— Господи, ну и что ты притащила? — Анна Сергеевна стояла в проёме кухни, как турникет на станции метро. С выражением вечного недоумения на лице. — Опять эту свою курицу? Варёную? Ну давай, добей меня уже окончательно!
Екатерина, с пакетом «Пятёрочка» в одной руке и маленькой каплей терпения в другой, устало улыбнулась:
— А вам бы что хотелось, Анна Сергеевна? Фуа-гра в брусничном соусе? Или может, рулет из омара?
— Мне? Мне бы хотелось, чтоб ты хоть раз подумала головой, а не своим маникюром! — вздохнула свекровь, вскидывая руки к потолку, как будто взывала к Богу, но без надежды на ответ.
Катя поставила пакет на стол, молча достала курицу, лук, макароны, бутылку масла и банку капусты. Подозревала, что сейчас начнётся театральное представление «Ужас в продуктовой корзине». Не ошиблась.
— Это что? — указала свекровь пальцем, будто Катя принесла домой гранату. — Консерва? Ты, может, не в курсе, но это — яд. Там одна химия. Нам потом с Димой по поликлиникам за тобой бегать?
— А можно я хоть приготовлю, прежде чем вы вынесете приговор? — спокойно ответила Катя, разворачивая фартук. — Или вы уже вызвали жюри?
— Ты остроумничаешь? На твои шуточки я пять лет уже смотрю. И что, всё по одной и той же схеме? «Я всё купила, я всё приготовила, а потом — ой, я бедненькая, меня обидели!» — повысила голос Анна Сергеевна, метнувшись к холодильнику. — Где молоко? Где йогурт для Димочки?
— Йогурт для Димочки, если что, закончился вчера, — не выдержала Катя. — А Димочка тридцать шесть лет, между прочим. Он может и сам в магазин сходить. У него даже ноги есть.
— Ты на моего сына не смей! — свекровь перешла на боевой режим. — Это я его родила и вырастила! А ты пришла на всё готовенькое — квартира его, мебель его, стиралка его, а ты… с банкой капусты.
Катя замолчала. Сколько раз она слышала это? Квартира его, тапки его, воздух его. А её тут как бы и нет. Ни в документах, ни в душах этих двух людей.
— Всё, я на работу. Если что, макароны в кастрюле, курицу в духовку. — коротко бросила она и ушла в коридор, натягивая плащ.
Свекровь буркнула что-то, похожее на «не успеешь ты убежать, как всё рухнет», но Екатерина уже закрывала дверь.
На работе Катя зависла между строками отчёта и собственными мыслями. В глазах стояли макароны и эта капуста — символ всей её семейной жизни. Мутная, закатанная в банку и тщательно закрученная. Она думала о квартире, в которой живёт, как временный квартирант, платящий за всё, но не имеющий ключей от кладовки с правами.
— Катя, ты где витаешь? — Галина, её коллега, вечно с лаком на ногтях цвета «Бордовая мразь», уселась напротив с кофе. — Опять твоя Мадам Обвиняющая достала?
— Угу. Сегодня концерт назывался «Ты пришла в мою квартиру с капустой».
— Слушай, а почему это её квартира? Вы же вроде вместе ипотеку выплачивали?
— Ну как бы… официально квартира на Диму оформлена. Я деньги вносила, но… без бумажек.
Галина поджала губы:
— Сладкая моя, ты не жена. Ты донор. Финансовый донор. И если тебя выкинут — ты даже не поскользнёшься, а полетишь с балкона. Без страховки.
Когда Екатерина вернулась домой, первым делом услышала:
— Ты чего не купила туалетную бумагу? Мы что, будем теперь газетой вытираться?
— Дмитрий, здравствуй. — Катя сдержанно повесила сумку. — Как прошёл день?
— Нормально, если бы дома не было этих постоянных скандалов. Мама вся на нервах. Ты не могла нормально поужинать приготовить?
— Я приготовила, — Катя вздохнула. — Вы просто не поужинали.
— Не начинай, — поморщился он. — Ты всё время как будто нарываешься. Мы ведь все хотим, чтобы было спокойно. Без истерик.
— Дмитрий, — она подошла ближе, — ты вообще замечаешь, что происходит? Ты хоть раз был на моей стороне?
— А ты хоть раз была на стороне моей мамы?
Катя замолчала. Он даже не пытался скрыть, что выбирает не её.
Позже вечером, уже лёжа в постели и слушая, как Анна Сергеевна громко закрывает шкаф в соседней комнате, Екатерина набрала сообщение своей маме:
«Мам, ты говорила, что у тебя есть знакомый юрист. Можешь дать его номер? Мне пора защищаться. Пора серьёзно».
Мама ответила мгновенно:
«Уже давно пора. Завтра договоримся о встрече».
Катя отложила телефон и впервые за долгое время уснула без тревожного чувства, что утром на неё опять обрушится шторм из укоров, тыканий пальцем и намёков, что она тут — гостья.
Нет. Хватит. Хватит быть гостьей в собственной жизни.
Всё пошло наперекосяк в субботу. Хотя начиналось, как обычно — с криков из кухни и запаха пережаренного масла. Екатерина проснулась от характерного бах дверцей шкафа — Анна Сергеевна объявляла утро.
— Подъём! — её голос звенел, как ложка по кастрюле. — Я сказала, ПОД-ЁМ! Полы сами себя не вымоют.
Катя села на кровати, уткнулась в ладони. Дмитрий лежал рядом, уткнувшись в подушку, делая вид, что не слышит. Супружеская глухота у них развивалась стремительно.
— Дим, — хрипло начала Катя. — Ты когда-нибудь скажешь ей, что я не домработница?
Он не ответил. Только вздохнул, как будто ему сейчас предложили вынести мусор в соседний район.
— Дмитрий! — уже громче.
— Да скажу я… — буркнул он, не глядя. — Ты ж сама с ней всё время споришь, вот и разбирайся.
Катя посмотрела на него с тоской. Мужчина, с которым она когда-то целовалась под дождём на мосту, теперь превращался в глухую стену. Упрямую, пассивную и, кажется, слегка облупившуюся.
На кухне началось сразу:
— Я вот в свои тридцать восемь уже знала, как дом вести, а вы — современная молодёжь, только в ТикТоке сидите! — выдохнула свекровь, налетая на Катю, как поезд на остановке. — Посмотри на пол! Пыль! ПЫЛЬ! Это что, я одна должна убирать?
— Вы знаете, Анна Сергеевна, я предлагаю вам нанять себе няньку, если вы чувствуете себя беспомощной. А лучше — психолога, — ответила Катя, не повышая голоса.
— О-о-о! Вот она, благодарность! — свекровь картинно схватилась за грудь. — Это я тебе тут всё предоставила, крышу над головой, мужа, а ты…
— Мужа?! — переспросила Катя, в упор глядя на неё. — Это вы меня замуж выдавали или по обмену как ковер передали?
Именно в этот момент в кухню зашёл Дмитрий, зевая и чешась.
— Да что вы тут опять сцепились? — раздражённо спросил он.
— Мы не «опять», мы — постоянно, — спокойно сказала Катя. — Потому что у тебя две жены. Одна кричит, другая — молчит. А ты сидишь, как султан на подушках.
— Ты что, опять начинаешь? — устало сказал он, — Только не скандал, ладно? У меня выходной.
— Ты знаешь, у меня тоже выходной. Только вот я его провожу, как будто у меня смена в приюте для психически неуравновешенных.
Анна Сергеевна зашипела:
— Ты что себе позволяешь?!
— Я?! — Катя скинула полотенце со стола. — Я себе позволяю жить в своей же квартире, на которую я платила столько же, сколько и ты, Димочка! Но почему-то всё в ней — «мамино».
— Ты вообще ничего не подписывала! — выкрикнул он, вдруг резко выпрямляясь. — Квартира моя. И если тебе что-то не нравится — дверь вон там.
Тишина. Наступила такая гробовая, что даже кошка из коридора перестала шуршать когтями по линолеуму.
Катя смотрела на него, как на чужого человека.
— Повтори. Что ты сказал?
Он отвёл взгляд.
— Я сказал, ты можешь уйти, если тебе некомфортно. Мы с мамой нормально тут живём. Нам… уютно.
— Уютно?! — она подошла ближе. — То есть ты мне предлагаешь просто уйти, да?
— Я предлагаю не портить отношения. И… подумать.
Анна Сергеевна сделала шаг вперёд:
— Да кто ж тебя держит, Катенька? Не ты, так другая. У Димочки девчонки на работе штабелями лежат. А ты — с капустой своей…
Щелчок был не громкий, но отчётливый. Тарелка с недоеденными макаронами полетела в стену.
— Вы обе меня достали, — прошипела Катя, хватая сумку. — И знаешь, Дима… Мне не надо тут ничего. Ни макарон, ни тарелок, ни твоей капустной мамы.
Анна Сергеевна вскрикнула:
— Ага! Показывает свою сущность! Вот она — девка с района! Сразу всё громит!
— Молчи! — взорвалась Катя. — Я молчала пять лет! Я платила, терпела, слушала. А теперь ты молчи! И смотри, как твой сын будет теперь без меня справляться. Вдвоём, как вы и хотели!
Она ушла, хлопнув дверью. Через час сидела у мамы, пила чай и держала на коленях документы.
— Вот, — сказала мать спокойно. — Твой юрист посмотрел. Он говорит, можно идти в суд. Твои переводы на ипотеку есть. Чеки, выписки — всё. Не бойся, Катюш. Ты не пустое место.
Катя кивнула. Впервые за много месяцев — не через силу.
— Я не боюсь. Я просто больше не хочу быть молчаливым фоном. Если я ухожу — то с долей. С честью. И с нервами в комплекте.
— Умница, — мать взяла её за руку. — Ты уже не девочка. Хватит быть удобной.
В тот же вечер Екатерина набрала адвоката. Потом — своего бывшего начальника:
— Алексей Петрович, здравствуйте. Скажите, у вас случайно нет места для хорошего администратора? Очень ответственного, но слегка уставшего от семейной драмы.
Он засмеялся:
— Катя, если ты вернёшься, я убью текущую девочку. Она до сих пор путает папки с договорами и папки с заказами.
— Тогда считайте, что я вернулась. Но предупреждаю: теперь я та ещё ведьма. Своего больше не отдам.
Суд был в здании, где пахло старым линолеумом, холодной стяжкой и бумагами, пропитанными людскими слезами. Екатерина пришла заранее — с прямой спиной, собранным хвостом и папкой с документами, которые когда-то собирала по вечерам, в промежутках между ссорами и мытьём посуды.
Рядом с ней сидела адвокат — хрупкая женщина с глазами бойца ММА.
— Вы готовы? — спросила она, ни разу не улыбнувшись.
— Я родилась готовой. Просто потратила пятнадцать лет, чтобы это вспомнить.
Анна Сергеевна вошла в зал, будто её сюда позвали вручать медаль за жизненные страдания. На ней было всё лучшее сразу: серьги с камнями, пальто из лисицы и выражение на лице, как у прокурора на последнем заседании.
За ней шёл Дмитрий — понуро, с бумажкой в руках и видом человека, которому сейчас всё равно, потому что скоро обед и «пусть всё уже кончится».
Судья оказался мужчиной лет пятидесяти, с таким лицом, будто его больше интересуют пельмени в столовой, чем битвы за двушку в панельке. Но, как выяснилось, он был внимателен и чуть-чуть ехидный.
— Значит, супруги Платоновы. Раздел имущества, брак зарегистрирован, жили вместе… — он поднял глаза. — С 2018 года?
Катя кивнула.
— Квартира в ипотеке, оформлена на Дмитрия. Но вот, — судья постучал пальцем по документам, — вижу регулярные переводы от Екатерины. И немалые.
— Да это я ей просто давал доступ к счёту! — выкрикнул Дмитрий с места, но тут же замолчал под взглядом адвоката Кати, который был холоднее арктической зимы.
— То есть, — поднял брови судья, — вы разрешили супруге скидывать вам деньги на ипотеку, а теперь утверждаете, что они не имеют значения?
— Да мало ли кто кому деньги переводит! — вмешалась Анна Сергеевна. — Это в наше время за каждую копейку держались, а сейчас молодёжь деньгами швыряется, как семечками! А вы ещё судите!
Судья поднял глаза и очень вежливо уточнил:
— А вы у нас кто, простите?
— Мать! — торжественно ответила она.
— Это я понял. А юридически?
— Ну… Я просто всё знаю!
Катя не выдержала, слегка усмехнулась. Адвокат её под столом легко толкнула ногой, чтобы держалась.
Через два часа всё было решено.
Судья, откашлявшись, объявил:
— Суд постановляет: признать за Екатериной право на половину выплаченной доли квартиры. Поскольку дальнейшее совместное проживание невозможно, квартира подлежит продаже с разделом средств пополам.
Пауза.
— Также суд считает разумным признание Екатериной права проживания до момента продажи, с учётом участия в выплатах и отсутствии другого жилья.
Анна Сергеевна всплеснула руками, как на похоронах.
— Это что ещё такое?! Ещё и жить останется?! Да мы с Димочкой с ума сойдём!
— Ну что ж, — с иронией сказал судья, — пожелаем вам сил. Суд окончен.
На выходе Дмитрий догнал её.
— Катя, ну… может, не надо продавать? Мы могли бы… ну, я не знаю… всё уладить. Как-нибудь.
Катя обернулась. Спокойно, без злости. Но — окончательно.
— Дмитрий, уладить можно только суп, когда он сбежал. А ты сбежал вместе с ним. И больше не возвращайся, ладно?
Он кашлянул, явно не зная, что ещё сказать.
— Ну ты же знаешь, я человек не злой…
— Именно. Ты не злой. Просто никакой. А я больше с «никакими» не живу. Мне и пылесосы, и коты больше эмоций дарят.
Он ушёл, понуро ссутулившись. В этот момент Екатерина поняла, как легко дышится, когда с тебя снимают кандалы. Даже если раньше ты думал, что это просто обручальное кольцо.
Прошло три месяца.
Новая квартира была небольшая, но своя. Кредит — по силам. Ремонт — простой, но в каждой детали чувствовалась свобода. Впервые за годы Катя не просыпалась от того, что ей что-то приказывают. Она просыпалась, когда хотела. И не пылесосила по субботам с шести утра.
Однажды ей позвонила Анна Сергеевна.
— Екатерина, здравствуйте, — голос был ровный, непривычно сдержанный. — Я хотела бы… ну, сказать, что, может быть, в чём-то я была… э-э-э… резковата.
Катя отложила пульт и уселась поудобнее.
— Вы не просто были резковата. Вы меня топтали, как ковер. Но, знаете, спасибо вам.
— За что это ещё?
— За то, что я теперь точно знаю, чего я не хочу. И что могу жить без людей, которые любят только себя. Вы мне, можно сказать, жизнь спасли.
Пауза. Потом короткие гудки.
Вечером к ней пришла соседка — Галина Семёновна, с пакетиком семечек и чайной ложкой для особого ритуала.
— Ну что, хозяйка, жизнь наладилась?
— Наладилась, Галь. Даже коврик у двери теперь мой.
— И никто не орёт, что ты капусту не так режешь?
— Только я. Если сама что-то накосячу. И знаешь что? Даже с собой я уживаюсь легче, чем с ними.
Они засмеялись. На кухне чайник закипал, в телевизоре кто-то спорил про выборы, но Екатерина впервые за много лет ощущала главное — тишину внутри. Настоящую.
И эта тишина была куда громче любых скандалов.
