где чувствует себя нежеланным гостем.
— Как знать, — только и ответила я.
***
Костя получил повышение, его ценили. Я продолжала работать в туристической фирме в нашем родном городе.
Максим рос, менялся, превращался в подростка — со всеми радостями и сложностями этого возраста.
Ирина Викторовна продолжала жить своей отдельной жизнью. К нам не приезжала, на приглашения отвечала отказом. С сыном общалась по телефону, с внуком — никак.
Я не злилась на неё больше. Не обижалась. Только жалела — той же жалостью, что и Максим в детстве.
Потому что она действительно многое теряла. Каждый день. Каждый год. Каждый момент, который могла бы провести с семьёй.
В конце концов, не мы оставили её. Она оставила нас. И теперь мы просто жили дальше — без неё.
