Ольга стояла на дощатом пирсе и видела, как смущаются вожатые перед камерами. Солнце обжигало кожу, даже ветер с моря не приносил прохлады. На соседнем пирсе, где под присмотром физрука купались дети, стоял гул, как в улье.
Московские гости, четверо мужчин с камерами и фотоаппаратами, казались ей чужеродными на фоне посёлка. Особенно тот, с тростью и насмешливыми глазами, который даже не поворачивался в её сторону, а только командовал своим: «Снимай ближе, ближе! Море должно дышать в кадре».
Ольга поправила волосы рукой. Глупо, конечно. Полдень, безжалостное солнце, а она — в выцветшем сарафане и с седыми корнями, которые давно пора подкрасить.
— Простите, — вдруг окликнул её тот самый мужчина с тростью. — Можно вас на минутку?
Она обернулась и встретилась с ним взглядом — внимательным, с какой-то особенной глубиной.
— Глеб, — представился он, протягивая руку. — Мы договаривались о кинолаборатории.
— Директор Ольга Сергеевна, — ответила она с лёгким кивком. — Всё готово, как вы и просили.
— Мы бы хотели снять фильм о лагере. И о вас тоже, — сказал Глеб, опираясь на трость.
— Про меня? — она невольно хмыкнула. — Зачем?
— У вас интересное лицо, — он говорил без улыбки, серьёзно. — В нём есть… история. И голос у вас особенный — как будто вы всегда немного торопитесь, даже когда стоите на месте.
Она смутилась, но не подала виду.
— Я не думаю, что буду интересен вашим зрителям. Я просто директор летнего лагеря.
— А кроме этого? — он слегка наклонил голову, и солнце высветило серебро в его тёмных волосах.
— Никто, — она пожала плечами. — Жена рыбака. Точнее, бывшего рыбака — сейчас он возит туристов на лодке. У нас есть взрослая дочь. Она живёт в Питере.
Он смотрел так, будто видел что-то за этими простыми словами.
— Что ж, значит, будем снимать про жену рыбака, — неожиданно мягко сказал он. — Которая управляет всем этим лагерем.
Вечером она долго смотрела на себя в зеркало в ванной. Ничего особенного — уставшие глаза, морщинки, тронутые солнцем щёки. За дверью крутилась Найда, их старая дворняга. Николай уже спал на диване.
— Интересное лицо, — усмехнулась она своему отражению. — Тоже мне, выдумал.
Телефон завибрировал — сообщение от дочери: «Мам, всё в порядке? Ты какая-то странная в последних сообщениях».
«Всё хорошо», — быстро напечатала Ольга. — «Просто очень жарко, я устаю».
Она не могла объяснить даже самой себе, почему обычная рабочая встреча так выбила её из колеи. Подумаешь, приехали снимать документальный фильм. Подумаешь, режиссёр с труднопроизносимым именем, о котором она ничего не знала, но потом тайком погуглила.
Найда заскулила у двери.
— Иду, иду, — прошептала Ольга, выключая свет.
Документалисты работали в лагере уже пятый день. Дети переставали стесняться перед камерами, вожатые тоже привыкли. Ольга замечала, что теперь часто оказывается рядом с съёмочной группой — на пляже, в столовой, на вечерних мероприятиях.
— Мы снимаем про лагерь, Ольга Сергеевна, — говорил Глеб с лёгкой усмешкой. — А вы — его душа. Как же без вас?
— Скорее его строгая мама, — отмахивалась она.
— Вы недооцениваете себя.
Что-то в его голосе заставляло её сначала напрягаться, а потом почему-то расслабляться. С ним было легко говорить. Как будто они давно знали друг друга и теперь просто продолжали прерванный разговор.
Однажды они вместе шли вдоль берега — она показывала, где лучше снимать закат, — и внезапно Глеб как бы между делом спросил:
— А вы читали Чехова, Ольга Сергеевна?
— Давно, ещё в институте, — она удивлённо подняла брови. — А что?
— Просто вы напоминаете мне его героиню. Не Серебрякову, нет. Скорее Сарру из «Иванова». Только у неё всё закончилось печально, а у вас — нет.
— Это комплимент или что-то ещё? — она невольно улыбнулась.
— Наблюдение, — он пожал плечами. — Мне кажется, что за вашей сдержанностью скрывается какая-то история.
— У всех есть история, — сказала она просто.
— Да, но не у всех такие глаза, — он остановился и посмотрел на неё. — Знаете, мы снимаем документальное кино. Там нельзя притворяться. По крайней мере, перед камерой.
— И чего вы хотите от меня? — Она замерла, глядя на него, видя, как ветер треплет его рубашку.
— Честности, — твёрдо сказал он. — Просто будьте собой.
В выходной Николай ушёл на лодке — возил туристов на острова. Ольга осталась дома, убиралась, разбирала бумаги. Но мысли всё время возвращались к разговорам с Глебом.
Он приехал в их посёлок неделю назад, а ей казалось, что она знает его гораздо дольше. В нём было что-то такое… искреннее. Он не притворялся. Не играл. Просто был.
Совсем не похож на местных мужчин, привыкших скрывать любые сильные чувства. И совсем не похож на её Николая, который за тридцать лет брака всё реже и реже находил слова, чтобы поговорить с ней.
Это не его вина, конечно. Просто так сложилась жизнь: моряк, рыбак, целыми днями в море, а дома — тишина и покой. Чтобы отдохнуть. Она привыкла к этому покою. К тишине. К молчанию.
И вдруг — этот человек, говорящий о Чехове, о фильмах, о том, что она интересна камере. Это льстило и немного пугало.
Вечером пришло сообщение: «Добрый вечер, Ольга Сергеевна. Мы нашли удивительное место для съёмок. Не хотите посмотреть завтра? Глеб».
Она долго смотрела на экран. Потом ответила: «Хорошо, после ужина» — и сразу выключила телефон, словно боялась передумать.
На третий день она почувствовала, что что-то изменилось. В ней, а не в нём. Она поймала себя на том, что перед выходом из кабинета тщательнее причёсывается. Что по утрам ищет в шкафу платья, которые давно не надевала.
После ужина, когда все разошлись, она зачем-то задержалась в столовой. И он тоже.
— Тяжёлый день? — спросил Глеб, присаживаясь за её столик с кружкой чая. — Вы выглядите уставшей.
— Август, — она пожала плечами. — Самый сложный месяц. Все на взводе: и дети, и вожатые.
— А вы? — он смотрел внимательно, будто сканировал.
— Что я?
— Вы не взвинчены. Вы словно… не знаю… застыли.
Она хотела отшутиться, но почему-то не смогла.
— Иногда мне кажется, что я превратилась в функцию, — вдруг сказала Ольга, удивляясь собственной откровенности. — Директор, жена, мать взрослой дочери. Всё чётко расписано. Никаких сюрпризов.
— И вас это устраивает? — он слегка наклонил голову.
— Раньше устраивало, — она замолчала, подбирая слова. — А теперь… не знаю. Как будто жизнь теряет краски, и я вместе с ней. И самое обидное, что я даже не замечала этого, пока…
Она резко оборвала фразу, но он, кажется, всё понял.
— Пока не появился кто-то, кто заставил вас увидеть это, — тихо закончил он.
Глеб молчал, не перебивая.
— Иногда я думаю: может, у всех так? — продолжила она. — Может, это нормально — когда в пятьдесят уже ничего не ждёшь, ничего не хочешь?
— Не у всех, — он покачал головой. — И это ненормально.
— А как тогда? — она повернулась к нему. — Что вообще нормально в нашем возрасте?
— Жить, — просто сказал он. — Не бояться. Хотеть. Пробовать. Ошибаться. Хоть что-то чувствовать, кроме бесконечной усталости.
Его слова причиняли ей странную боль, словно кто-то бередил давно зажившую рану.
— У меня есть кое-что, — вдруг сказал он, доставая телефон. — Фрагмент. Мы монтировали его весь день.
Он протянул ей телефон с открытым видео.
— Это… я? — удивилась Ольга, глядя на экран.
— Смотрите.
На экране появились кадры из лагеря, дети на пляже, улыбающиеся вожатые. И она — идущая вдоль берега, поправляющая волосы на ветру, с кем-то разговаривающая, смеющаяся. За кадром звучал её собственный голос — запись их разговора о Чехове, о жизни, которая постепенно теряет краски.
Она смотрела не отрываясь и вдруг почувствовала, как к горлу подступает ком, а глаза наполняются слезами.
— Я не помню, когда в последний раз видела себя со стороны, — прошептала она, не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Как будто это не я, а кто-то другой. Кто-то… живой.
— Это вы, — тихо сказал Глеб. — Настоящая.
Слёзы потекли по её щекам – первые за долгое время. Она не плакала даже на похоронах матери три года назад. А сейчас плакала, глядя на своё отражение в тёмном экране телефона.
Они сидели молча. Потом он просто взял её за руку.
Дома её встретил Николай, уставший, пропахший рыбой. Она привычно поставила перед ним тарелку с ужином. Он молча ел, глядя в телевизор. Потом сказал:
— Завтра на острова повезу компанию. На три дня.
— Хорошо, — она кивнула, чувствуя странную пустоту внутри.
— А что там эти… киношники твои? — вдруг спросил он. — Долго еще снимать будут?
Она вздрогнула от неожиданности:
— Дней пять. Наверное. А что?
— Да так, — он неопределенно пожал плечами. — Смотрю, ты с ними часто. Особенно с этим, хромым.
— С режиссёром, — уточнила она. — Он хромает не просто так. У него была травма. В молодости он играл в футбол.
— Да? — Николай поднял на нее глаза, и ей показалось, что в них мелькнуло что-то новое. — Откуда ты знаешь?
— Он рассказывал, — она почувствовала, как теплеют её щёки. — Мы же общаемся. Для фильма.
Николай долго смотрел на нее, потом кивнул и вернулся к ужину.
— Понятно. Ну, меня не будет три дня. Справишься?
— Как всегда, — она отвернулась к раковине, чтобы не видеть его лица.
Вечером, через два дня, был прощальный костёр для одного из отрядов. Пели песни под гитару, запускали в небо фонарики. Камеры операторов тихо жужжали, снимая счастливые детские лица.
Ольга сидела чуть в стороне, наблюдая. И не заметила, как Глеб оказался рядом.
— Красивая традиция, — сказал он, присаживаясь на бревно рядом с ней.
— Да, детям нравится, — она улыбнулась, глядя на огонь. — Особенно запускать фонарики.
— А что вы загадываете, когда запускаете фонарик? — он повернулся к ней.
— Я? — она удивилась. — Я давно не загадываю.
— Почему?
— Не знаю. Выросла, наверное.
Он покачал головой:
— Быть взрослым не значит перестать мечтать, Ольга Сергеевна.
— А о чём мечтать в пятьдесят три? — она усмехнулась. — О внуках? Так дочь не торопится. О пенсии на море? Так мы уже здесь.
— О том, чтобы проснуться живой, — тихо сказал он. — Не просто существующей, а живой. С бьющимся сердцем, с желаниями, с правом на ошибку.
Она молчала, чувствуя, как эти слова задевают что-то глубоко внутри.
— Однажды я понял, что хожу по кругу, — продолжил он. — Как по кладбищу — между могилами своих несбывшихся возможностей. Тогда я бросил всё и улетел в Индию. На два года. Просто чтобы встряхнуться.
— У меня нет такой возможности, — Ольга покачала головой. — Здесь мой дом, моя работа…
— Муж? — он посмотрел ей прямо в глаза.
— И муж. Мы тридцать лет вместе.
— Счастливы?
Она отвела взгляд:
— Мы… привыкли друг к другу.
— Это не ответ.
— А какой вам нужен? — она почувствовала раздражение. — Что вы хотите услышать? Что мой брак — это ошибка? Что я зря прожила с ним столько лет?
— Я хочу услышать правду, — он не отводил взгляда. — Просто правду. Вы говорили о честности.
Костёр догорал. Дети и вожатые разошлись. Они остались вдвоём.
— Правда в том, что мы живём как соседи по комнате, — тихо сказала Ольга, глядя на угли. — Николай — хороший человек. Не пьёт, не обижает. Но мы давно не разговариваем. О важном — точно. Мы просто… существуем рядом. Когда-то у нас даже была любовь, но она… прошла.
Глеб молчал, не перебивая.
— Нам было хорошо в молодости, — продолжила она. — Рождение дочери, наш первый дом… А потом начались его длительные плавания, я научилась справляться сама, он привык к тому, что я справляюсь… И как-то незаметно мы перестали нуждаться друг в друге. Он в море, я с ребёнком… А потом дочь выросла, и я поняла, что не знаю, о чём с ним говорить, кроме бытовых вещей.
— И как давно это длится? — тихо спросил Глеб.
— Лет десять. Может, больше. Я уже не помню, когда это началось, — она вздохнула. — Иногда я думаю: может, у всех так? Может, это нормально — когда любовь проходит?
— Не у всех, — он покачал головой. — И это ненормально — соглашаться на полжизни вместо целой.
— А как тогда? — она повернулась к нему. — Что вообще нормально в нашем возрасте?
— Жить, — просто сказал он. — Не бояться. Хотеть. Пробовать. Ошибаться. Хоть что-то чувствовать, кроме бесконечной усталости.
Его слова причиняли ей странную боль, словно кто-то бередил давно зажившую рану.
Они сидели молча. Потом он просто взял её за руку.
Утром она проснулась с ощущением, что мир перевернулся. Вчера вечером они долго разговаривали у потухшего костра. Потом решили прогуляться до пляжа.
— Хотите прокатиться? — вдруг спросил он, кивая на пришвартованную у пирса лодку.
— Сейчас? — она изумилась. — Ночью?
— А почему нет? Море тихое. И луна светит.
Она должна была отказаться. Сказать, что это опасно, что её ждут дома, что она устала. Но вместо этого она просто кивнула.
И они поплыли — под огромным звёздным небом, под тихий плеск воды. Глеб греб, она сидела напротив, не веря, что это происходит с ней — женщиной, которая годами жила по расписанию.
— Я вас напугал? — спросил он, когда они отплыли от берега.
— Нет, — честно ответила она. — Мне… хорошо.
Они говорили обо всём на свете — о кино, о литературе, о детстве, о страхах. О Москве, куда она никогда не ездила. О Европе, где через неделю у него должна была состояться премьера фильма.
— Я бы хотел, чтобы вы поехали со мной, — вдруг сказал он.
— Куда? — не поняла она.
— Во Францию. На премьеру. Просто побыть вместе.
Ольга замолчала, глядя на его лицо в лунном свете.
— Вы шутите? — тихо спросила она. — Я не могу просто взять и уехать.
— Почему? — он наклонился к ней. — Что вас держит? Разве лагерь не закрывается через два дня? Разве ваш муж не уехал на рыбалку?
— Откуда вы знаете? — она вздрогнула.
— Вы сами рассказывали. О своей жизни, о расписании, о вечерах в одиночестве.
Она молчала, не зная, что ответить.
— Я не прошу вас бросать всё насовсем, — тихо сказал он. — Просто на несколько дней. Чтобы понять, есть ли что-то ещё, кроме вашей привычной жизни. Чтобы увидеть что-то новое.
— А почему именно я? — вдруг прямо спросила она. — Почему вы зовёте именно меня?
Он долго молчал, прежде чем ответить.
— Потому что вы напоминаете мне меня самого. Пять лет назад, — наконец сказал он. — Такое чувство, будто все живут, а ты просто наблюдаешь за жизнью, не участвуя в ней. Тогда я чуть не сошёл с ума от этого ощущения.
— И что вы сделали?
— То, что я уже говорил. Уехал в Индию. Снимал там, жил в ашраме, учился йоге, — он усмехнулся. — Не то чтобы я стал великим йогом, но я точно перестал просто наблюдать.
Лодка покачнулась на волне. Ольга посмотрела на звёздное небо, потом на тёмную воду.
— Я не знаю, — честно сказала она. — Я должна подумать.
— Конечно, — он кивнул. — У вас есть день. Я уезжаю завтра вечером.
Потом они причалили к берегу, и он просто обнял её — легко, осторожно, словно спрашивая разрешения. И она не отстранилась. Впервые за много лет она почувствовала тепло чужих рук на своих плечах, и это было… правильно.
Не только объятия — всё, что случилось потом на берегу, под звёздным небом, на расстеленной куртке. Её дрожь и его тепло, её растерянность и его нежность. Всё было правильно, пугающе правильно.
— Ты красивая, — сказал он, когда они лежали рядом, глядя на звёзды. — Невероятно красивая.
— Не говори глупостей, — она слабо улыбнулась. — Мне пятьдесят три, и я давно растеряла всю свою красоту.
— Ты ошибаешься, — он приподнялся на локте, вглядываясь в её лицо. — Красота не в гладкой коже или тонкой талии. Она в глазах, которые умеют видеть. В руках, которые умеют держать. В сердце, которое умеет чувствовать.
— Философ, — усмехнулась она, но в горле появился ком.
— Просто человек, который тебя видит, — он погладил её по щеке. — Ты заслуживаешь большего, чем жизнь по расписанию.
Она ушла домой первой — рано утром, почти на рассвете. Он хотел проводить её, но она отказалась:
— Мне нужно подумать. Одной.
Он понял. Только сказал на прощание:
— Я буду на пирсе завтра в шесть вечера. У меня билет на ночной поезд. И ещё один… на всякий случай.
Дома всё было как обычно — Николай ещё не вернулся с рыбалки, на плите стояла кастрюля с остывшим супом, Найда крутилась у двери, виляя хвостом. Ольга погладила собаку и прошла в ванную.
В зеркале — всё та же она, только глаза лихорадочно блестят, а на шее — маленькое красное пятнышко. След. Доказательство того, что ночь ей не приснилась.
Ольга закрыла глаза, прижавшись лбом к прохладному стеклу. Мысли путались. Сердце стучало слишком громко.
Что она делает? О чём думает? Неужели она всерьёз подумывает о том, чтобы бросить всё — дом, работу, мужа, собаку — и уехать с человеком, которого знает меньше двух недель?
«Глупая, старая, сошла с ума», — прошептала она себе.
Но другой голос внутри — голос той женщины с экрана, с живыми глазами и загорелыми плечами — говорил: «А что, если это твой последний шанс? Что, если ты будешь жалеть об этом всю жизнь?»
Вечером вернулся Николай — загорелый, пропахший рыбой и костром. Он молча прошел в ванную, потом вернулся на кухню. Ольга машинально поставила перед ним тарелку.
— Как съездил? — спросила она, чтобы что-то сказать.
— Нормально, — буркнул он, принимаясь за еду. — Твои киношники еще не уехали?
— Они уезжают завтра, — Ольга почувствовала, как у неё сжалось сердце.
Николай поднял на неё глаза — они были усталыми, но в них мелькнуло что-то ещё. Беспокойство? Ревность?
— Ты какая-то странная в последние дни, — вдруг сказал он. — Что-то случилось?
Ольга замерла. Она не ожидала, что он заметит. Он вообще редко замечал её состояние.
— Нет, — она покачала головой. — Просто устала. Сезон заканчивается.
Николай пристально смотрел на неё.
— Этот режиссёр… Он к тебе клеится, да?
Она вздрогнула:
— Почему ты спрашиваешь?
— Рыбаки видели вас вчера на лодке, — просто сказал он. — Ночью.
Ольга почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она не нашлась, что ответить.
— Значит, правда, — Николай медленно отложил ложку. — А я думал, врут.
— Коля, — впервые за много лет она назвала его так, по-домашнему. — Я…
— Не надо, — он поднял руку, останавливая её. — Не надо ничего объяснять. Ты взрослая женщина, сама принимаешь решения.
Она ожидала гнева, скандала, обвинений. Но не этого тяжёлого, усталого понимания.
— Я всегда знал, что тебе со мной скучно, — вдруг сказал он. — Ты умная, образованная. А я… простой рыбак. Даже говорить с тобой толком не умею.
— Дело не в этом, — она покачала головой. — Ты не виноват.
— А кто тогда? — он грустно усмехнулся. — Ты же не делала ничего такого, что заставило бы меня думать… До этого режиссёра.
Она молчала, не зная, что ответить. К глазам подступали слезы.
— Он уезжает завтра, да? — спросил Николай. — И ты… тоже?
— Я не знаю, — честно ответила она. — Я запуталась.
Николай долго смотрел на неё, потом кивнул и встал из-за стола.
— Я лягу в гостиной, — сказал он, направляясь к двери. — Тебе нужно подумать.
— Коля, — она поднялась следом. — Мы вместе тридцать лет. Неужели ты ничего не чувствуешь?
Он остановился в дверях.
— Чувствую, — глухо ответил он. — Что мы давно чужие друг другу. Что ты несчастлива со мной. Что я не смог дать тебе то, что нужно.
И вышел, тихо закрыв за собой дверь.
День прошёл как в тумане. Она работала на автопилоте — проверяла документы, разговаривала с вожатыми, решала бытовые проблемы. А мысли всё время возвращались к нему, к ночи, к предложению.
Вечером Глеб не пришёл в столовую. Его помощники сказали, что он уехал в город решать какие-то вопросы перед отъездом.
Она поймала себя на том, что чувствует разочарование, и тут же разозлилась на себя. Чего ты ожидала? Что он будет преследовать тебя весь день? Клясться в любви? Засыпать цветами?
«Завтра в шесть», — напомнила она себе. — «Он будет ждать».
Дома Николай собирал сумку.
— Уезжаешь? — спросила она, опираясь о дверной косяк.
— На пару дней, — он кивнул, не глядя на неё. — Друг зовёт в город, помочь с лодкой. Да и тебе… будет легче принять решение.
— Ты не должен уезжать из-за меня.
— Я не из-за тебя, — он наконец поднял глаза. — Это твой дом, Оля. Ты здесь хозяйка. Всегда была.
Она смотрела на него и вдруг увидела то, чего не замечала много лет, — седину в волосах, глубокие морщины у глаз, усталость в плечах. Он постарел. Они оба постарели, пока жили рядом, не замечая друг друга.
— Прости меня, — тихо сказала она.
— За что? — он пожал плечами. — За то, что ты жива? Что ты еще чего-то хочешь? Это я виноват. Привык, что ты всегда рядом. Перестал ценить.
Он застегнул сумку и выпрямился.
— Если ты решишь уехать с ним, — сказал Николай, — просто оставь записку. Куда, зачем. И знай — я буду ждать, сколько нужно. Даже если ты не вернёшься.
Без четверти шесть она была на пирсе. Ветер трепал её волосы, солнце садилось в море, окрашивая его в красно-золотые тона.
Глеб уже ждал её — в светлой рубашке, с маленьким чемоданом у ног. Увидев её, он слегка приподнял руку — не чтобы помахать, а просто отметить её появление.
Она подошла, чувствуя, как сердце колотится у горла.
— Привет, — сказал он просто.
— Привет, — отозвалась она.
Они стояли молча, глядя на море. Потом он достал из кармана конверт:
— Билет. На твоё имя. Из города в Москву, потом пересадка.
Она кивнула, не беря конверт:
— Спасибо, но… я не могу.
Он долго смотрел на неё, и в его глазах не было ни разочарования, ни обиды, только понимание.
— Почему? — тихо спросил он.
— Я не могу оставить… свою жизнь, — она с трудом подбирала слова. — Я слишком хорошо её знаю. А с тобой я не буду никем. Только женщиной, которая всё разрушила.
Он молчал, потом кивнул:
— Ты ошибаешься. Но я не буду тебя уговаривать. Я умею ждать. Не вечность. Но хоть немного.
Ветер усилился, трепал её платье, его рубашку. Они стояли друг напротив друга — два человека, которые вдруг оказались на перекрёстке жизней.
— Прости, — сказала она. — Я просто… боюсь.
— Я знаю, — он протянул ей руку. — Можно я тебя обниму? На прощание?
Она кивнула, и он шагнул к ней, обнимая крепко, но нежно, зарываясь лицом в её волосы, вдыхая их запах.
— Ольга, — прошептал он, — если ты передумаешь… Хотя бы скажи мне.
Она кивнула, не в силах говорить.
Потом они разомкнули объятия, и она ушла — не оглядываясь, быстрым шагом, чувствуя, как с каждым шагом внутри неё что-то ломается.
Дома было тихо и пусто. Найда лежала на своём месте, тихонько виляя хвостом. «Хоть кто-то рад меня видеть», — подумала Ольга, наклоняясь, чтобы погладить собаку.
Николай вернётся только послезавтра. Сегодня она будет одна — наедине со своими мыслями, своим выбором.
Она поставила на стол тарелку, заглянула в холодильник. Вчерашний суп, полпачки сыра, помидоры. Она механически начала готовить, хотя аппетита не было.
На столе лежала записка от мужа: «Звони в любое время. Если что-то понадобится — Миша подъедет, я договорился. До встречи, Коля».
Она долго смотрела на эту записку, поражённая. Николай никогда не был многословным. Никогда не писал ей таких записок. Как будто он тридцать лет жил с ней в одном доме, а проявил внимание только сейчас, когда она уже почти ушла.
«Уже почти ушла», — эхом повторила она вслух и вдруг поняла, что, оставшись на пирсе, она всё равно ушла. Что-то оборвалось, и пути назад нет. Даже если она физически здесь, в этом доме, с этим мужем, она уже никогда не будет прежней.
Неделя после отъезда Глеба тянулась бесконечно. Лагерь закрылся, начались подготовительные работы к осени, собрания педсовета.
Николай вернулся. Они вежливо разговаривали, обсуждали бытовые вопросы, но не касались того, что случилось. Как будто между ними возникла стеклянная стена — прозрачная, но непроницаемая.
Однажды вечером она поймала его взгляд — он смотрел на неё так, словно видел впервые.
— Ты изменилась, — вдруг сказал он.
— Правда? — она с удивлением обернулась к нему.
— Да, — он кивнул. — Ты как будто… ожила. Даже глаза светятся по-другому. Даже походка другая.
Она не нашлась, что ответить. А он вдруг продолжил:
— Я хотел сказать… Если ты всё же решишь уехать… Я пойму. Наверное, ты заслуживаешь чего-то большего, чем эта жизнь. Чем я.
— Коля, — она подошла к нему ближе. — Я не уеду. Я уже приняла решение.
— Из-за меня? — он поднял на неё глаза. — Из чувства долга?
— Нет, — она покачала головой. — Из-за себя. Потому что я не готова бросить всё и начать сначала. Возможно, все эти годы я была неправа, пассивно принимая такую жизнь. Но и убегать — не выход.
— И что теперь?
— Не знаю, — честно ответила она. — Но что-то точно изменится. И со мной, и с нами.
Николай глубоко вздохнул, словно принимая трудное решение.
— Знаешь, я думал в эти дни… Может, нам стоит попробовать начать всё сначала? — тихо спросил он. — Не так, как раньше, а по-другому. Я могу… измениться. Могу научиться говорить с тобой, слушать тебя. Все эти годы я как будто спал.
Она с удивлением смотрела на него, не узнавая мужа, который всегда был таким замкнутым, таким неразговорчивым.
— Ты правда этого хочешь? — спросила она.
— Да, — он кивнул. — Может, еще не поздно?
Звонок от дочери застал её врасплох.
— Мам, ты в порядке? — голос Кати звучал обеспокоенно.
— Да, солнышко, что случилось?
— Я пишу тебе уже три дня, а ты не отвечаешь. Я волнуюсь.
— Прости, — Ольга потерла висок. — Много работы. Сезон заканчивается.
— Ты какая-то странная в последнее время, — не унималась Катя. — Папа говорит, что ты изменилась.
«Надо же, не только заметил, но и рассказал», — подумала Ольга.
— Всё хорошо, дорогая. Просто жизнь…немного изменилась.
— У вас с папой всё в порядке? — в голосе дочери звучала тревога.
— Мы работаем над этим, — честно ответила Ольга. — Тридцать лет — это очень долго.
— Вы же не…
— Нет, — перебила её Ольга. — Мы пытаемся начать всё сначала. Это сложно, но, кажется, ещё возможно.
— Хорошо, — с облегчением выдохнула Катя. — Я так рада. Слушай, может, ты приедешь ко мне на выходные? Я бы вас кое с кем познакомила…
— С кем? — Ольга удивленно подняла брови.
— С моим… парнем, — в голосе дочери слышалось смущение. — Его зовут Антон. Он… особенный.
Ольга улыбнулась:
— Конечно, милая. Мы приедем.
В ту ночь ей приснилось море. Она плыла в лодке одна и не могла понять, куда грести. На берегу маячила фигура, но было невозможно разобрать, кто это.
Она проснулась в три часа ночи с колотящимся сердцем. Николай спал рядом, тихо похрапывая. Она осторожно выбралась из постели, вышла на кухню и села у окна.
Телефон лежал рядом. Она сама не поняла, почему потянулась за ним и открыла почту.
Новое письмо без темы. С адреса, который она узнала бы из тысячи других.
Ольга сглотнула и нажала.
Письмо было пустым. Только видеофайл, без подписи и пояснений.
Дрожащими пальцами она нажала на значок воспроизведения.
Экран ожил — море, тихое, утреннее, в лучах восходящего солнца. Лагерь, уютный и пустой. Её голос за кадром — тот самый фрагмент их разговора о Чехове, о жизни, которая утратила краски. И последний кадр — лодка в море и женщина, идущая вдоль берега. Без лица, только силуэт.
Ольга смотрела не отрываясь, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Когда видео закончилось, она долго сидела неподвижно, глядя в тёмное окно.
Потом что-то щёлкнуло у неё внутри. Она встала, умылась, оделась — просто джинсы и футболка, первое, что попалось под руку. Взяла поводок. Разбудила Найду.
— Пойдём, девочка, — шепнула она. — Прогуляемся.
Ночь была тёплой и тихой. Ольга шла по пустынным улицам посёлка, ни о чём не думая. Найда бежала рядом, принюхиваясь к запахам.
Ноги сами привели её к морю, к тому самому пирсу. Она села на скамейку, глядя на тёмную воду, переливающуюся под луной.
Совсем скоро рассвет. Новый день. Она не знала, что принесёт ей этот день. Куда он её приведёт. Что она решит.
Но впервые за долгое время она что-то чувствовала — пусть это было щемящее чувство потери, но оно всё равно было лучше пустоты.
«Я умею ждать. Не вечность. Но хоть немного».
Его слова эхом отдавались в её голове, пока она смотрела, как светлеет горизонт.
Так она сидела, пока первые лучи солнца не коснулись моря, окрашивая его в золото.
Тогда Ольга поднялась и пошла вдоль берега, не оглядываясь. Найда бежала рядом.
Камера медленно отдаляется, показывая маленькую фигурку женщины на фоне огромного моря.
Неясно, что она выбрала. Но впервые за долгое время она движется.
