– Толстеть не устала, а? – Рома, прищурившись, смерил Любу взглядом, таким, что хоть в душ после него беги. Словно что-то тухлое унюхал, а не человека увидел.
– Пропусти меня, – сказала она спокойно, но голос звенел, как чайник на пределе. Стояла напротив него, ни назад, ни вперёд. Как каменный шкаф.
– Ты уверена, что пролезешь? – Рома захохотал. Смех, как у злобного шута, разлетелся по лестничной клетке и вернулся эхом. – Ты чего приперлась, а? Делать тебе нечего, что ли?
– С дороги, – выдохнула Люба, голосом ниже плинтуса. Но в глазах сверкнуло – будто кто спичку черкнул.
Рома сделал вид, что не заметил.
– А-а, да мне такие «злобные колобки» по барабану! – орал он, руками размахивал, как будто на сцене «Аншлага» выступает. Соседи уже в щёлки глазели – кто с интересом, кто с возмущением. А ему хоть бы хны, ему, как всегда, лишь бы шоу.
– Ты меня впустишь? – холодно, как лёд в мартовской луже, бросила Люба.
– А с чего бы вдруг? – Рома поднял подбородок. Такой из себя король подъезда. – Тебе тут делать нечего.
– Позови Ксению.
– Ага, щас! А тебе-то от неё чего надо? Она нормальная, в отличие от… – он выразительно окинул её взглядом, как мясник перед разделкой. – Вы как слон и Моська. Хотя… нет, ты как слон и нормальна девушка. Тьфу ты!
Рома снова загоготал. Сам собой доволен, как кот у миски. Захлебнулся смехом, чуть не поперхнулся. А Люба – ни с места.
– Уйди с дороги, – сказала, и голос у неё стал таким, что даже обои бы свернулись.
– Ничего тебе не светит! – заорал он, как мальчишка с петардой. – Будешь ломиться – полицию вызову! Скажу, чтоб сразу самосвал присылали, ты ж в легковушку не влезешь!
Хохот Ромы оборвался внезапно, как радио, в котором лампа перегорела. Лестничная клетка сразу оглохла.
Он лежал на полу. Вытянулся, как тряпичный петрушка. И сразу стал меньше, мельче… как будто вместе с наглостью и рост усох.
Люба стояла уже в квартире. Смотрела на него с таким лицом, будто вспоминала, выключила ли утюг.
– Андрей, ты не перегнул? – сказала она с лёгкой усмешкой, даже не оборачиваясь.
Из тени вышел Андрей. Куртка чёрная, как совесть бывшего. Глаза прищурены, на лице ни капли удивления.
– Так, по заслугам, – пожал плечами он. – Как ты его вообще столько лет терпела, а?
Люба чуть повела плечом.
– Мы ж не просто так сюда пришли. Бориса зови.
Из подъезда, где даже голуби притихли, появился ещё один – Борис. Комбинезон синий, чемоданчик в руке. Движения точные, будто он не фельдшер, а хирург на миллион долларов.
– Этот клиент? – кивнул на Рому. – С виду – овощ. Надеюсь, не протух?
– Да он не пациент… Он просто чудак, только на другую букву, – пробурчал Андрей, посматривая на тело. – А вот настоящая пациентка – вон там.
– Работаем, – коротко бросила Люба и пошла вперёд. Прошла пару шагов, обернулась. – Андрей, очни нашего хомяка. Поговорим по душам.
– Как скажешь, – Андрей усмехнулся, будто уже предвкушал весёлый вечер.
Ксению они нашли в спальне. Сгорбленная, как сухой лист, глаза полузакрыты. Бледная, как сметана на морозе.
– Ну что, Боря? – Люба села рядом, тревога в голосе, как перед плохими новостями.
– Плохо дело, – хмуро пробормотал Борис. – Пульс еле-еле, дыхание сбито. Она вся – одно сплошное изнеможение… Жива, но еле-еле. Я скорую вызываю.
Люба кивнула. Пошла в соседнюю, где Рома уже очнулся – не без помощи воды из ведра и доброго слова от Андрея.
Рома был привязан к стулу. Глаза бешеные, рот – как у окуня на сковородке.
– Вы что творите, черти?! – визжал он, дёргаясь, как будто собирался вылететь в окно. – Вам за это отвечать!
– Конечно, ответим, – Люба смотрела на него, будто на кусок мяса без срока годности.
– Я в суд подам! Я прокуратуру вызову! Я… я вам такое устрою! – завизжал он, переходя на ультразвук.
– Отсидим, если надо, – кивнула Люба, устало потирая шею. – Но ты сначала объясни, сколько ещё планировал Ксению в подвале морального ада держать?
– Я ничего не делал! Это всё она! Она сама! – заорал он, как школьник, попавшийся на списывании.
Андрей фыркнул громко, с таким выражением, что даже у стула ножка задрожала.
– Благодарю за честность, дружище, – усмехнулась Люба. – Прямо душеспасительное признание.
– Вы оскорбляете! Всё фиксируется! Вы… вы неадекваты!
– Ой, Ромочка, не утруждайся. Твои стенания можно записывать и продавать как аудиокнигу по самобичеванию, – Люба махнула рукой. – Мы ведь не просто пришли тебя попугать. Мы пришли, чтобы тебя выключить. Морально. А может, и физически – как пойдёт.
Андрей достал ножницы. Не для бумаг – такие, что только у сапожника и маньяка бывают. Щёлкнул ими в воздухе – звук, будто крышку гроба захлопнули.
– Режет – как по маслу, – хмыкнул он. – Пока не почувствуешь, уже пополам.
Рома побледнел, как мука.
– Помогите… – сипло выдавил он.
– Помочь тебе так же, как ты «помогал» Ксении похудеть? Или как меня на людях опускал? А может, как маме Ксюши обещал, что женишься? Помочь – не вопрос. Только это будет помощь последнего уровня…
Андрей подошёл ближе, поднял ножницы. Рома заплакал. По-настоящему.
Люба вздохнула, глядя на это жалкое зрелище.
– Знаешь, Рома, вот сейчас ты – настоящий. Без понтов, без показухи. Жалкий, голый внутри. И от этого – противно. А ведь мог бы жить, как человек. Но нет… выбрал быть гнидой.
***
Любовь — сначала, как пелена. Всё мягкое, розовое, как у кота пузо. Недостатки? Где вы их там видите? А потом, спустя пару месяцев, когда гормоны на место встанут, жизнь начнёт показывать, что и пелена устаёт. Стирается. Как старые трусы после десяти стирок — держатся, но вида уже не имеют.
Рома ещё тогда, вроде бы случайно, но с тем самым прищуром, как будто заранее знал, что бомбанёт:
— Ох, тяжела ты, дорогуша! — протянул он с полуулыбкой, усаживая Любу с колен, будто не любимую женщину, а мешок с мукой. — Ну и как, не думала в спортзал записаться?
— Конституция у меня такая, если ты не в курсе, — буркнула Люба и уселась рядом. — У нас в семье все в теле. Нас таких, кстати, много. Вон, в маршрутке иногда весь ряд занимаем.
Рома сложил руки, как лектор на курсе мотивации:
— Гены, конечно, дело серьёзное. Но давай не будем кивать на них, как школьник на двойку. Тело — это работа над собой. Захотел — сделал. Не захотел — жалуйся, что тебе одежду не шьют.
Люба фыркнула, но внутри уже свербело.
— Да ну тебя, Рома. Мне и так норм. Я себя устраиваю. Тебя раньше тоже устраивала, если не забыл.
Он, зараза, покачал головой, будто она — курица, а он — ветеринар:
— А меня, видишь ли, уже не очень устраивает.
Она повернулась к нему, резко, как дверь с расшатанными петлями:
— Серьёзно? Полгода рядом — и вот только сейчас ты решился об этом заявить? Всё это время молчал, а теперь вспомнил, что не устраивает? Тогда что это было? Любовь? Или ты просто решил взять фигуру в аренду?
— И сейчас говорю! — повысил он голос, чуть не лопнув от собственной правоты. — Почему ты так остро реагируешь? Я ж не враг тебе.
— Терпел, значит? Смотрел, как я тебя люблю, и тихо в себе бурчал? Как старик с язвой?
Он замялся на секунду, но быстро вернулся в роль:
— Я люблю тебя. Но как личность. Душу твою люблю, разговоры, вечерние чаепития. А вот тело… Ну, это можно и улучшить. Чуть подшить, как говорят.
— Ты хочешь, чтобы я похудела? — спросила она, вглядываясь ему в лицо, в глаза, в его уверенность.
— Да! — выпалил он, как будто только что разрешение получил на откровенность. — Это ведь не только про красоту. Это здоровье. Я, между прочим, слышал — с зачатием могут быть проблемы. Это вообще серьёзно. В телевизоре говорили.
— Телевизор смотришь? — Люба иронично вскинула бровь. — Надо же, думаю, откуда у тебя такие мудрые мысли. А я-то наивная считала, ты сам додумался.
— Ну не специально, у родителей услышал. Но всё равно! Это ведь правда! Я тебе добра хочу!
— Это не лишние, это стратегические запасы, — поджала губы Люба. — На зиму, если отопление отключат.
— А запасное сердце у тебя есть? — не отставал Рома. — Когда твоё с нагрузкой не справится — будешь лежать и махать белым флагом?
Люба никогда худышкой не была. Но и кабанчиком не выглядела. Фигура у неё — мама не горюй, настоящая. Всё при ней: и грудь, и талия, и характер — такой, что в драке не потеряешь. Да и в толпе, если уж на то пошло. А среди её вешалочных подружек Люба выделялась, как пирожок с мясом среди диетических хлебцев.
Но слова любимого будто по живому. Не критика — предательство.
На следующий день, в поисках здравого смысла, Люба пошла к подруге.
— Дашуля, скажи мне, как есть. Худеть мне или не худеть? — спросила она, ловя взгляд подруги, как грабитель свет в подъезде.
— Ага, ещё чего. Сейчас скажу, а ты потом на меня всё и свалишь, — отмахнулась Даша. — Вечно вы, влюблённые, сначала «совет дай», а потом «вот ты виновата, подруга!»
— Да брось ты. Мы с тобой сто лет знакомы. Мне просто понять надо, правда он говорит или бредит.
— Ну, я не диетолог, конечно. Но есть нормы. Таблицы там всякие. Можешь сама глянуть — по росту, весу, возрасту.
Люба тут же нырнула в телефон, быстро нашла нужную табличку.
— Ага! Смотри! — она ткнула пальцем в экран. — Тут у меня вообще верхняя граница, и то чуть-чуть превышена. Два кило!
— Ну вот, — засмеялась Даша. — Отрежь одно ухо и одну ногу, и будешь в норме!
— Да пошла ты, — фыркнула Люба. — Ладно, сброшу эти два. Только чтоб мужик не ныл.
И сбросила. И правда, постаралась. Диету ввела, бегать по утрам — хоть и плевалась, но бегала. А потом пришла, радостная, к Роме, как школьница с грамотой. А он выдал:
— Ты издеваешься? Какая ещё похудела?! Да ты жрёшь меньше, а выглядишь как до ремонта! Тебе рот зашить надо и в зал ходить безвылазно!
Он схватил журнал — какой-то глянец с голодной на обложке, костлявая такая, с глазами, как у замученной совы.
— Вот! Вот так должна выглядеть настоящая девушка!
Люба взяла паузу. Потом выдохнула и тихо, почти шепотом:
— Если это твой идеал, на кой ты вообще со мной связался? Я тебе что — заготовка под суп? Или проект по переделке?
— В идеал! — не унимался он. — А не то, чем ты сейчас являешься. Это даже не женщина. Это… это сарделька в обёртке!
— А ты — осел в галстуке! — крикнула она, и ладонь её чётко шлёпнулась по его щеке. — Всё. Кончено. Иди к своим истощённым скелетам. Меня в свои психозы не тащи.
Они расстались. Как-то без истерик. Просто жизнь пошла в разные стороны. И вроде бы Люба успокоилась, забыла. Но однажды, листая соцсети, наткнулась на Рому.
— Ха… снова в отношениях? Быстро, чертяка!
Фотографии… А на них девушка — бледная, щёки впали, глаза как блюдца, кости видны так, будто кожа — это недоразумение природы.
Люба набрала сообщение:
Здравствуйте. Я была с Ромой до вас. Ничего не хочу. Просто умоляю — если он заставляет вас худеть, не слушайте его. Он разрушает женщин под видом «заботы».
Ответ пришёл мгновенно:
Я его люблю. Я ради него готова на всё.
Люба почувствовала, как у неё внутри всё сжалось. И отправила последнее:
Вы живёте вместе?
Да. Простите, мне плохо. Напишу завтра…
Люба схватила телефон и набрала Андрея.
— Андрей, мне срочно нужна помощь. Боря на смене?
— Для тебя найдём, — отозвался он. — Что случилось?
— Рома новую нашёл. Девчонка — кожа да кости. Он её, по ходу, добивает. Она уже почти не может говорить!
— До истощения, прям?
— До беды, Андрей. Реально беда. Её надо спасать, пока не поздно.
— Тогда я ещё Вадима подключу. Он в таких делах как рыба в воде. Не тяни, Люба. Скинь адрес.
И Люба скинула. Сколько раз в жизни бывало, что ей больно, но теперь — не про себя. Теперь — за другую.
***
Когда Рому впихнули в комнату, он был белее простыней из бабушкиного сундука — тех самых, что гладились с душком уксуса и хранились «на случай гостей». Трясся, как студень, губы дрожали, глаза бегали, и, кажется, он даже… ну, в общем, на полу появилось подозрительное пятно. Убираться потом, конечно, Любе.
– Ну что, пописал от страха? – с кривой ухмылкой протянула Люба, заткнув нос рукавом. – Это можно считать признанием вины или ты просто не умеешь держать себя в руках, когда тебя за жопу хватают?
– Я… я ничего не делал… – Рома жалобно просипел, как кот, которого вот-вот повезут к кастрации. – Она сама… всё сама…
– О, конечно. Она же гений самоуничтожения, – фыркнула Люба и скрестила руки на груди. Вид у неё был такой, что в дом бы не пустила — даже курьера с роллами. – А ты тут случайно мимо проходил. Ни слова не сказал, ни разу не посмотрел с презрением, не взвесил её взглядом, ага. Даже лайк не поставил на её худющее фото, да?
Она шагнула ближе — почти в упор. Роме пришлось поднять голову, и он на секунду зажмурился, будто солнечный удар получил.
– Рома, ты умеешь быть убедительным. Прямо спец по манипуляциям, – тихо сказала она. – Мне хватило сил вылезти из этой дряни. Повезло. А вот Ксюша… она, увы, слабее оказалась. И ты это знал. Прекрасно знал.
Дверь скрипнула, в неё ввалился молодой полицейский, с видом, будто только от мамкиной сковородки увернулся. Осмотрелся, кивнул Андрею — не просто кивнул, а так, будто старого друга увидел.
– Ну всё… они… они меня это… – Рома заикаясь начал, но, заметив, как тепло Андрей жмёт руку менту, сдулся, как шарик с праздника.
– Доведение до самоубийства через психологическое насилие, – сдержанно сказал Андрей, глядя прямо в глаза копу. – Она в реанимации. А этот… – он ткнул пальцем в Рому, как в собачью кость. – Забирай. Пока не свалил под шумок. Он умеет.
Ксюша молчала долго. Слишком долго. Даже в больнице, даже на капельницах, она всё твердила, что «сама виновата», что «он просто переживал», что «это из заботы»… Прямо как религиозные фанатики — видят ад, а всё равно молятся.
Люба вместе с девчонками — Ксюшкиными подругами — встали стеной. Буквально. Кто-то варил ей кашу, кто-то нёс книги, кто-то просто сидел рядом молча, как это умеют только настоящие подруги. Психологов подключили. С боем вытаскивали из неё правду — как вытаскивают занозу из детской пятки.
И только после мамка Ксюши врубилась, что происходит. Женщина простая, с дачей и запасами солений, до последнего думала, что «мужчина воспитывает, значит, любит». А потом ей показали, что именно Рома делал. Какие СМС писал. Как стыдил, когда Ксюша съедала лишнюю ложку супа. Мать села на стул и не встала минут десять.
Заявление подала дрожащими руками. Впервые в жизни. До этого максимум заявление в ЖЭК писала, когда трубу прорвало.
Суд шёл быстро. Ксюша уже лежала в клинике, где её откачивали не только физически, но и душевно. Рома получил свои пять лет. Плюс — обязанность платить за лечение. Хоть теперь узнает, сколько стоит реанимация, если уж так любит считать чужие калории.
Ксюше понадобилось три года. Три долбаных года, чтобы снова влезть в свои джинсы — не те, что на два размера меньше, а свои. Те, в которых она могла есть мороженое на лавочке и не бояться косого взгляда.
– Ещё бы пару недель – и этот эстет хренов нашёл бы себе новую жертву, – как-то бросил врач, закрывая карточку. И покачал головой так, будто видел таких, как Рома, каждый день, только фамилии менялись.
А Люба… Люба с того дня изменилась. Стала как броня. Но не ледяная — а горячая. Помогающая. Спасающая. Её теперь, как увидишь — сразу понятно: с ней лучше не связываться, но если ты в беде — она первая прибежит, даже если в тапках.
Иногда она вспоминала всё это — не для драмы, а чтоб напомнить себе: никто не должен страдать ради чьих-то идиотских идеалов. И если хоть одна девчонка благодаря ей поймёт, что настоящая любовь — это когда ты можешь съесть булочку и остаться любимой, значит, всё было не зря.
