— Ты мне зубы не заговаривай, Алиса, — Валентина Петровна поставила сумку с апельсинами прямо на стеклянный журнальный столик, оставив на нём мокрое кольцо, — ты мне скажи честно: сколько ты зарабатываешь на своём вот этом… бизнесе?
Слово «бизнес» она произнесла с тем же выражением, с каким другие говорят «секта» или «порносайт». Села тяжело, как в последний раз, вздохнула со звоном украшений — браслет, серьги, кольца, всё с рынка, но массивное, видно, чтобы люди завидовали.
Алиса в этот момент как раз доставала из духовки куриные голени — обычный будний вечер, когда хочется просто в тишине поесть, залезть под плед и включить что-нибудь бессмысленное, чтобы не думать ни о работе, ни о свекровях, ни о будущем.
Но не тут-то было.
— Не твоё дело, Валентина Петровна, — спокойно сказала она, хотя ком в горле уже намекал: «Сейчас будет бой. Держись». — Мы с Лёшей взрослые люди. Разберёмся.
— Ой, только не надо про «взрослых», — свекровь закатила глаза. — Мой сын, между прочим, без моего совета ещё в подгузники сам не начал ходить. А ты ему, значит, затычка во всех дырках?
Алиса скривилась, выпрямилась, положила противень на подставку. Запах чеснока, приправы и жареной корочки повис в воздухе, но есть перехотелось.
— Чай будешь? — спросила она, уже понимая, что, если ответ будет «да», то он будет сопровождаться монологом минут на сорок. Но всё равно спросила — вежливость, как генетический дефект.
— Сделай с лимончиком. И без этих ваших модных трав. У меня от них давление прыгает.
Она уселась поудобнее, вытянула ноги в стоптанных, но сияющих от лака сапожках, и огляделась. Прищурилась на тюль, покосилась на кофейную машину. Как будто высчитывала, на сколько же «эта молодая» себя тут устроила.
— Вот скажи мне, — заговорила, прихлёбывая горячий чай, — это нормально, что у меня пенсия пятнадцать, а ты вон сумку «Майкл Корс» таскаешь? Кого ты хочешь обмануть, деточка? Ты ж не на госслужбе. Всё на нём, на моём сыне, а ты, значит, крутая бизнесвумен?
Алиса не ответила. Смотрела в окно, на двор — серый, мокрый, скучный. Как всё, что начиналось с Валентины Петровны.
— Я, между прочим, в твоём возрасте уже троих тянула. Без всяких бизнесов. Просто работала! А ты? Интернет-магазин. Ну-ну. Кнопки жмёшь и деньги капают.
— У меня не кнопки. У меня логистика, клиенты, налоги, — устало проговорила Алиса. — Пять сотрудников на зарплате. Двенадцать часов на телефоне. По выходным — отгрузки.
— Не скули, — хмыкнула свекровь. — Я тебя не унижаю. Я тебе предлагаю. Ты ж не чужая, мы семья. Ты пойми: если у тебя есть, то у всех должно быть. По-человечески.
Вот тут Алиса медленно повернулась. Положила чашку.
— Что именно ты предлагаешь? — в голосе застыла сталь. Лёгкая, тонкая, но явно не гнущаяся.
— Пятьдесят тысяч. В месяц. Мне. — Валентина Петровна выпрямилась, подняла подбородок. — Это не деньги для вас. А для меня — хлеб с маслом. Ну, и зубы вставить.
— Серьёзно?
— Серьёзнее некуда. И давай без трагедий. Я не прошу, я просто ставлю вопрос на семейный уровень. Ты ведь жена, а значит, вся ваша прибыль — общая. И я — часть семьи. Значит, и мне кусочек полагается.
Алиса молчала.
Пятьдесят тысяч. Ежемесячно. За что? За то, что она когда-то родила Лёшу? За то, что каждый их визит оборачивается душевным выносом и пассивной агрессией, от которой потом неделю отходишь?
— Валентина Петровна, — медленно сказала она. — Вы в своём уме?
— Не груби. Ты ещё спасибо скажешь, что я не попросила долю в бизнесе.
— А ты хочешь?
Свекровь вскинула брови. Подумала. Взвесила.
— А почему бы и нет? — ухмыльнулась. — Скинешь на меня ИП, оформим как номинального партнёра. У меня всё равно льготы по возрасту, меньше налогов будет. Ты только выиграешь.
Алиса встала. Без резких движений, но уже всё было ясно.
— Мы с вами не партнёры. И не будем. Мой бизнес — моя территория. И доходы — мои.
— А Лёша? — голос Валентины Петровны стал тонким, как проволока. — Он что, тряпка у тебя? Или ты ему уже язык отрезала?
Алиса сглотнула. Кулаки дрожали.
— Лёша приедет — обсудим.
— Нет, милая. Лёшу я уже подготовила. Мы с ним говорили. И он сказал: «Если Алиса не против, я только за».
У Алисы потемнело в глазах. Не от ярости даже — от усталости. От предчувствия, что эта гадость расползётся, как плесень по стенам, если её не выжечь.
— Тогда передай ему: я против. И если он не на моей стороне, то пусть катится вместе с тобой.
— Что?! — вскочила Валентина Петровна, чай расплескался на ковёр. — Ты ещё выгонишь меня, да? Сына моего натравишь? Деньги прячешь, потому что ты… ты же даже не родила!
Вот оно. Вот яд. Настоящий.
Алиса не выдержала. Подошла к двери, распахнула её.
— Уходите. Сейчас же.
— Алиса…
— Уходите, Валентина Петровна, пока я не вызвала участкового. Вы вломились без приглашения, вымогаете деньги. Это называется шантаж. И свидетели есть — камера на двери.
Свекровь замерла. Потом выпрямилась, взяла сумку. Сдержанно. С достоинством.
— Ну-ну. Смотри, как бы не пожалела, — и вышла.
Дверь захлопнулась. В кухне пахло курицей и… железом. Будто кровь. Алиса села на пол, прижала ладони к вискам. Сердце колотилось. Бурлило. Стук. Стук. Стук.
В этот момент пришла СМС от Лёши:
«Мамка сказала, ты психанула. Может, не стоило так резко? Мы же семья. Она просто хотела поговорить. Люблю тебя».
Алиса смотрела на экран. Долго. Потом выключила телефон. Медленно, но с железом в голосе сказала вслух:
— Ну всё. Началось.
***
— Так ты меня выгнала? — голос Алексея, спокойный и ледяной, резал тишину кухни.
Алиса даже не обернулась. Он стоял в дверях, с чемоданом, свежий после поезда, в куртке с оторочкой, которую она ему сама когда-то подарила. Она молча наливала себе воду из фильтра. Руки дрожали.
— Нет, Лёш. Я её выгнала. Большая разница.
— Ты с ума сошла, — он скинул куртку, повесил её на спинку стула. — Это моя мать. У тебя что, совсем совести не осталось?
Алиса посмотрела на него. Ровно, спокойно. Но в груди уже что-то надувалось, как воздушный шар с кислотой.
— А у неё осталась? Или совесть — это женская прерогатива?
Он усмехнулся.
— Не начинай, Алиса. Я с дороги. Я вообще-то думал, ты обнимешь, поцелуешь. А тут — цирк.
— Цирк уехал, клоуны остались, — сухо ответила она. — Ты хочешь, чтобы я тебе ещё ужин разогрела, или начнём с того, что твоя мама требовала пятьдесят тысяч ежемесячно?
Он моргнул.
— Ну… Она просто сказала, что пенсия маленькая, ей сложно. Ты бы и так ей помогла. Мы ж не чужие.
— Нет. Не чужие. Именно поэтому я тебя не выгнала. Пока. — Она подошла ближе. — Послушай внимательно. Это не просьба. Это ультиматум. Или ты объясняешь своей матери, что она — гость, а не акционер, или я ухожу. Серьёзно. Собираю вещи и ухожу. Без слёз, без истерик. Я устала быть кошельком и девочкой на побегушках.
Он смотрел на неё. Несколько секунд. Потом встал, достал телефон. Быстро, раздражённо.
— Мам, — сказал он, — не звони Алисе, не пиши. Нет, нет, я тебя не бросаю. Просто… Просто ты перегнула. Да, перегнула, мам. Это бизнес. Не надо туда лезть. Я потом приеду, поговорим.
Он отключился, бросил телефон на стол.
— Доволен?
Алиса кивнула. Но почему-то внутри не стало легче. Как будто что-то повисло в воздухе — недосказанное, ядовитое.
— Я не против помогать ей, Лёш. Но добровольно. А не потому, что меня шантажируют. Понял?
Он кивнул, но лицо оставалось деревянным. Обиделся. Конечно. Маменькин сынок.
***
Через неделю всё будто бы улеглось. Внешне.
Лёша на работе, Алиса в своих поставках, упаковках, курьерах. Валентина Петровна молчит. Правда, звонила его сестре — той, что в Туле, — и та уже написала Алисиной двоюродной сестре в Вайбере, что «эта Алиса совсем страх потеряла, унижает мать Лёши, бедная старушка».
Даже свекровина подруга из соседнего подъезда — худая, вечно крашеная в чёрное бабка по имени Элла Львовна — остановила Алису у магазина:
— Деточка, вы ж поймите… Она ведь одна. Ей тяжело. А ты — молодуха, у тебя всё в шоколаде.
Алиса кивнула и пошла мимо. Молча. Потом, дома, порезала палец, открывая упаковку и рыдала прямо над коробкой с термокружками для доставки.
Потом — как всегда. Собралась. Заклеила пластырем. Работать надо.
А вечером… Вечером пришёл сюрприз.
Она вернулась с рынка с закупками — зелень, огурцы, упаковка творога для промо-акции. Включила свет — и застыла.
В её квартире, на диване, в халате, сидела Валентина Петровна.
— Что ты… что ты здесь делаешь? — Алиса выронила пакет. Помидоры покатились по полу.
— У меня давление. Мне стало плохо. Лёша сказал: «Полежи у нас». — Она отхлебнула чай из чашки, которую, видимо, сама себе и налила. — Дома одна, мне страшно. А вы — семья. Или уже не?
Алиса дышала тяжело.
— Он дал тебе ключ?
— Я давно его сделала. Ещё когда цветочки поливать просили, помнишь?
— Уходи.
— Нет. — Свекровь встала. Взгляд — твёрдый. — Я тут жить буду. Пока не оклемаюсь. У вас тут воздух лучше. И интернет быстрый. И душ не капает.
— Уходи, говорю!
— Позови сына. Пусть сам скажет. А не как ты — с гонором.
Алиса позвонила. Голос Алексея был усталым:
— Алис, ну ты чего? Ну полежит мама пару деньков. Она же слабая. Не начинай опять.
— Ты мне изменяешь? — вдруг спросила она.
— Чего? — он оторопел.
— Ну раз ты с ней — против меня. Значит, ты выбрал. Значит, ты предал. Всё. Считай, что это конец.
Она выключила телефон. Говорить больше не могла. Взяла чемодан из шкафа. Открыла. Начала складывать вещи.
— Куда это ты собралась? — поинтересовалась Валентина Петровна, но уже без иронии. С тревогой.
— Подальше от вас обоих, — ответила Алиса. — В квартире, где мне дышать нечем, я не живу. Я выхожу.
И вышла. В тапках. С чемоданом. Вечер был липкий, тёплый, пах сиренью. А ей казалось — это запах свободы.
***
— Ты где? — голос Алексея звучал глухо, как будто из старой трубы.
Алиса смотрела на экран и не брала трубку. Уже третий раз. Он звонил с утра, потом днём, теперь вот под вечер. Смс от него были короткие, как выкрики на рынке: «Вернись», «Мама уехала», «Я всё понял».
Поздно, милый. Поезд ушёл, да и станцию снесли.
Она сидела на кухне у своей подруги Таньки — той самой, что три года назад развелась с мужем и купила себе однушку в Отрадном. Квартира была тесная, с облупленным подоконником и ламинатом, который отходил у входа, зато тишина. Никто не проверял пакеты, не открывал холодильник без спроса и не смотрел на неё, как на банкомат с юбкой.
— Ты думаешь, он приползёт на коленях? — Танька размешивала чай, стуча ложкой по стенкам чашки. — Или у тебя планы покруче?
— Пусть хоть на локтях приползёт, — буркнула Алиса. — Мне уже всё равно. Понимаешь, всё равно. Это же страшно, да?
— Это не страшно, — Танька пожала плечами. — Это — свобода. Только не перепутай с одиночеством. Очень похожи на вкус, но совершенно разные вещи.
***
Через неделю Алиса сняла студию. Да, тесная. Да, окна на промзону. Но без Валентины Петровны. Без её фразочек про «женщину, у которой бизнес — это уже перебор». Без ночных звонков от сестры Алексея: «Ты же теперь богатая, можешь маме и машину купить».
Работать стало легче. Клиенты шли. Она даже наняла курьера — парень из Сириуса, вежливый, всегда в перчатках. Улыбался. Спрашивал: «Вам помочь донести?»
Иногда по ночам было пусто. Не тихо — а именно пусто. В животе, в груди, в этом маленьком новом мире. Но только иногда.
Алексея она видела один раз. Случайно. В «Ленте», у молочки. Он держал в руках пакет молока и выглядел так, будто потерял инструкции к жизни.
— Привет, — сказал он тихо. — Я… Я не знал, что ты сюда тоже ходишь.
— Сюда? — она усмехнулась. — Я теперь везде хожу. У меня много свободы.
Он кивнул. Хотел что-то сказать. Протянул руку. Но Алиса уже поворачивалась к кассе.
— Ты… ты могла бы хотя бы простить? — спросил он почти шёпотом.
— Я простила, Лёш. Просто не забыла. А жить с тем, кто сдаёт тебя первой же своей родне, — не могу.
Он остался стоять. А она ушла. Без трагедии. Без оглядки.
***
Через месяц на телефон пришло сообщение с неизвестного номера:
«Алиса, здравствуйте. Это адвокат Валентины Петровны. Она оформила доверенность, просит уточнить ваш юридический статус в вашем бизнесе и возможность получения алиментов в порядке родства…»
Алиса долго смотрела на экран. Потом рассмеялась. Так громко, что сосед из-за стены начал стучать по батарее.
— Алименты, блин… — Она поставила чайник. — Да ты гений, Валюша. Просто гений.
Сделала скрин, переслала Таньке. Та через минуту ответила:
«Жги. Только не давай ей даже сахара на пальчике».
Алиса села за ноутбук и начала писать официальное письмо с отказом. Без эмоций. По закону. Вежливо. И с печатью.
С этого момента она знала: назад дороги нет. Да и не нужна она.
***
Через полгода Валентина Петровна всё же попала в больницу. Сердце. Никто не приехал. Даже её дочь из Тулы. У неё трое своих, ипотека и новый муж, который не выносил Валентину с первого же визита.
Алексей позвонил Алисе, когда та была на выставке (да, теперь у неё уже был свой стенд). Голос у него был странный — будто вздох в середине слова.
— Мама умерла. Инфаркт. Вызвали санитаров, но поздно. Прости, что опять беспокою. Просто… Просто я подумал, ты захочешь знать.
— Знаю, — ответила Алиса. — Сочувствую. Но теперь ты сам, Лёш. Без неё. И без меня.
— Я понял. — Пауза. — Алиса, ты счастлива?
Она посмотрела на вывеску с её логотипом, на коробки, на клиентов, на свои руки.
— Пока нет. Но я на правильном пути.
И выключила телефон.
