— И что ты предлагаешь, Дарья? — голос Ивана гремел из кухни, заглушая даже шум работающей вытяжки. — Выставить меня за дверь, как собаку? Из моей же квартиры?
— Твоей? — Дарья вышла из ванной, всё ещё вытирая руки о кухонное полотенце, и встала напротив него. — Ты хоть помнишь, откуда у нас эта квартира? Или память у тебя включается только, когда речь заходит о правах, а не обязанностях?,
Иван вальяжно развалился на табуретке, одной рукой придерживая чашку с остатками кофе, другой — листая что-то в телефоне. На нём были пижамные штаны с вытянутыми коленками и та самая футболка с пятном от борща, которую он не снимал, кажется, с прошлой среды.
— Ой, началось. Опять про твою бабушку… Бабушка умерла, царствие ей небесное, а квартира — общее имущество. Мы же семья. Пока ещё.
— Пока ещё — вот именно, — голос Дарьи дрогнул, но она не позволила себе ни слезинки. — Ты даже не понимаешь, насколько «пока».
Она обошла стол, открыла окно, чтобы проветрить кухню, пропахшую жареным луком и дешёвым табаком, и резко захлопнула крышку ноутбука Ивана. Тот вздрогнул, но на ноги не встал.
— Ты где деньги-то возьмёшь за коммуналку в этом месяце, а? Или опять мама твоя взаймы даст? У неё же пенсия двадцать тысяч — она тебя и меня кормить будет? — в голосе Дарьи появилась металлическая нотка. — Или мне опять у Елены Петровны просить, у моей матери, у которой суставы болят и кредит на холодильник?
— Ты драматизируешь, как всегда, — буркнул он. — Я ж не бездельник. Я в творческом поиске.
— Ты в поиске жертвы, а не творчества, Ваня. — Дарья села напротив, положив локти на стол. — Целый год ты «в поиске». Целый год я тебя кормлю, оплачиваю твой интернет, твои курсы «по сценаристике», твои новые наушники, потому что «в старых нет объёма». Да у тебя объёма — только в наглости прибавилось.
— Ага, а ты у нас великая мученица, — Иван сощурился. — Вечно на жертвеннике. Прям икона святой терпеливой. Только вот, знаешь, Даша, я тебе мешаю жить или ты сама себе жить мешаешь? Может, тебе психолог нужен, а не развод?
Дарья встала.
— Я давно себе живу не даю. Потому что пытаюсь тянуть двоих взрослых людей. Только один из нас работает, а второй изображает философа на диване. И да, развод. Завтра подаю заявление. И знаешь, что самое обидное? — она подошла к двери и обернулась. — Что я так долго боялась быть одна. А оказалось, быть одной — гораздо легче, чем жить с тобой.
— Ты не имеешь права выгонять меня отсюда! — вскочил Иван. — Эта квартира… Мы тут вместе живём! Тут мои вещи!
— Тут и тараканы живут. Но я их травлю. — Дарья посмотрела на него прямо, без злобы, только с долгой, накопившейся усталостью. — И ты, кстати, тоже не платишь за свет. А вот жрёшь — как электроплита.
Он швырнул чашку в мойку — та со звоном ударилась о край и раскололась. Дарья не вздрогнула. Лишь устало закрыла глаза. Это был не первый громкий звук в их жизни.
— Отлично, — прошептала она. — Всё. Это была последняя капля, Ваня.
Тишина, повисшая после её слов, была громче любого скандала. Иван смотрел на неё, словно видит впервые.
— Ты серьёзно, да?
— Более чем. Ты уезжаешь. К маме. С вещами. Сегодня.
Он расхохотался, фальшиво, как в плохой постановке.
— Да ты без меня сдохнешь от скуки! Никому ты не нужна, кроме меня!
Дарья повернулась к нему спиной.
— А вот тут ты ошибся.
Она пошла в спальню, захлопнула за собой дверь и села на кровать. Сквозь стену доносился приглушённый, нервный шорох — Иван собирал свои вещи. Или делал вид. Она знала — он ещё не верит. Не до конца. Ему казалось, это очередной женский спектакль.
Но спектакль давно закончился. И актёры больше не собирались выходить на сцену.
***
— Ты вообще соображаешь, что ты творишь?! — крик Тамары Николаевны оглушал даже через дверной проём. — Ты выгоняешь мужа на улицу?! Из квартиры, где он прописан?!
— Он у вас, Тамара Николаевна, а не на улице. У вас — в тепле, под вашим крылышком. — Дарья стояла на лестничной клетке с руками в боки. — У себя на диване. Рядом с вашей пенсией и вашим борщом. А у меня дома — тишина. И чисто. И холодильник не пустой через два дня.
— Да как ты смеешь так говорить про моего сына?! — Тамара Николаевна вышла из квартиры, закутанная в халат с разводами хлорки. — Он — мужчина. Мужчины бывают в кризисе. Это ты — не женщина. Ты его не вдохновляешь! Ты с ним как с подростком: «где деньги, куда дел»…
— Потому что он ведёт себя как подросток, — перебила Дарья. — Только в отличие от подростков, у него нет ни школы, ни экзаменов. Зато есть PlayStation, YouTube и мамочка, которая всё оправдает.
— Убирайся отсюда, пока я полицию не вызвала! — Тамара Николаевна вытянула руку, будто выгоняла дворнягу с дачного участка.
— Я к своей квартире, между прочим, иду. Квартиру мою он уже освободил. — Дарья повернулась, но остановилась. — И скажите ему, что завтра я отвезу заявление в суд. Пусть готовит зубную щётку.
— Мам, ну она психованная, честно! — Иван ввалился в кухню к матери, где уже кипел чайник и остывал вчерашний борщ. — Устроила сцену, выставила меня на мороз. И всё из-за каких-то денег!
— Не из-за денег, сынок, — тяжело вздохнула мать. — Из-за гордости. У неё гордость, как у этой… Мурлыкиной из шестого. Тоже мужа выгнала, теперь в магазине сидит, картошку фасует.
— Я ж не просто так, — Иван сел за стол. — Я сценарий пишу. У меня сейчас всё строится. Просто идея в голове зреет, как сыр. Ну не может она понять, что творчество — это не с девяти до шести!
— Конечно, не может. Она бухгалтер. У неё всё в таблицах. И жизнь, и чувства, и муж. Вот ты ей и не вписался.
Поздно вечером. Дом Дарьи. Свет над плитой тускло освещал кухню. Она стояла у раковины, мыла тарелку за тарелкой, как будто вымывала из себя злость, обиду и остатки страха. Из динамика ноутбука доносился голос Елены Петровны:
— Ты правильно сделала, Дашка. Не вздумай жалеть. Только жизнь налаживать начнёшь — а он опять на шею сядет. Ты ж у меня умница. И сильная. Тебе теперь главное — здоровье беречь. Я тебе, кстати, мазь для спины оставила — в той жёлтой банке, в аптеке заказала.
— Мам, — голос Дарьи дрожал. — Мне так тошно. Я его раньше любила, понимаешь? А теперь — будто ненавижу. Как так можно? За один год?
— Нельзя. Это не за год. Это копилось. Я же видела, как он тебя на нервах таскал. А ты всё терпела. Знаешь, когда терпение заканчивается? Не когда всё плохо. А когда уже всё равно. Вот и у тебя всё равно стало.
На следующий день Иван пришёл к Дарье. Без предупреждения. С ключами. Дверь открыл, как к себе домой — привычно, легко, с ноги.
Дарья была в халате и с влажными волосами — только из душа. Её взгляд остановился на нём, как на забытом пакете с мусором: вроде и знакомо, а выносить пора.
— Я вернулся, — сказал он. — Надеюсь, ты остыла.
— А ты — нет. — Она вытерла волосы полотенцем, прошла мимо. — Твои вещи у входа. И ключи оставь.
— Не собираюсь. У меня тут регистрация. Закон на моей стороне.
— А совесть?
— Совесть у тебя пусть будет. Ты же у нас праведница.
Он шагнул ближе, резко, держа в руке пакет.
— Ты чего, вообще берега потеряла? Я вернулся домой! У меня тут жизнь была!
— Была. — Дарья отступила на шаг. — Пока ты её не обесценил.
— Я всё равно не уйду. Пусть участковый приходит. Пусть судится. Но жить я буду тут!
— Нет. — Она подошла к нему вплотную. — Или сейчас уйдёшь сам, или я вызову полицию. А потом выкину тебя через балкон. Без шуток.
— Ты тронула меня — и я тебе отвечу!
Иван толкнул её в плечо. Дарья не упала — она отшатнулась, вцепилась в ручку дверцы холодильника. Сильно, так что побелели пальцы.
— Ты это сделал, — прошептала она. — Ты, Ваня, меня толкнул. Ты первый. Ты перешёл черту.
Он замер. На секунду. Потом выдохнул, как будто понял: всё.
— Даш… Я просто… вспылил.
— Поздно. Это уже не вспышка. Это пожар.
Она схватила его куртку, сумку и резко распахнула дверь. Он вышел. Молча. Без криков, без хлопков. И почему-то именно эта тишина заставила Дарью заплакать впервые за много месяцев.
Она рухнула на пол. Прямо у порога. Одна. Уставшая. Свободная. Без него.
***
— Можешь не говорить мне спасибо, — с порога бросила Елена Петровна, зябко кутая руки в вязаные рукава. — Я тебе просто помогла. Как мать. А ты дальше уж сама.
Дарья стояла у окна с чашкой кофе. В халате, босиком, с мокрыми волосами, как и неделю назад — только теперь лицо у неё было другое. Никакой растерянности. Только усталость и внутренняя тишина.
— Мам, ты не представляешь, как мне сейчас странно. Как будто я всю жизнь шла с тяжёлым мешком за спиной, а теперь его нет — и я иду по инерции, не могу остановиться.
— Ну и иди. Пока не рухнешь. А потом — полежишь. И дальше пойдёшь. Только не вздумай к нему возвращаться, поняла? Он же тебе вчера опять звонил?
— Семь раз. — Дарья поставила чашку. — Угрожал. Потом умолял. Потом опять угрожал. Удивительно, как быстро они умеют переобуваться.
— Да не удивительно, — хмыкнула мать. — Им когда удобно — они лапочки. А когда неудобно — ты враг народа. Ванечка, конечно, не в тюрьму тебя посадит, но по душам погуляет.
— Я подала заявление в суд. Развод в одностороннем порядке. Через месяц — свобода официально. Он не явится, я уверена. Да и нечего ему предъявлять. Ни работы, ни денег. Даже чайник с кухни — и тот мой.
— Не «свобода», а «начало». — Мать посмотрела на неё. — Потому что теперь тебе не 20 и даже не 30. Теперь ты взрослая. Свободная взрослая женщина. И эта свобода — не радость, а ответственность.
Суд прошёл формально. За 20 минут. Иван не явился. Бумаги подписаны, штамп поставлен. На выходе из зала Дарья задержалась на секунду — просто посмотреть на дверь. Её, по сути, выпустили из тюрьмы, в которую она сама себя загнала. Из тюрьмы бытовой зависимости и психологического насилия.
Она поехала не домой. А к банкомату. Потом — к аптеке. Потом — к подъезду своей мамы.
Елена Петровна открыла с опаской — думала, Дарья опять привезла что-то в ремонт.
— Это тебе. — Дарья протянула конверт. — Деньги. Половина моей премии. Остальное — на депозит пошло. Буду копить. Для себя. А тебе — на ремонт и на ту путёвку в санаторий, о которой ты всегда мечтала. Ты заслужила.
— Да я что, разве просила?
— Нет. Но ты мне дала больше, чем деньги. Ты — не отвернулась. Когда я была на дне, ты вытащила меня. Не поучая. Не упрекая. Просто… была рядом.
— Дашка… — Елена Петровна отвернулась, пряча слёзы. — Ты только не исчезай. Приезжай иногда. А то я-то старая уже, скучаю.
— Я теперь никуда не исчезну. Я снова есть. Сама с собой.
Через месяц в квартире Дарьи пахло краской и новой мебелью. Плитка в ванной была свежей, белой, ровной. В спальне — новенький комод и зеркало с подсветкой.
На кухне — робот-пылесос смешно тарахтел, утыкаясь в табурет.
На экране телефона — звонок от Ивана. Сорок третий за месяц.
Она нажала «отклонить». Без эмоций. Как удаляешь ненужное приложение.
А потом вышла на балкон. Открыла форточку. Глубоко вдохнула прохладный вечер. И впервые за долгое время почувствовала: ей ничего не должно. Никто.
Даже сама себе.
— Сама не ожидала, что так легко станет, — призналась Дарья подруге, с которой встретилась в кафе спустя пару недель. — Поначалу страшно было. И больно. А потом — будто заново родилась. Понимаешь? Вот я — и вот жизнь. И между нами больше нет никого, кто мешает.
— А ты его не жалеешь?
— Иногда. Но это — привычка. А не любовь.
Эпилог
Прошло полгода. Дарья сама планировала отпуск. Без согласований. Без скандалов. Без истерик «куда ты меня тащишь».
Она купила билеты на Байкал. Поезд. Купе. Один билет. Сама себе — лучший собеседник.
На столе — книга, в сумке — крем от загара, на лице — лёгкая улыбка.
Когда поезд тронулся, Дарья посмотрела в окно. Сердце билось ровно. И где-то глубоко внутри прозвучало: «Теперь всё по-настоящему началось».
