Дом отца стоял в низине, будто и сам был уставшим — от времени, от жизни, от этих людей. Особенно — от этих людей. Сбоку на заборе висел кривой венок из искусственных цветов, а с окна первого этажа грустно свисала старая антенна, как тонкий уставший палец, тычущий в небо: мол, заберите меня уже отсюда.
Анна вышла из такси и застыла. Воздух был густой, как в день грозы. И не потому что облака. Потому что в этом доме её не ждали. Ни с блинами, ни с объятиями. Здесь ждали момента, чтобы выбросить её как пыльное кресло из зала — громко и с апломбом.
Из-за двери раздался хохот. Знакомый, раздражающе фальшивый.
— О, прибыла! Наследница престола!
Это был Алексей. Младший брат. Ну как «брат» — по паспорту. А так — мелкий вздорный крысюк, которого отчим натянул на себе, как майку из секонда, женившись во второй раз. Анна не удивилась, что он начал с сарказма. Он по-другому вообще не разговаривал.
— Алексей, ты можешь заткнуться хотя бы в день поминок? — голос Ивана, старшего, был как всегда ровный. Как будто он — нейтральная Швейцария. Только эта Швейцария при разделе имущества, как известно, всегда оказывается с банками.
Анна вошла. В нос ударил запах дешёвых конфет, лапши быстрого приготовления и чего-то тухлого — возможно, это было моральное состояние присутствующих.
На столе стояла рюмка с водкой. Рядом — портрет отца, как всегда, сурового. Он смотрел строго. Ещё бы — с такого-то фото, где он был в костюме, которого никто потом и не нашёл. Видимо, кто-то успел умыкнуть.
— Анна… — сухо сказала Елена, мачеха, вторая жена отца. — Ты, наверное, устала с дороги. Проходи. Только обувь сними — полы мыла Светлана, она, кстати, теперь помогает нам по дому…
— Светлана? — Анна приподняла бровь. — Та самая, которая месяц назад вела с отцом общие дела и… хранила у себя его банковские документы?
— Ты пришла скандалить или помянуть? — резко влез Алексей, пододвигая ей стул с видом официанта, который только что плюнул в суп.
— Я пришла забрать то, что мне положено. И не вздумай говорить, что я приехала за деньгами — ты здесь последний, кто имеет право кого-то осуждать, — ответила Анна, спокойно садясь.
— Всё, что есть — это заслуга мамы. Она была рядом, пока ты тут разгуливала по своей Москве с айфоном наперевес, — парировал Иван, сжимая стакан, будто хотел выжать из него весь алкоголь мира.
— Заслуга мамы? — Анна усмехнулась. — Мама, которая отправила отца в больницу с инфарктом, после того как нашла его завещание?
В комнате повисло гробовое молчание. Только часы на стене отчеканили несколько секунд.
— Ты бредишь, — процедила Елена, натянуто улыбаясь. — Завещания нет. Всё делится по закону. Мы с Алексеем — прямые наследники. Ты можешь получить максимум треть. Но если хочешь, мы с тобой посидим, поговорим. Как взрослые люди.
Анна резко встала.
— Я взрослый человек, Елена. И в отличие от вас, не прячу бумаги под скатертью. Завещание было. И я его видела. Отец хотел, чтобы дом остался мне. Потому что это мой дом. Он построил его ещё с моей мамой. А вы тут — временные жильцы с жаждой халявы.
— Ах ты, тварь! — вскрикнул Алексей, и в следующий момент табурет с грохотом полетел в стену.
Анна едва успела отскочить. Стул ударился об дверь, разбив стекло.
Иван встал.
— Ты с ума сошёл?! Это же сестра!
— Она не сестра! Она лезет к нам, как клещ! Пусть катится обратно в свою столицу!
— Руки к ней протянешь ещё раз — я тебе сам их выверну, — спокойно сказал Иван, подходя ближе.
Анна стояла молча. В глазах не было страха. Было презрение. Горячее, колкое, как кипяток. Елена встала, выпрямилась.
— Успокойтесь все! Анна, мы предложим тебе компенсацию. Деньги. Ты забираешь их — и уходишь. Всё. Иначе будет суд. И мы вытащим всё наружу. В том числе — историю с твоим мужем, про которую так никто и не узнал…
Анна замирает. Молчание снова тянется дольше, чем надо.
— Прекрасно. Суд — так суд. Только в суде придётся рассказать, как Светлана снимала деньги со счёта отца. За неделю до его смерти. Или как ты, Елена, писала заявление об ограничении его дееспособности. Думаешь, я не знаю?
Иван тихо выдохнул. Алексей хмыкнул и отвернулся. А Елена… впервые за всё время растерялась.
— Ты… ничего не докажешь.
— Попробуем. В крайнем случае — устрою пресс-конференцию. Есть у меня одна журналистка, которая очень любит такие истории. Назовём её “Семейный мавзолей”.
Анна взяла сумку. Встала.
— Через неделю — нотариус. Придёте — обсудим. Не придёте — будем общаться через суд. И, кстати… табурет был страшный. Спасибо, что избавили от него.
Она ушла. За её спиной — тихая, почти паническая суета.
На улице пахло мокрой землёй. Пахло свободой.
***
Дом был темен. Тих. Даже кошка, которая обычно ночами скакала по подоконникам как ошалевший гимнаст, куда-то делась. Наверное, почуяла, что в воздухе витает нечто зловещее. Или просто не захотела быть свидетелем семейного трэша.
Часы показали 02:13, когда на задней веранде поскрипел замок. Щёлкнул один раз, потом второй. Алексей выругался тихо, нервно. Отцовская дача не знала современных замков. Тут всё открывалось шпилькой, ножом или грубым матом.
Он влез внутрь, как вор. Хотя, по факту, это теперь «его» дом, если верить той версии, которую он настойчиво лелеял у себя в голове. Только вот проблема — эта настырная Анна. Она, с её вечной уверенностью, с этими глазами, будто рентген. С этой их общай папой добротой, которая всех раздражала, потому что была настоящей.
— Ну ничего, сестричка. Сейчас папино письмо в суду будет просто… пеплом. — прошипел Алексей и направился в кабинет.
Кабинет был на втором этаже. Там, за шкафом с треснутой дверцей, в тайнике, где отец прятал и свои сигары, и самые страшные семейные скелеты. Алексей точно знал, где лежит завещание. Он когда-то подглядел, когда отец говорил с нотариусом по видеосвязи. Запомнил всё до миллиметра.
Он включил фонарик. Свет шарахнул по книжным полкам, по креслу с вмятиной от папиной задницы и по старому письменному столу, на котором лежал пепельный стеклянный пепельник — почти как из фильмов 90-х.
— Только бы не опередила… — пробормотал он и подлез к задней стенке шкафа.
Там, за потайной панелью, действительно был конверт. Он дрожал, как будто знал, что его вот-вот сотрут с лица земли. Алексей ухмыльнулся. Он уже достал зажигалку.
— Только попробуй. — раздалось сзади. Холодно, жестко. Почти убийственно.
Он обернулся.
Анна стояла в дверях. В пижаме, но с таким выражением лица, будто собралась выбить из него инфаркт.
— Ты совсем охренел?! Это не шутки, Алексей. Это уголовка. — сказала она, приближаясь. В руке — телефон, запись уже шла.
Алексей рванулся.
— Отдай! Это бумага! Она ничто!
— А ты — ничто! — крикнула она, отскакивая. — Руки убери!
Он схватил её за запястье, резко. Она ударила. Прямо в челюсть. Сильно. Со звуком, будто кто-то раскрыл упаковку кукурузных хлопьев.
Он отшатнулся, споткнулся о ковер и рухнул на пол, держась за лицо.
— Ты что, совсем…?! — прохрипел он.
— Да, Алексей. Я совсем. Я — совсем не та, которую можно напугать. Хочешь повоевать? Давай. Только помни: теперь я взрослая. И у меня, в отличие от тебя, есть и мозги, и яйца.
Он попытался вскочить. Но она уже наступила на завещание, сжимая его ногой так, будто давила таракана.
— Анна… Дай мне уйти. Давай договоримся. Я тебя не трону больше, клянусь. Только забудем об этом.
— Ты мне только что пытался сломать руку. У тебя смешные представления о диалоге.
— Ты… ты не знаешь, что у меня на кону. У меня долги. Кредиторы. Мне просто нужно было хоть что-то!
— А мне просто нужно было вернуть себе хоть часть отца. Его память. Его волю. Его уважение ко мне, которое вы всей этой шайкой растоптали.
Она достала телефон, ткнула пальцем по экрану.
— У меня запись. Есть видео, как ты проникаешь в дом. Как пытаешься уничтожить документ. Завтра — в суд. Или мы играем иначе.
Он молчал. Сидел на полу, словно выжатый пакет сока, из которого даже капли уже не осталось.
— Чего ты хочешь? — хрипло спросил он.
Анна нагнулась. Посмотрела в глаза. Близко. Почти как в детстве — когда они дрались за кусок шоколадки, и она всё равно побеждала.
— Я хочу, чтобы вы отстали. Чтобы ты, Елена и даже этот послушный Иван — поняли: я вас не боюсь. Я не уйду. Я не дам вам раздавить то, что осталось от нашей семьи.
Он опустил голову. Удар боли в челюсти пульсировал, как нелюбовь.
Анна молча подняла завещание. Сложила. Убрала в карман.
— Убирайся. И не смей сюда больше соваться. В следующий раз не отделаюсь одним ударом.
Она ушла, не оборачиваясь. А он остался на полу, среди чужих книг, чужой памяти и чужой воли.
И впервые понял, что проиграл.
***
Утро началось подозрительно спокойно.
Анна варила кофе. Тот самый — крепкий, черный, как совесть у Елены, и горький, как прощание с иллюзиями. В доме пахло чем-то почти домашним. Что-то вроде надежды. Или, как минимум, легального завершения всей этой семейной Санты-Барбары.
Нотариус приехал вовремя — тётенька в строгом костюме и с лицом, будто всю жизнь слушала чужие завещания и давно уже потеряла веру в человечество.
— Доброе утро. Я Елизавета Рудольфовна. Будем подписывать? — выдала она на автомате и прошла в кабинет, будто уже знала, где всё лежит.
Анна пригласила Ивана, хоть и не хотела. Но формальность. Всё должно быть правильно. Красиво. Без «запаха бензина и битого стекла», как в случае с Алексеем. Он, к слову, больше не появлялся.
— Ты уверена, что хочешь это сделать? — спросил Иван, неловко перелистывая страницы завещания.
— А ты уверен, что хочешь здесь сидеть? Можно выйти, если жмет совесть. — отрезала она, не глядя.
Он усмехнулся. Тихо. Беззлобно. С тем типичным выражением, каким взрослые смотрят на детей, которые ещё верят в Деда Мороза.
— Подпишу, если не убьём друг друга по пути. — буркнул он.
Всё шло по плану. Анна достала паспорт. Нотариус записывала, сверяла, кивала.
И ровно в тот момент, когда Анна взяла ручку и поднесла её к документу, раздался стук в дверь.
Громкий. Звонкий. С тем особенным оттенком, как будто кто-то очень хочет разрушить ваш день.
— Полиция. Откройте, пожалуйста. — сказал голос с той стороны. Без «пожалуйста» бы звучало даже человечнее.
Анна замерла с ручкой в руке.
— Что за…? — она встала и открыла.
Два участковых. Один молодой, с лицом, будто ему в маршрутке нахамили, и он до сих пор обиделся. Второй — более опытный, с глазами, в которых уже умерли и верность, и эмпатия, и интерес к жизни.
— Вы Анна Сергеевна? Получили заявление. Проникновение, нападение, попытка телесных повреждений. Можем пройти?
Анна оцепенела.
— Алексей… — выдохнула она.
— Есть видео, у меня. — попыталась отбиться она, но руки уже дрожали. От несправедливости, от злости, от того, что этот ублюдок снова играет грязно.
— Пока это не подтверждено. А пока, извините, вы проходите с нами. Надо дать объяснение.
— Да вы издеваетесь?! У нас оформление завещания! У меня нотариус!
— Ну, нотариус подождёт. Мы тоже не развлекаемся, знаете ли. Работа у нас такая — по сигналу реагировать.
Нотариус закатила глаза.
— Я не могу продолжать оформление при вмешательстве правоохранительных органов. Простите, это уже не моя зона ответственности.
— Вы понимаете, что он всё подстроил? — обратилась Анна к Ивану. — Он же ночью залез! Хотел сжечь всё к чёрту!
Иван смотрел растерянно. Почти искренне.
— Анна, я тебе верю. Но и врать — не хочу. Без бумаги ты ничего не докажешь. А видео… ты уверена, что оно сохранилось?
Она молчала. Проверила телефон. Память была заполнена. Видео — не загрузилось в облако.
— Чёрт…
Отпечатки, синяк на руке, следы борьбы — всё было. Но полиция уже забрала её в участок, и в глазах соседей она стала «той самой Анной», которая дерётся за наследство.
В участке
Допрос длился два часа. Бестолковых. Бессмысленных.
— Значит, вы утверждаете, что Алексей проник в дом и попытался уничтожить документ?
— Да. Я его остановила. Ударила. Но это была самозащита.
— Свидетели?
— Только я. И камера. Но, похоже, не сохранилось. Удобно, правда?
Молодой полицейский хмыкнул.
— Вы не первая, кто на эмоциях решает вопросы кулаками.
— И что? Теперь я преступница?
— Нет. Пока — просто подозреваемая. А ваш брат — потерпевший. Всё по закону.
Анна сжала кулаки.
— По какому закону? Где в законе написано, что если у тебя совести нет, ты получаешь всё?
В это время в доме
Нотариус уехала. Иван остался. Алексей появился через час. Пахло сигаретами и новой парфюмерией — он явно готовился к «торжественному триумфу».
— Где она? — спросил он.
— На допросе. — ответил Иван, глядя в окно.
— Ты серьезно подал на неё заяву?
— Серьёзнее, чем когда я решал не жениться на Лере. Да.
— Ты понимаешь, что ты сделал?
— Да, брат. Я начал играть по-настоящему. Добро пожаловать в большую взрослую жизнь. Где выигрывает не тот, кто прав, а тот, у кого адвокат быстрее.
Анна возвращается
Ночь. Тихо. Пусто.
Она возвращается с трясущимися руками, но несломленной спиной. На лице — усталость, но в глазах — злость. Такая, что даже кошка на веранде отошла в сторону.
Она больше не хочет просто «доказать». Она хочет отобрать у них возможность спать спокойно.
— Раз вы по правилам — я вам правила напишу. Только не удивляйтесь, если финал вам не понравится.
***
На четвёртый день после злополучной «подписи», которой так и не случилось, Анна встала раньше всех.
Без будильника. Без кофе. Без накрашенных глаз.
Она больше не надеялась. Она знала.
Надела чёрную рубашку, джинсы и серьги, которые отец когда-то подарил ей на 18-летие — те, что «с характером».
Сегодня всё должно было закончиться. Или хотя бы — начаться с нуля.
Кабинет отца. Поздний вечер.
Иван сидел за столом, листая какие-то бумаги, и ел черешню прямо из миски, плюясь косточками в пепельницу. Вид у него был такой, будто он наблюдает за крушением «Титаника» из VIP-ложи.
— Ты знала, что завещание исчезло? — спросил он, даже не повернув головы.
— Погоди, ты не должен удивляться. У нас в семье же всё решается исчезновением: чувств, обязательств, теперь вот — документов.
— Он сказал, что его «зажевала шредером собака». — мрачно хмыкнул он.
— Серьёзно? — Анна опустила руки. — Вот это уровень! А в следующий раз пусть скажет, что завещание растворилось в воздухе из-за сквозняка морали.
Иван встал, подошёл к ней.
— Ты не сдашься, да?
— Если бы я собиралась сдаться, я бы уже пила антидепрессанты и собирала пазлы «восстанови себя из осколков».
План был простой.
Настолько простой, что мог сработать.
Анна позвонила Алексею. С холодной вежливостью, как официантка, которой плевать, оставите вы ей чаевые или нет.
— Хочу помириться. Ну или хотя бы перестать драться. Приезжай. Без пафоса. Просто поговорим.
Он согласился. Как и любой самовлюблённый тип, подумал, что она сдалась.
— «Она передумала. Поняла, что не вытащит это дело». — вероятно, подумал он, расчесывая волосы перед зеркалом и надевая рубашку, которую почему-то считал «обаяшечной».
Сцена действия — гостиная. Вечер.
Анна ждала. Иван уже был на месте. За шторой стояли два свидетеля — юрист, подруга отца, и сосед Сергей, у которого раньше была охранная фирма и который имел свой старенький диктофон.
Алексей вошёл, как герой голливудского фильма — расправленные плечи, самодовольная улыбка, взгляд «а что вы без меня вообще стоите».
— Привет, сестричка. Решила сдаться?
— Не-а. — она поставила перед ним лист — дубликат завещания, который ей передал бывший адвокат отца — «на всякий пожарный», как он выразился. — Вот что я нашла.
Он побледнел. Секунда — и лицо перекосило.
— Это подделка.
— Ты уверен? А то, что ты «потерял оригинал», — не подделка?
Он сделал шаг к ней, голос стал хриплым.
— Ты ничего не докажешь. Это всё фигня. Подписи разные. Суд это разнесёт.
Она склонилась ближе, почти шепча:
— А ты бы не знал, что подписи разные, если бы сам не подделывал оригинал. Правда, Лёша?
И тут началось.
Он завёлся.
— Да потому что ты суёшь нос, куда не надо! Завещание нормальное было! Пока ты не начала свою игру! Я всего лишь… ну… немного поправил его. Чтобы справедливо было!
Щёлк.
Из-за шторы вышли свидетели.
Диктофон. Запись. Признание. Прямо как в кино, только без бюджетов и дублёров.
Алексей побледнел.
— Вы что, охренели?! Это незаконно! Это… это ловушка!
— А ты как хотел? На мою доброту, что ли, рассчитывал? — тихо ответила Анна. — Ты играл. Я тоже. Только я не забыла, с кем именно играю.
Через неделю.
Алексей с позором исключён из завещания. Елена на допросах. Иван — в растерянности, но не в проигрыше. Анна получает свою долю — не потому что хотела, а потому что заслужила.
Она сидит в кафе, пьёт вино и читает сообщение от того самого юриста:
— «Они теперь судятся между собой. Делят ковер, чайник и проклятую дачу. А вы — молодец. Редко вижу, когда честность побеждает. Приятно.»
Она улыбается. Не триумфально. Просто спокойно.
Ей не нужна была победа. Ей нужно было вернуть уважение. К себе. К памяти отца. К собственной жизни.
