Маргарита проснулась, как всегда, в половине восьмого. Город уже гудел за окном, скрипела уличная ветка трамвая, внизу хлопали дверцами машины. Она сидела за кухонным столом, обхватив ладонями горячую чашку кофе. В квартире пахло добром — деревом, тишиной и старым мёдом. Квартира была дедушкиной. Наследство. Трёхкомнатная, на шестом этаже, с балконом и настоящими паркетными полами, которые скрипели, как будто разговаривали с тобой.
Раньше тут висели дедушкины фотографии, рюмки в серванте стояли по росту, и был порядок. Сейчас на подоконнике валялась кукла, в ванной — детский горшок, на диване — раскладной матрас. И каждый день — чужие кружки в раковине.
— Вот жила бы одна, вообще проблем бы не знала… — подумала она, отпивая кофе. — Ни ссор, ни склок. Только утро, кофе и новости в телефоне. А тут… опека, жалость и постоянные визги.
Дверь в комнату распахнулась.
— У тебя есть колготки вон те, телесные? — спросила Инна, даже не поздоровавшись.
Инна — сестра Арсения, мужа Маргариты. Младшая на три года, мать троих детей, недавно брошенная мужем. Жила теперь с ними — временно, как обещал Арсений. Уже четыре месяца. Сначала спала на раскладушке в гостиной, теперь оккупировала всю комнату.
Маргарита даже не обернулась.
— Смотря какие тебе нужны. В мои влезешь — бери. Но пятки оттуда не вытаскивай потом, ладно?
Инна, одетая в старую футболку и короткие шорты, демонстративно вытащила из шкафа пару, не спрося.
— Вот эти. А что ты такая злая с утра? Не выспалась?
— Просто знаешь… странно. Это ж моя квартира. А я хожу по утрам, как квартирант. Даже тапки свои найти не могу.
Инна вздохнула и села за стол напротив. Принялась чесать пятку ногтем.
— Да ладно тебе, Рита. Мы же семья. У меня трое детей. Мне просто немного времени надо. Ты же умная женщина. Неужели не понимаешь?
— Я очень хорошо понимаю, — сдержанно ответила Маргарита. — Особенно когда на завтраке вижу, как моя овсянка закончилась, а колбаса съедена до меня.
Инна вскинула брови.
— Из-за еды, что ли? Так скажи, я могу купить. Просто у меня сейчас туго — сама понимаешь. Артём алименты не платит. А ты у нас вроде как при деньгах…
— У меня зарплата администратора в частной клинике, Инна. И отпуск я планировала в этом году, между прочим.
— Вот, — Инна хлопнула ладонью по столу. — Всегда про отпуск. Ты о детях подумай! У меня сын с температурой вчера был, ты видела?
— А я медсестра, что ли? — Маргарита вскочила, уже не сдерживая злость. — Или мать? У них есть мама. И она сейчас сидит в моей квартире, пьёт мой кофе и вытирает руки о мои полотенца!
Инна встала, глаза налились обидой.
— Значит, так? То есть я вам — обуза?
— А ты не догадалась? — Маргарита подошла ближе. — Да, Инна. Именно так. Ты — обуза. Красивая, самоуверенная и очень удобная для своего брата. Только я не нанималась нянчить твоих детей.
Инна молчала. Потом презрительно усмехнулась.
— Всё, что ты сейчас сказала, — это от зависти. У тебя ни детей, ни мужика. Один Арсений, и тот твой только на бумаге.
В глазах Маргариты что-то хрустнуло. Она медленно села.
— Повтори.
— Повторю. Он всегда ко мне ближе был, чем к тебе. Потому что я ему — семья. А ты… Ну, ты просто удачное вложение. Квартира, стабильность. Надёжный вариант.
— Инна, — спокойно сказала Маргарита, — ты сейчас меня толкаешь на очень некрасивые мысли.
— Например?
— Выставить тебя. Со всеми твоими тремя богатырями. И пусть соцопека тогда заботится. Посмотрим, кого они назначат опекуном — тебя или родню твоего сбежавшего альфонса.
— А ты бы рискнула? Думаешь, брат твой тебе это простит?
— Я с ним поговорю вечером. Я ему объясню, как именно работает чувство вины. И как оно, зараза такая, быстро проходит, если на него не нажимают каждый день.
Инна повернулась, пошла прочь, но в дверях обернулась:
— Ты не справишься. Ты одна, Маргарита. И всегда одна и была. Ты просто не привыкла делить. Ни жизнь, ни мужа.
Когда дверь за ней закрылась, Маргарита осталась сидеть. Чай остыл. Из детской донёсся плач. Один из мальчиков опять проснулся.
Она взяла телефон, набрала номер. Арсений ответил не сразу.
— Да, я на объекте. Что-то срочное?
— Арсений. Или она уезжает, или я. Выбирай.
— Ты с ума сошла?
— Нет. Я проснулась. И знаешь что? У меня снова проснулся аппетит к жизни. Но без вашей семейной терапии у меня этот аппетит почему-то всегда был лучше.
На том конце наступила тишина.
— Я поговорю с ней вечером, — сказал он глухо. — Ты просто устала.
— Нет, Арсений. Я разозлилась. А это куда хуже.
Она отключила вызов и, наконец, допила кофе. Холодный, как утреннее понимание, что чужая семья в твоей квартире — это не помощь, а угроза.
***
Маргарита весь день ходила по квартире сжатая, как пружина. Она даже на работу не пошла — впервые за два года взяла отгул. Целый день крутилась по дому, переставляя вещи, проверяя шкафы, сортируя старые документы и всякий хлам, который Инна разбросала, как будто готовилась к эмиграции в Швейцарию.
— И ведь сама не предложит съехать. Никогда. Устроилась тут, как у санатории. Сама не работает, дети шумят, еда исчезает, а муж молчит. Вернее, бывший брат мужа. Или как он теперь? Половина мебели — моя, квартира — моя, а ощущение, что я тут на птичьих правах.
К шести вечера она даже переоделась — впервые за долгое время — в своё любимое платье. Чёрное, обтягивающее, с глубоким вырезом. Сделала макияж. Просто чтобы напомнить себе, что она — не домработница и не «старшая дежурная по семье неадекватов». А женщина. И хозяин в этом доме.
Арсений пришёл в семь. Принёс хлеб. Типа жест примирения. С порога огляделся:
— Инна дома?
— А ты что, с ней договаривался? — холодно ответила Маргарита. — Или теперь мне надо составлять расписание, когда у тебя сестра дома, а когда — жена?
Он поставил пакет на стол, молча снял куртку.
— Слушай, я понимаю, ты злишься…
— Я в бешенстве, Арсений. Скажи спасибо, что не встретила тебя с половником.
Он посмотрел на неё, удивлённо, с каким-то непривычным уважением. Потом тихо сказал:
— Ты красивая сегодня.
— Поздно. Уже не в те ворота, чтобы комплиментами откупаться.
Он сел за стол. Маргарита осталась стоять, опершись руками о спинку стула. Спину держала прямо, взгляд — острый.
— Инна не может уйти прямо сейчас. Ты же понимаешь?
— Почему?
— Трое детей, школа, кружки. У неё никого нет.
— У неё есть мать. Живёт в Можайске. Маленький дом, но есть крыша. Пусть едет. Она взрослая женщина, Арсений. Это не мой крест.
Он развёл руками.
— Ну ты же не бросишь их вот так?
— Почему нет?
— Потому что ты всегда была человеком.
— Человеком? Или, может, вежливым ковриком?
Он встал, подошёл ближе.
— Ты перегибаешь. Это временно. Ей просто надо встать на ноги.
— Её «временно» уже залезло ко мне в постель, между нами с тобой. Ты заметил, что мы с тобой месяц не разговаривали нормально? Ты даже глаза мне в ванной не поднимаешь. Как будто я мебель.
— Я просто не знаю, что сказать, — тихо выдохнул он. — Ты как будто ждёшь, чтобы я выбрал между вами.
— Так выбери. Прямо сейчас.
Он замолчал. Напряжение повисло, как разряженный провод. Тонкий гул в висках. Маргарита стояла, не шелохнувшись. Только губы сжались.
— Она моя сестра, — наконец сказал он. — У нас было тяжёлое детство. Я не могу её выгнать.
— А меня можешь?
— Я тебя люблю. Но ты… ты как будто стала другой.
— Я стала уставшей. И злой. И знаешь почему? Потому что я чувствую себя тут лишней. В квартире, где жила с дедом. Где после смерти родителей, прости, училась спать без таблеток. А теперь тут бегают дети, у которых нет ко мне ни капли уважения. А ты молчишь.
Он отвернулся, уставился в окно.
— Я в долгу перед ней. Она была рядом, когда мне было хуже всех.
— А я где была? В кафе с подружками?
Он обернулся, подошёл.
— Ты никогда не просишь. Никогда не жалуешься. Я просто привык, что ты справишься.
— Так вот. Впервые не справляюсь.
Пауза.
— Инна должна уехать до конца недели, Арсений. Или я соберу вещи и уеду.
— Куда?
— К тёте на дачу. Или к себе на работу. Там, между прочим, есть дежурная комната. И она тише, чем мой собственный дом сейчас.
Он посмотрел на неё, как будто впервые.
— Ты правда готова всё вот так бросить?
— Я не бросаю. Я защищаю. Себя. Свой мир. Свою психику. Ты даже не представляешь, каково это — каждое утро видеть в зеркале женщину, которая всё ещё надеется, что за неё кто-то вступится.
Он молча кивнул.
— Хорошо. Я поговорю с ней. Сегодня. Жёстко.
— Ты не должен быть жёстким. Ты должен быть мужчиной. Это разные вещи.
Он вздохнул, ушёл в комнату Инны. Дверь закрыл плотно. Минут пятнадцать оттуда доносился приглушённый разговор, потом — крик. Инна, как обычно, перешла на визг.
— Ага, вот и пошло, — пробормотала Маргарита. — Музыкальная часть концерта.
Потом хлопнула дверь. Арсений вернулся. Глаза у него были уставшие.
— Всё, — сказал он. — До выходных съедет. Обещала.
Маргарита села.
— Только не предлагай ей мои коробки.
— Не буду.
— И матрас ей купишь сам.
— Ладно.
— И не поддавайся, если снова расплачется.
Он кивнул. Потом взял её за руку. Она вздрогнула.
— Прости.
Она посмотрела на него. Потом медленно убрала руку.
— Ещё не за что прощать. Я посмотрю, как ты поведёшь себя дальше.
Он кивнул. И ушёл в ванную.
А Маргарита осталась сидеть. И впервые за долгое время почувствовала — не свободу, нет. Но ощущение, что кто-то хотя бы начал слушать.
***
Инна собрала вещи в чёрные мусорные пакеты — восемь штук. Из них четыре были с её личными вещами, остальное — игрушки, зимняя обувь и кастрюля, которую она зачем-то прихватила с кухни, будто на память.
Маргарита смотрела, как та таскает мешки по коридору, громко дышит, шмыгает носом, как будто вот-вот расплачется. Но не плачет. Просто надутая, обиженная. Как школьница, которую выгнали с вечеринки за то, что она расшвыряла чужие туфли.
Арсений ходил по квартире боком. Смотрел в пол. Разговаривал вполголоса, как будто надеялся, что весь этот театр закончится, если сделать вид, что его нет. Но он был. И он это всё допустил.
— Ну и что теперь? — резко спросила Инна, подперев бёдрами дверной проём. — Куда мне с детьми? На мороз?
— Ты сама отказалась от Можайска, — напомнила Маргарита. — Там дом, печка и родная мать. Хуже, чем здесь, не будет.
— Да ты просто хочешь избавиться от меня, — вскипела Инна. — Думаешь, тебя потом совесть не замучает?
— Если она и мучает, то точно не тебя, — отрезала Маргарита. — Ты три месяца жила здесь, как будто я домработница. А теперь включаешь жертву.
— Я мать! У меня трое детей! Ты понимаешь, что ты делаешь?!
— Понимаю. Я закрываю свои двери. И открываю глаза.
Инна села прямо на мешок, сцепив руки.
— А Арсений что? Он всё это одобряет?
Маргарита молчала. Потом медленно повернулась к мужу.
— Ну?
Он открыл рот. Закрыл. В глазах бегали тени.
— Она права… — выдавил он. — Мы не можем её выкинуть просто так.
Маргарита подошла ближе, взгляд сверкает.
— Прекрасно. Значит, ты пойдёшь с ней. И будешь нести её мешки. Заодно и свою храбрость соберёшь туда же.
Инна вскинулась:
— Ага! Вот она, настоящая Маргарита! Госпожа «всё под контролем»! Стоило копнуть — сразу истерика.
Маргарита усмехнулась.
— Нет, это не истерика. Это освобождение. Я просто решила, что больше не обязана спасать всех подряд. Особенно тех, кто тонет с удовольствием.
В этот момент в комнату забежал младший сын Инны, лет семи. С испуганными глазами, с пижамой наперекосяк.
— Мама, ты не сказала, что мы уходим. Я не хочу! Мне тут нравится!
Инна разрыдалась. Арсений сжал виски.
— Господи…
— Да скажите уже! — взорвалась Маргарита. — Скажите, что я ведьма, которая выгоняет бедную мать! Давайте! Поддайте драматизму! Может, соседи хоть будут думать, что у нас сериал снимают.
Инна вскочила.
— Это твой конец, Маргарита. Ты останешься одна! Он от тебя уйдёт, ты не вечная! Никто тебя не выдержит!
— Лучше одной, чем среди тех, кто жрёт твою душу ложкой. И просит добавки.
Инна схватила мешок, выволокла в коридор. За ней — второй, третий. Арсений помог молча. Когда она вышла, Маргарита закрыла дверь. Без эмоций. Спокойно. Как будто выключила свет в кладовке.
Он вернулся. Смотрел на неё, как будто хотел что-то сказать. Но она заговорила первая:
— Твоя очередь.
— Что?
— Я не могу больше с тобой, Арсений. Ты хороший. Слишком хороший. Для всех. Кроме своей жены.
Он сел.
— Я думал, мы… всё-таки…
— Не «мы». А «ты и твоя сестра». Я там не была.
— Я не знал, что всё так зашло. Я просто хотел помочь ей.
— А я — себе. И у нас разные цели.
Он молчал. Смотрел в пол. Вновь этот взгляд побеждённого ребёнка, который боится, что его оставят в магазине.
— Я не уйду, — вдруг сказал он. — Я люблю тебя.
— А я себя.
Тишина. Он встал. Подошёл к ней, хотел коснуться руки. Она отступила. Глаза твёрдые, лицо — спокойное. Внутри буря, но она не дрожит. Держится. Потому что если сейчас сломаться — обратно уже не собрать.
— Переезжай к Инне, — тихо сказала она. — Ты и так давно там, только физически был здесь.
Он ещё немного постоял. Потом ушёл. Без скандала. Без хлопков. Просто закрыл дверь.
И всё.
Маргарита села на пол. Обняла колени. Плечи вздрагивали. Но плакать не стала.
Слёзы — это роскошь для тех, у кого остались запасы доверия.
