— Ты опять с этим ноутбуком? — Андрей встал в проёме кухни, почесал живот и зевнул. Был он в старых, вытянутых в коленях трениках и майке с выцветшей надписью «Байкал. 1997».
Ирина не подняла головы от экрана. Её взгляд метался между кодом и скайпом — где начальник с утра прислал короткое «где билд?», и она уже четвёртый час пыталась отловить баг в новой фиче. День был субботний, но суббота для айтишника — это, как известно, не день недели, а просто еще одна вкладка в проекте.
— Да, опять, — коротко отрезала она. — У нас дедлайн в понедельник. Вчера же говорила.
— А ты вчера говорила, что пятница — последний день. Я, между прочим, ужин сделал, — Андрей повернулся к плите. — Ну как «ужин»… Там макароны, сосиски. Голодной не будешь.
Ирина мысленно скривилась, но вслух не сказала ничего. Она действительно не голодная — с утра выпила два кофе, съела йогурт и почти полплитки шоколада. Но ощущение, что её как-то подменили, не оставляло: как будто её жизнь кто-то перетасовал чужими руками, и теперь вместо вменяемого мужа — сварливый недоразумеватель в домашней униформе.
Андрей не работал уже три недели. Официально — «на больничном», неофициально — уволили по соглашению. На работе кто-то что-то недопонял, кого-то недопроверил, и крайним оказался он. С тех пор он почти не выходил из квартиры, пил пиво и залипал в YouTube, где мужики в масляных комбинезонах обсуждали, как менять подшипник ступицы на ВАЗе.
— Слушай, — голос его стал выше и напряжённей, — ты вообще общаться будешь? Или уже совсем забыла, как это — жить как люди?
Ирина медленно закрыла ноутбук. Вдохнула, выдохнула. Пауза повисла, будто кто-то прижал на паузу старую плёнку с их жизнью.
— Андрей, — тихо сказала она. — У тебя что-то случилось? Или ты просто так решил наорать?
Он вскинул брови:
— Наорать? Это я наорал? Ты весь день сидишь и тыкаешь в клавиши! Я просто хотел поужинать с женой, а получил… вот это. Живого человека рядом нет, только… боты и айти-хрень твоя.
Ирина встала. На ней была растянутая футболка с логотипом стартапа, который умер три года назад, и лосины с пятном от хлорки на бедре. На голове — резинка, которую она потеряла дважды и чудом снова нашла под подушкой.
— Я приношу деньги в дом, — спокойно сказала она. — Ты знаешь, сколько нам заплатили за проект в мае?
Он помолчал. Потом пожал плечами:
— Ну, сколько?
— Семьдесят тысяч. Из них сорок мои. А теперь угадай, сколько ты принес за июнь?
Он нахмурился:
— Это нечестно. У меня была ситуация.
— А у меня — жизнь, — холодно отрезала она. — И вот она у меня сейчас такая: работаю с восьми до полуночи, кормлю тебя, слушаю, как ты жалуешься на «несправедливую систему» и «баб из отдела кадров», и ещё ты мне устраиваешь сцены из-за макарон.
— Ага, — злобно усмехнулся он. — Всё ты такая идеальная. Деньги зарабатываешь, спасительница. А то, что ты женщиной быть перестала — ты не заметила?
Её ударило это хуже пощёчины. Мог бы, кстати, и пощёчину. Была бы даже честнее.
— Женщиной быть, — повторила она. — То есть готовить тебе ужин и гладить твои трусы?
— Ага. Это тоже. И ещё — быть рядом. А не вот это всё. Работа, работа, и только и слышу: “у нас релиз”.
— А ты бы попробовал быть рядом. Без нытья и обид. Просто — как человек, — сказала она, взяла телефон и вышла в комнату.
Андрей остался стоять у плиты, на которой слипшиеся макароны уже начали покрываться корочкой.
Утро воскресенья. Ирина проснулась в одиночестве. Андрей ушёл ночью, хлопнув дверью и предварительно объявив, что «поживёт у мамы». Как в старые добрые, когда они ссорились в первые годы брака, и он убегал в родной Тёплый Стан, к Галине Петровне, которая варила ему супчики, гладила рубашки и напоминала, что «твоя Иришка зазвездилась, сынок».
Телефон молчал. Даже мама не звонила — видимо, была на даче. Она, кстати, всегда была за Андрея. Удивительно, как у матери и свекрови может быть такой крепкий женский союз против одной тебя.
Около полудня Ирина всё же отправилась в ванну, затем сварила кофе, достала из холодильника сыр — вчерашний, к нему багет из «Азбуки» (баловала себя, что уж). И села с ноутбуком снова.
Письмо с премией пришло ровно в час дня.
«Уважаемая Ирина! По результатам второго квартала и итогам проекта “Меркурий” вам назначена премия в размере 180 000 рублей. Благодарим за вклад и надеемся на дальнейшее сотрудничество».
Она не поверила. Прочитала трижды. Потом уставилась в окно, где под окном кто-то парковался, как идиот, с третьей попытки. Премия. Почти двести. Почти впервые в жизни — такой кусок, и весь — её.
Через три минуты сообщение от Андрея:
«Ну что, теперь звезда совсем? Может, долю выделишь мужу безработному?»
Она уронила чашку на колени. Обожглась. Схватила салфетку, ругнулась. Потом прочитала ещё раз.
«…долю выделишь…»
У неё дрожали руки. Но она написала:
«Нет. Деньги мои. Точка.»
Ответ пришёл сразу:
«Я на эту квартиру тоже вкладывался. И ты мне ещё скажешь спасибо, что тебя терпел. Не забывай, у нас совместное имущество»
Вот тут она встала. Резко. Пошла в коридор. Открыла шкаф, вытащила папку с документами — брачный договор. На четвёртой странице чёрным по белому: квартира оформлена на неё, как добрачное имущество, приобретена за её материнский капитал и кредит, который она выплатила за три года.
Она сфотографировала страницу. И отправила ему. Без слов. Только фото.
Через десять минут он позвонил.
— Ты чё, совсем охренела? — голос был высоким, почти писклявым. — Думаешь, всё тебе с рук сойдёт? Я, между прочим, с тобой жил, тебя поддерживал. Я свои лучшие годы на тебя потратил!
— Свои лучшие годы, Андрей, ты провёл за рулём «Фокуса» и с бутылкой «Балтики». Не льсти себе, — сухо ответила она.
— Да пошла ты!
— Вот и иди.
Она отключила. Потом села обратно за ноутбук. Ничего уже не писалось. Текст расплывался. И от обиды, и от усталости.
Но она точно знала: назад дороги нет.
И вот тут в дверь позвонили.
Она открыла. На пороге стояла Галина Петровна — в леопардовом халате, с сжатыми губами и хозяйственной сумкой в руке. Видимо, ехала срочно. Видимо, кипела.
— Мы поговорим, Ира, — сказала она. — Поговорим по-взрослому. Потому что мне надоело, что ты из моего сына тряпку делаешь.
Ирина отступила на шаг. Всё-таки вот он — настоящий взрыв. Начало.
Галина Петровна прошла в квартиру, как будто это был её личный санаторий с трёхразовым питанием и кислородными коктейлями.
— Я разуваюсь? Или всё равно уже насрать на приличия? — сказала она, глядя на Иру поверх очков в золотой оправе.
На ней были махровые тапки (те самые, в которых она когда-то бегала по участку в Серпухове), волосы заколоты крабом, губы поджаты, как у прокурора в зале заседаний. Сумка громко шлёпнулась в коридоре.
Ирина молчала. Просто стояла, держа дверную ручку. Внутри всё кипело, но снаружи — ровное лицо. Отточенная айтишная маска: никаких эмоций, пока не поймёшь, в чём баг.
— Андрей у меня, — с порога начала Галина Петровна. — Пришёл ночью. Весь на нервах. Говорит, ты его выжила. А я, Ира, тебе что скажу. Я ведь сначала молчала. Думала, ладно, молодёжь, пусть сами разбираются. Но сейчас — хватит.
— Так… — протянула Ирина. — Что, теперь вы — комиссия по нравственности?
— А ты не шути, — свекровь скинула плащ и повесила его на крючок. Без спроса. — Мне не до шуток. Я знаю, что ты ему мозги пудришь с этими своими ноутбуками и премиями. А он — человек простой. Мужик. У него гордость.
— Гордость? — Ирина тихо рассмеялась. — Это вы так называете лежание на диване с пивом и жалобы на «злых баб из отдела кадров»?
— Он переживает! У него стресс! А ты ему не даёшь ни тепла, ни поддержки. Вы ж как две параллельные вселенные. И вообще, Ира, ты когда в последний раз ему борщ варила?
— А вы когда ему мозги промыли про то, что жена должна «помалкивать и на ужин жарить котлеты»? — резко ответила Ирина.
— Ты неблагодарная, — вспыхнула Галина Петровна. — Мой сын ради тебя на двух работах пахал! Машину тебе в кредит взял, шины сам переобувал, в Ашан с тобой ездил — как шестерка! А теперь он — балласт, да?
— Ради меня? — Ирина пошла на кухню, наливать себе воды. — Он это вам сказал?
— Я сама вижу! Ты его морально подавляешь. И теперь вот — деньги делишь, как будто он тебе никто! Между прочим, вы в браке! Всё, что нажито — пополам!
Ирина хлопнула стаканом о стол. Звук был звонкий, как выстрел.
— Квартира моя. Деньги — за мой проект. Машину — я выплатила. Всё, что у нас есть, — сделала я. Он только жаловался, пил и завидовал. Вы это называете семьёй?
— Это ты его довела! Ты! — Галина Петровна перешла на визг. — Он из-за тебя теперь спит на раскладушке у меня в коридоре! Потому что ты его как собаку выгнала!
— Потому что он ведёт себя, как шакал! — Ирина тоже сорвалась. — Он хотел у меня деньги выцыганить под видом «совместного имущества»! Мама его, блин, адвокат на полставки!
— Ты тварь, Ира, — прошипела свекровь. — Вот честно. Я всё думала, что ты такая, знаешь, с виду приличная, карьера, образование. А на деле — бездушная стерва. Я бы таких на порог не пускала, если бы знала.
— А я вас сразу поняла, Галина Петровна, — Ирина уже подошла вплотную. — С первого дня. С вашего «Андрюшенька, она не умеет варить суп!», помните? Или «в таких юбках только по кабакам ходят»? Сдерживалась, терпела. А теперь — хватит.
Молчание. Обе тяжело дышали.
— Ну, хорошо, — прошипела свекровь. — Ты хочешь по-плохому — будет по-плохому. Я поговорю с юристом. Выделим долю. Пусть ты всё на себя записала — но живёт он здесь. Значит, имеет право. Так просто ты не отделаешься.
— Он здесь больше не живёт, — сказала Ирина. — С вещами — всё решу. Перешлю. Или пусть сам приходит с курьером.
— Не ты решаешь. Вы в браке. У него права.
— И развод я подаю. Завтра. Лично. Через «Госуслуги» — если не передумаю.
Галина Петровна вздрогнула, будто ей плеснули водой в лицо.
— Вот ты как решила, да?
— Я давно решила. Просто тянула. Из жалости. Из страха. Но теперь всё. Приехали.
— Тогда я забираю всё его. Всё! И вещи. И документы. И фотки с моря! Не оставлю тебе ничего!
Она метнулась в спальню. Ирина не остановила. Пусть. Пусть рвёт, собирает, визжит.
Минут через пять Галина Петровна выволокла чемодан. Звякнуло что-то — кажется, его старые часы, которые он вечно забывал на тумбочке.
— Вот. Вот тебе твоя свобода. Сиди тут одна, со своими кодами. И помни: таких, как ты, жизнь потом жёстко наказывает. Сначала звезда, а потом — старая, никому не нужная, с тараканами.
— Лучше с тараканами, чем с инфантильным мужем и его мамой, — ответила Ирина спокойно.
Дверь хлопнула. Ирина оперлась на стену. Закрыла глаза. Стало тихо.
И впервые за много месяцев — по-настоящему спокойно.
Прошла неделя.
Документы на развод поданы. Андрей звонил один раз — на автомате, не глядя, наверное. Потом написал:
«Мамка сказала, ты с ума сошла. Но ты не думай, я тебя прощу. Вернёшься — поговорим. Деньги по-любому делить будем. Советую не выпендриваться».
Она не ответила.
На работе выдали вторую часть премии. В отпуск не пустили — нужен был релиз. Она даже не возражала: работы было много, а дома было пусто. Но — хорошо пусто. Без суеты. Без хлопанья дверями.
Иногда она ловила себя на мысли: как же могла терпеть всё это столько лет?
А потом звонила мама и говорила:
— Ирусь, ну, может, не спеши. Всё же Андрей — не чужой человек. Он страдает…
Ирина просто отключала звук и шла варить себе кофе. Сливки. Горький вкус. Знакомый. Приятный.
И в одно прекрасное субботнее утро, в девять ноль-ноль, в дверь снова позвонили.
На пороге стояла другая женщина — лет тридцати пяти, ухоженная, с недешёвой сумкой и усталым лицом.
— Здравствуйте. Простите… я Алина. Мы с Андреем раньше… ну, в общем. Это важно.
Ирина оценила её взглядом.
— Раньше — это когда?
— Мы встречались. До вас. И… как бы сказать… он мой ребёнку отец. Но тогда мы решили не афишировать. Он боялся, что вы узнаете.
Ирина замерла.
— Чего?
Алина вздохнула.
— Я знаю, это неожиданно. Но… ему сейчас нечего терять. Он к нам приходил. Сказал, что «всё равно отдал жене всё, теперь я свободен». А мне не надо это «свободен». У меня дочь от него. И я не хочу, чтобы он влезал в нашу жизнь. Поэтому пришла к вам. Думаю, вам будет… интересно.
Ирина ничего не сказала. Просто отошла в сторону.
— Заходите.
Алина стояла на пороге, будто не верила, что зашла. В руках — папка. Такая же, как у Ирины для документов, только чёрная и с кожаным переплётом. Пахло парфюмом — резким, офисным, как в бухгалтерии «Газпрома». И нервами. Много нервов.
— Он приходил к нам два дня назад. Выпивший. Без вещей. Говорил, что «вас больше нет», и что «всё по-честному, теперь я хочу начать сначала». Я ему сказала: поздно. Но он начал давить. Угрожать. Сказал: «Ты же не хочешь, чтобы на работе узнали, как ты родила от женатого». Я это слышать не собиралась. Но поняла: он может и впрямь всё испортить. И мне, и вам.
Ирина сидела, как в тумане. Она уже не злилась. Не бесилась. Было ощущение, будто где-то внутри закрылся последний кран — и теперь всё только оседает пылью.
— И вы решили прийти ко мне, — тихо сказала она. — С чем?
— С доказательствами, — ответила Алина и раскрыла папку. — Вот — переписка. Вот — тест ДНК. Вот — фото с того времени. Мне это всё не нужно. Я хочу, чтобы вы понимали, с кем живёте. Или — жили.
Ирина взяла бумаги. Читала молча. Привычка к документации и деталям сыграла свою роль — она всматривалась не в смысл, а в даты, в формулировки, в тон сообщений.
«Я всё решу, только молчи, Алина. Она не должна знать»
«Ребёнка признаю потом, когда всё стабилизируется»
«Денег сейчас нет, ты же понимаешь, у меня же жена»
«Она сама виновата, занудная, как бухгалтер. Я с ней по инерции»
Она дочитала. Положила бумаги на стол.
— Спасибо, — сказала Ирина. — Я всё поняла. Вы правильно сделали, что пришли.
Алина встала. Поклонилась как-то по-деловому, коротко.
— Извините, что вмешалась. Просто — он опасен. Не физически. Морально. Он разрушает всё, к чему прикасается. Если что — вот мой номер. Буду рада, если мы останемся в контакте. Женская солидарность — она тоже бывает.
— Бывает, — кивнула Ирина. — Особенно после тридцати.
Когда дверь закрылась, Ирина взяла свой старый, царапаный ноутбук. Написала заявление в полицию о психологическом давлении. Потом — письмо в банк: аннулировать доступ Андрея к их старому общему счёту. На всякий случай. Потом — юристу. Взяла консультацию. Всё, как по пунктам. Без истерик.
На следующий день она заказала новые замки и перенастроила систему «умного дома». Теперь вход был только по отпечатку. Не пройдёт — ни один «сожитель по ошибке».
Через неделю Андрей снова пришёл. Позвонил. Она смотрела в экран, как он стоит у двери: растерянный, в кроссовках и мятой куртке, с пакетом из «Пятёрочки». Сигарета в руке. Дым прямо в глаз себе.
— Ир… ну… может, поговорим? Я всё понял. Давай не будем говна, ну?
Она открыла микрофон:
— Ты мне лгал. Жил двойной жизнью. Давил, шантажировал. Хотел забрать мои деньги. И теперь — «поговорим»?
— Я был не в себе. Это всё нервы. Да и мама… она тоже подливала масла. Я — нормальный. Просто попал в ловушку. И с Алиной — это всё раньше было. До нас.
— Это было во время нас, Андрей, — холодно сказала Ирина. — Я видела даты переписки. И тест ДНК. И твоё «она занудная, я с ней по инерции».
Он побелел.
— Кто тебе это слил?
— Женщина, которой ты, возможно, обязан алиментами. И приличным поведением. Но ты снова всё просрал. Как всегда.
— Ира, — он шагнул ближе. — Я люблю тебя.
Она посмотрела прямо в глазок.
— А я — себя. Поэтому прощай.
И нажала кнопку блокировки домофона.
Прошло два месяца. Было прохладное сентябрьское утро. Она сидела в кофейне у метро, с ноутбуком и новым проектом. Программист из Питера залипал на её репозитории и предлагал поработать вместе. Милый. Вежливый. Без «А ты чё, не варишь борщ?».
Мама звонила всё реже. Иногда — чтобы спросить, «не скучно ли одной». Но теперь Ирина знала: быть одной и быть одинокой — вещи совершенно разные.
С Галины Петровной пришло заказное письмо. В нём — копия заявления в суд. «О признании права пользования жилым помещением».
Она усмехнулась. Сфотографировала, отправила юристу. И написала снизу от руки:
«Пользоваться — не значит владеть. Прощайте навсегда, Галина Петровна»
Потом скомкала письмо. И выбросила в урну рядом с кофейней.
На душе было спокойно.
И впервые за много лет — по-настоящему свободно.
