Иногда, чтобы спасти семью, ее нужно сначала разобрать на части. Настоящее исцеление начинается не с терпения, а с установления жестких границ, которые дают каждому пространство для роста и ответственности.
Осеннее солнце, уже слабое и водянистое, било в окна школьного коридора на Гражданке, превращая пылинки в золотую взвесь. Лена стояла, прислонившись к обшарпанной стене, — островок черного цвета и нарочитого спокойствия посреди галдящей, разноцветной толпы. На ней была безразмерная футболка «Metallica», застиранная до благородной седины, и мешковатые джинсы. Серебряное колечко в крыле носа ловило тусклый свет.
— Лен, ты идешь сегодня к Светке? — подскочила к ней одноклассница Маша, вся в розовом и пахнущая сладкими духами. — Там все будут! Димка обещал кальян притащить!
Лена медленно перевела на нее взгляд.
— Маш, от кальяна рак легких бывает с той же вероятностью, что и от сигарет. Только умираешь ты не брутально, как ковбой Мальборо, а как хипстер с вейпом. Неэстетично, — она чуть улыбнулась уголком рта.
Маша моргнула, не зная, шутит Лена или нет. С Леной всегда было так.
— Ну… ты идешь?
— Я Тима жду.
Одноклассница махнула рукой и растворилась в толпе. Лена снова осталась одна. Она не была изгоем, нет. Скорее, наблюдателем из-за невидимого стекла. Пока ее ровесники переживали трагедии из-за невзаимных лайков, Лена решала задачи посложнее: как незаметно вылить папин коньяк в раковину, как по маминому голосу в телефоне определить, в какой стадии находится вечерний ад.
Из гудящего роя младших классов вылетел он. Тимофей. Ее десятилетняя ответственность и единственный союзник.
— Ленка! — он подбежал, с размаху обнимая ее за пояс.
И Лена изменилась. Словно щелкнул невидимый тумблер. С лица сошла холодная маска, в глазах зажегся теплый, живой свет.
— Здорово, мелочь. Портфель отдашь? Или сам потащишь, силач?
— Сам! — гордо ответил Тим, поправляя огромный рюкзак.
Они вышли из школы, и их личный, безопасный пузырь надулся, отгораживая от всего мира.
— Смотри, голубь-инвалид, — Тим показал на хромающую птицу.
— Он не инвалид. Он ветеран голубсирийской войны, — тут же подхватила Лена. — Его ранили, когда он прикрывал отход товарищей с хлебной крошкой особой важности. Видишь, как гордо идет? Заслужил уважение.
Тим прыснул со смеху. Они шли по мокрому асфальту, толкая друг друга плечами, выдумывая небылицы про прохожих. В их мире, который существовал только на отрезке от школы до их серой панельки, все было весело, легко и правильно. Лена снимала невидимые доспехи, а Тим становился просто младшим братом, которого любят и защищают. Но вот показался их дом. Пузырь лопнул. Мгновенно, беззвучно. Смех затих. Они переглянулись со взрослым, всепонимающим вздохом и вошли в гулкий, пахнущий сыростью подъезд.
Квартира на седьмом этаже встретила их тишиной. Но это была нехорошая, неспокойная тишина. Она была густой, наэлектризованной, как воздух перед грозой. Ольга была уже дома. Она сидела на кухне за столом, в строгой офисной блузке, и смотрела в одну точку. На ее лице застыла маска вежливой усталости — та самая, которую она носила в своем огромном офисе. Ольга работала HR-директором в крупной IT-компании. Железная леди, которая могла уволить топ-менеджера, не моргнув глазом. Но здесь, на своей кухне площадью семь с половиной квадратных метров, вся ее профессиональная броня превращалась в тонкую фольгу.
— Привет, мам, — сказала Лена, ставя рюкзак на пол.
— Привет, родные, — Ольга вздрогнула. — Руки мыть и садитесь ужинать. Я все разогрела.
Тимофей юркнул в свою комнату. Лена осталась.
— Он уже приходил? — спросила она шепотом.
Ольга поджала губы.
— Лена, пожалуйста. Он твой отец.
— Я спросила, он приходил?
— Да, — выдохнула Ольга. — Заходил ненадолго. Уставший после работы. Прилег отдохнуть, потом ушел.
Они обе знали код. «Устал после работы» означало — пьян. «Прилег отдохнуть» — спит мертвецким сном.
***
Щелкнул замок входной двери.
Ольга замерла, как мышь, услышавшая шорох когтей. Лена напряглась.
— О, мои лапушки дома! — раздался в прихожей слишком громкий, слишком бодрый голос Андрея.
Значит, буря не перенеслась. Она начиналась прямо сейчас.
Он ввалился на кухню, раскинув руки для объятий. На нем был дорогой офисный костюм, но галстук съехал набок, а от идеально выбритого утром подбородка веяло густым перегаром, смешанным с мятной жвачкой. Ольга быстро, суетливыми движениями расставляла тарелки с гречневой кашей и куриными котлетами.
— А вот и я! Глава семейства! Соскучились? — прогремел Андрей и плюхнулся на табурет, который жалобно скрипнул под его весом. Тимофей выскользнул из его объятий и сел на свое место, тут же уставившись в тарелку. Лена села напротив, подперев щеку рукой.
— Как дела в школе, чемпионы? — Андрей схватил вилку. — Лена, почему молчим? Язык проглотила? Или пирсинг твой мешает разговаривать? Я же говорил, снимешь эту дрянь. Похожа на бычка на ярмарке.
— А ты похож на начальника транспортного цеха из анекдота, — спокойно парировала Лена, не поднимая глаз. — Уставшего и несвежего.
Воздух на кухне стал плотным, как вата.
— Лена! — одернула ее Ольга, бросая на дочь умоляющий взгляд.
— А что? — Андрей ухмыльнулся, но глаза его похолодели. — Ты бы лучше с уроками так старалась. По математике что опять?
— Пять, — отрезала Лена. — Контрольную написала лучше всех в классе.
— О-о-о, какая молодец! — издевательски протянул он. — Это надо отметить! Олечка, а где у нас?..
— Андрей, пожалуйста…
— Что «пожалуйста»? Я с работы пришел, устал как собака! Имею я право расслабиться или нет? — он начал заводиться. — Тим, сынок, ты-то меня понимаешь? — он вдруг повернулся к мальчику. — Отец вкалывает, а эти двое вечно недовольны.
Тимофей вжался в стул. Он поднял на отца свои огромные, испуганные глаза и тихо, но отчетливо сказал:
— Пап, не трогай Лену. Она хорошая. И маму не трогай.
Это было похоже на писк котенка, который бросился на волкодава.
— Ах ты щенок! — рявкнул Андрей, и его лицо, багровое от алкоголя и гнева, нависло над столом. — Ты кого защищать вздумал?
Он замахнулся рукой, чтобы стукнуть по столу, но не рассчитал. Ладонь с силой ударила по тарелке Тимофея. Гречка и ошметки котлеты разлетелись по всей кухне. Тарелка со звоном упала на пол и разбилась. Тимофей вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли. И в тот же миг между ним и отцом, как волчица, встала Лена.
— Не смей его трогать! Слышишь? Никогда!
Она стояла, выставив вперед руки, и в ней было столько холодной, взрослой ярости, что Андрей инстинктивно отшатнулся. Что-то похожее на стыд промелькнуло в его затуманенных глазах.
— Да пошли вы все… — пробормотал он и, пошатываясь, ушел в гостиную. Через секунду оттуда донесся звук включающегося на полную громкость телевизора.
На кухне воцарилась оглушающая тишина, нарушаемая лишь всхлипами Тимофея и гудением старого холодильника. Ольга, как робот, взяла совок и веник.
— Тим, иди к себе, милый.
Лена взяла брата за руку и увела в их комнату, отгородив его от реальности мультиками и наушниками. Затем вернулась. Ольга стояла у раковины, и ее плечи беззвучно вздрагивали.
— Тебе больше не следует его провоцировать. Обещай, — потребовала Ольга, не оборачиваясь.
— Мама, ты не понимаешь, — голос Лены был твердым, как сталь. — Дело не во мне. И не в тебе. Дело в нем.
Ольга резко повернулась. В ее заплаканных глазах блеснул гнев.
— Что ты хочешь от меня?! Чтобы я его выгнала?! Развелась?! А как мы жить будем?!
В ее голосе звучала не она. В ее голосе звучала ее собственная мать, баба Нина, которая всю жизнь твердила: «Семью надо беречь. Мужик в доме — какой-никакой, а мужик». Этот вбитый с детства код сейчас кричал в ней.
— Думала, — спокойно ответила Лена, и от этого спокойствия Ольге стало страшно. — Мама, ты правда этого не видишь? Посмотри на Тима! У него тики, мам! От страха! А я?! Я живу в вечном вранье и страхе! Ты называешь это «семьей»?!
Она сделала шаг к матери.
— Ты десять лет его спасаешь. «Ради нас». Но ты не нас спасаешь. Ты спасаешь свою картинку «нормальной семьи», которой давно нет. Ты спасаешь себя от страха остаться одной, как бабушка учила! А нас ты топишь. Вместе с собой.
Ольга смотрела на свою 16-летнюю дочь. И вспоминала ее фото из первого класса — смешная девчонка с огромными белыми бантами и беззаботной улыбкой. Кто ее украл? Ответ был очевиден, и от этого хотелось кричать.
— Мама, я больше не могу. Мы больше не можем, — голос Лены сорвался на шепот. — Это ультиматум. Либо ты что-то решаешь с ним. По-настоящему. Либо, клянусь, я завтра же позвоню бабушке, и мы с Тимой съедем к ней. Я серьезно.
Она сказала это и вышла, оставив Ольгу одну на разгромленной кухне, посреди осколков разбитой тарелки и руин ее «нормальной семьи».
Ольга медленно опустилась на табурет. Голос матери в голове наконец-то замолчал. В оглушающей тишине она слышала только одно: отчаянный, полный боли шепот дочери и испуганные всхлипы сына за стенкой. И этот звук был страшнее любого одиночества.
Выбор был сделан. Не ею. Ее детьми. За нее.
***
Ольга долго сидела на скрипучем кухонном табурете, вдыхая кислый запах минувшего скандала — пролитый алкоголь, остывший жир, страх. Грохот телевизора в гостиной стих часа два назад, сменившись тяжелым, прерывистым храпом из спальни. Андрей спал. Спали дети, провалившись в тревожное, неглубокое забвение. Не спала только она. Она смотрела на следы котлеты на стене, на мутное пятно на линолеуме, и видела в них карту своей жизни за последние десять лет. Серия некрасивых, затертых к утру пятен, которые она раз за разом отмывала, делая вид, что их никогда и не было.
Но слова Лены не были пятном, которое можно стереть. Они въелись в самую душу. «А нас ты топишь. Вместе с собой».
Она встала. Движения ее были медленными, почти сомнамбулическими, но внутри что-то щелкнуло, встало на место. Тот самый механизм, который она использовала на работе — механизм холодного, трезвого анализа — вдруг включился здесь, в ее собственной жизни. Она не плакала. Она думала. Просчитывала варианты, как будто это была не ее семья, а сложный кейс по реструктуризации убыточного отдела. «Убыточного» — горькая усмешка тронула ее губы. Точнее не скажешь.
Она на цыпочках прошла в спальню. Андрей спал на их двуспальной кровати, раскинув руки, занимая почти все пространство. От него пахло так, как пахнет отчаяние. Она молча открыла шкаф. Ее деловые костюмы, платья, блузки висели в идеальном порядке. Его вещи — вперемешку, скомканные, будто брошенные с досадой. На верхней полке, за стопкой старых свитеров, она нащупала то, что искала. Большая, пыльная дорожная сумка, с которой они когда-то ездили в свадебное путешествие.
Она вынесла сумку в коридор, чтобы не разбудить его. И начала собирать вещи. Не свои. Детские.
Она вошла в комнату детей. Тима спал, свернувшись калачиком, и даже во сне его брови были тревожно сдвинуты. Лена лежала на спине, глядя в потолок. Она не спала.
— Мам? — шепотом спросила она, увидев мать с сумкой. В ее голосе не было удивления. Только ожидание.
— Одевайся, — так же тихо ответила Ольга. — И разбуди брата. Поедем к бабушке.
В глазах Лены, впервые за много часов, блеснуло что-то похожее на надежду.
Они действовали как отряд спецназа на секретном задании. Тихо, быстро, без лишних слов. Лена складывала в сумку их с Тимой одежду, учебники, планшет. Ольга тем временем на кухне писала записку. Рука не дрожала. Слова ложились на бумагу ровно, как пункты в приказе об увольнении. «Андрей. Мы уехали к маме. Я позвоню, когда смогу. Ольга». Ни упреков, ни обвинений. Просто констатация факта.
Уже стоя в коридоре, втроем, одетые, с одной сумкой на всех, Ольга вдруг остановилась. Она подошла к холодильнику. Ее палец коснулся детского рисунка, прилепленного магнитом, — яркого, наивного, где четыре человечка держатся за руки под огромным оранжевым солнцем. «Наша Семья», — выведено кривыми буквами внизу. Она смотрела на этот символ своей десятилетней лжи. Аккуратно сняла его, сложила вчетверо и убрала во внутренний карман пальто. Она забирала с собой не прошлое. Она забирала то, за что предстояло бороться.
Вызванное через приложение такси уже ждало внизу. Скрипнула дверь подъезда. Сырой ноябрьский ветер ударил в лицо. Когда они садились в машину, Ольга в последний раз подняла глаза на окна своей квартиры на седьмом этаже. Там было темно. Внутри, в бессознательном сне, оставался человек, которого она когда-то любила больше жизни. И сейчас, уезжая, она чувствовала не ненависть. А странную, холодную пустоту и острую, пронзительную жалость.
Следующие недели слились в один серый, тягучий день. Крохотная двухкомнатная квартира ее матери, пахнущая корвалолом и жареной капустой. Скрипучая раскладушка, на которой она спала. Долгие, выматывающие поездки на работу с другого конца города. Но сквозь эту серую пелену пробивались и новые, давно забытые цвета. Она видела, как оттаивают ее дети. Тим перестал вздрагивать от каждого резкого звука. Лена начала приводить домой подругу, и из их комнаты доносился смех — настоящий, не истеричный. Они были в тесноте, но они были в безопасности.
Андрей звонил. Сначала каждый день, потом реже. Его звонки были похожи на синусоиду эмоций. Сначала он кричал и угрожал. Потом плакал и умолял вернуться. Потом клялся, что «завязал навсегда». Ольга научилась разговаривать с ним так же, как на работе с трудными кандидатами. Вежливо, отстраненно, не поддаваясь на манипуляции. «Андрей, нам нужно время. Тебе нужно время». «Андрей, я рада, что ты принял решение. Но слова нужно подтверждать делами».
На работе, конечно, заметили перемены. Исчезла ее загнанность во взгляде, но появилась новая, тихая тревога.
— Оль, все в порядке? — спросила ее как-то у кулера заместительница Катя, видя, как она в задумчивости размешивает сахар в давно остывшем кофе.
— Да, Катюш. В порядке, — впервые за долгое время Ольга сказала это почти честно. — Просто… переезд. Решили с мамой пожить.
Катя была опытной женщиной. Она все поняла без лишних слов.
— Ну, если что, ты знаешь… Если нужна будет помощь или просто поговорить, — она деликатно коснулась ее плеча.
Эта короткая фраза поддержки от почти постороннего человека вдруг согрела Ольгу больше, чем все десять лет ее молчаливого терпения. Она не одна. Она справится.
Дно, до которого должен был дойти Андрей, оказалось глубже, чем она думала. Через месяц его уволили с работы за очередной прогул. И вот тогда раздался звонок, которого она одновременно и боялась, и ждала.
Он звонил с чужого номера. Голос был хриплый, трезвый и абсолютно раздавленный.
— Оля? Это я.
— Что случилось, Андрей?
— Меня… уволили, — сказал он, и в его голосе не было агрессии, только пустота. — Я… Оля, я не знаю, что делать. Я сижу в этой пустой квартире… Все. Конец.
Он молчал, и она слышала в трубке его сдавленные, мужские, беспомощные рыдания. Он не просил ее вернуться. Он не клялся. Он просто констатировал свое полное поражение.
— Оля… я болен, — прошептал он. — Я, кажется, понял. Я сам не могу. Помоги мне… найти врача. Пожалуйста.
И в этом «пожалуйста» было больше правды, чем во всех его клятвах за последние десять лет.
Ольга закрыла глаза. Голос матери в голове, который всегда кричал «терпи!», теперь молчал. Вместо него звучал другой, ее собственный, тихий, но твердый голос HR-дирека, который знает, что иногда, чтобы спасти ценного, но оступившегося сотрудника, его нужно не уволить, а отправить на реабилитацию. Жестко. Без сантиментов. С четкими условиями.
— Хорошо, — сказала она в трубку. — Я помогу. Я найду. Но ты должен понимать: это не значит, что мы вернемся. Это твой шанс. Для тебя. И может быть, когда-нибудь, для нас. Ты понял?
— Понял, — выдохнул он. — Все понял.
***
Следующие дни прошли в странном, лихорадочном темпе. Ольга нашла реабилитационный центр, а Андрей, на удивление, собрал последние остатки воли и поехал туда. Перед отъездом он позвонил снова.
— Оль, квартира… — начал он запинаясь. Квартира была его, добрачная, полученная в наследство от родителей. Это всегда было его негласным козырем, его территорией. — Возвращайтесь. С детьми. Она… она ваша. Я не знаю, сколько я там пробуду. Когда выйду… я что-нибудь сниму. Я не буду вам мешать.
Ольга слушала, и ее профессиональный скептицизм боролся с женской надеждой. Он говорил искренне. Но она видела слишком много людей, которые говорили искренне, а потом срывались. И она больше не могла рисковать детьми.
— Нет, Андрей, — твердо сказала она. — Мы не вернемся. Не сейчас. Дети… им нужно время. Они не хотят туда.
В трубке повисла тяжелая тишина. Она понимала, что наносит ему удар, но по-другому было нельзя.
— Но у меня есть другое предложение, — продолжила она, переходя на деловой тон. — Лечение стоит денег. Давай сдадим квартиру. А деньги от аренды пойдут на оплату реабилитации и… на нашу жизнь.
Это был и прагматичный, и символичный ход. Их общая, пусть и несчастливая, крепость теперь будет работать на их раздельное исцеление.
— Да, — после долгой паузы ответил он. — Да, конечно. Это правильно.
Найти арендаторов оказалось несложно. Пока Андрей был в центре, Ольга сама, после работы, ездила в их старую квартиру, чтобы подготовить ее к сдаче. Это было мучительно. Каждая вещь кричала о прошлом: вот его вмятина на подлокотнике кресла, вот царапина на паркете от упавшей бутылки. Она безжалостно упаковывала их общую жизнь в картонные коробки. Когда приехали арендаторы — молодая, счастливая пара, которая с восторгом осматривала «уютное гнездышко», — Ольга почувствовала укол странной, горькой иронии. Она подписала договор, взяла деньги и, закрыв за ними дверь, окончательно попрощалась со своей прошлой жизнью.
Пока дети оттаивали в маленькой, пахнущей корвалолом, но безопасной квартире матери, Ольга действовала. Половину денег от аренды она откладывала на оплату ребцентра. А вторую половину вместе со своей зарплатой собрала в кулак и пошла в банк. Ипотека. Небольшая трешка в новостройке на окраине. Далеко. Ремонт от застройщика. Но своя. Их крепость. Их территория, на которой не будет призраков прошлого. Лена, когда узнала, посмотрела на мать с новым, нечитаемым выражением. Это было не восхищение, нет. Это было уважение.
Андрей вышел из ребцентра другим человеком. Похудевший, осунувшийся, с потухшим взглядом, в котором больше не было ни пьяной удали, ни агрессии. Только бесконечная усталость и стыд. Он молча принял новость об ипотеке. Устроился на простую работу инженером в небольшое ЖЭУ. И начал переводить Ольге половину своей скромной зарплаты, сверх тех денег, что шли от аренды. «Это на ипотеку», — коротко написал он в смс.
Первую их встречу Ольга организовала в парке аттракционов. И эта встреча была пыткой. Андрей пытался угостить детей сладкой ватой. Лена отказалась. Тимофей взял, но почти не ел. Но Андрей не сдавался. Он начал доказывать свои намерения делами. Раз в неделю, по субботам, он приезжал к ним в новый, еще пахнущий краской, район. Они с Тимофеем уходили гулять. Лена всегда отказывалась, но теперь она смотрела им вслед из окна своей собственной, отдельной комнаты.
Ключевой момент произошел через полгода. Андрей привез Тимофею огромную коробку. Легендарный парусник «Черная жемчужина». Тысячи мельчайших деталей.
— Но… пап, это же очень дорого, — прошептал Тим, не веря своим глазам.
— Ничего, — ответил Андрей. — Накопил. Там инструкция сложная. Может… помощь понадобится?
Они просидели над этим кораблем все выходные. На полу, в комнате Тимофея. Ольга разрешила ему подняться. Впервые. Они сидели, склонив головы, отец и сын, и кропотливо, пинцетом, приклеивали крошечные пушки. Андрей строил не корабль. Он пытался заново построить разрушенный мир своего сына.
Лена за всем этим наблюдала. Видела, как впервые за много лет ее брат смеется рядом с отцом. Видела, как отец терпеливо, без тени раздражения, объясняет ему, как правильно завязать морской узел. Она видела, что это не игра. Это было по-настоящему. И лед в ее сердце дал первую, крошечную трещину.
Вечером, когда Андрей ушел в свою маленькую съемную комнату на другом конце города, Лена сама подошла к матери.
— Как он? — спросила она. Вопрос был: «Можно ли ему верить?».
— Он старается, — просто ответила Ольга. — Каждый день.
Через неделю, в субботу, когда Андрей позвонил в домофон, Лена, проходя мимо трубки, сняла ее раньше матери.
— Да?
— Леночка? Это я… папа. Позови маму, пожалуйста, или Тима.
Лена помолчала, глядя на свое отражение в темном зеркале в прихожей. На девушку с пирсингом, в футболке «Metallica», с вечной болью в глазах.
— Мы сейчас спустимся, — сказала она и положила трубку.
Потом она заглянула в комнату к брату, который уже натягивал куртку.
— Тим, подожди меня. Я с вами.
Эта их первая совместная прогулка втроем была такой же неловкой, как и самая первая встреча в парке. Но в ней было что-то новое. Лена больше не молчала. Она задавала вопросы. Резкие, прямые, почти как на допросе. Про его работу. Про его группу анонимных алкоголиков. Она проверяла его, искала фальшь. Андрей отвечал. Спокойно, честно, не пытаясь казаться лучше, чем он есть.
— Зачем ты ходишь на эти собрания? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Потому что я не хочу умереть, — просто ответил он. — И потому что я не хочу, чтобы вы меня ненавидели до конца жизни.
И это было так обезоруживающе честно, что Лена впервые отвела взгляд.
Шло время. Медленно, как заживает глубокая рана, их отношения начали меняться. Лед в сердце Лены не растаял, но он перестал быть монолитным. Она по-прежнему была настороже, но ее сарказм все чаще сменялся иронией, а иногда — даже чем-то похожим на участие.
Кульминация наступила почти через год после их разъезда. Лена сама позвонила отцу. Это был первый раз.
— Привет, — сказала она без предисловий. — У меня завтра соревнования по гимнастике. В «Юбилейном». Если хочешь, можешь прийти.
Она назвала время и положила трубку, не дожидаясь ответа. Это было не приглашение. Это был тест.
Андрей пришел. Ольга видела его на трибуне, далеко от них с Тимофеем. Он сидел один, сжимая в руках маленький букетик гвоздик, и не сводил глаз с помоста. Лена выступала блестяще. Резкая, сильная, гибкая. В ее танце было все, что она пережила — и боль, и злость, и прорывающуюся сквозь них надежду. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. И Ольга видела, как Андрей, ее бывший муж, ее вечная боль, встал и хлопал громче всех. И по его щекам текли слезы.
После выступления он подошел к ним.
— Ленка, ты… ты была невероятна, — сказал он, протягивая ей свой скромный букет.
Лена взяла цветы. Посмотрела на него. Потом на мать, на улыбающегося Тима.
— Спасибо, пап, — сказала она. Просто и без всякого подтекста.
И в этот момент Ольга поняла. Их старая, больная семья умерла в тот вечер на кухне. Но прямо сейчас, здесь, в гулком коридоре спортивного комплекса, на руинах прошлого рождалось что-то новое. Хрупкое. Неидеальное. Но живое. Они все еще жили раздельно. Они все еще не до конца доверяли друг другу. Но они снова учились быть семьей. Не по форме, а по сути. Семьей, где безопасность важнее видимости, а честность — сильнее страха.
Она посмотрела на своих детей, на их отца. И впервые за десять лет почувствовала не тревогу за будущее, а спокойствие. Они были на правильном пути. Они справятся.
