Кухня была маленькой, но уютной. Когда Нина выбирала квартиру, она специально искала такую планировку, чтобы кухня не напоминала ей старую «хрущёвку» родителей, где стол приходилось придвигать к стене и садиться вполоборота, иначе не пройти. Здесь всё было по-другому: светлое окно, новый линолеум, шкафчики цвета слоновой кости, аккуратная вытяжка над плитой. Её маленький рай. Её пространство.
Она купила квартиру сама. На свои. Десять лет пахала бухгалтером, сидела ночами с отчётами, брала подработки, копила каждую копейку. Когда ключи от квартиры впервые легли ей в руку, она рыдала как ребёнок. Не от усталости — от счастья. Вот оно, наконец. Своя дверь, своё окошко, своя тишина.
Но вместе с дверью, как оказалось, открылась и щель, через которую в её жизнь просочились чужие желания.
— Ниночка, — тянула вкрадчивым голосом Галина Ивановна, свекровь, сидя за её же столом и ковыряя вилкой салат. — Ты молодец, конечно. Всё сама, сама… Но, знаешь, одной-то трудно. Мы с Петенькой вот подумали: может, тебе проще будет жить вместе? Зачем две квартиры держать?
Нина слушала её и чувствовала, как внутри всё застывает. Петя сидел рядом, слегка сутулый, с виноватой улыбкой. Мол, я не при делах, мама сама. И в этот момент ей хотелось взять его за шкирку и встряхнуть.
— Мы живём вместе, — сухо сказала Нина, ставя кружку на стол чуть громче, чем нужно. — И этой квартиры мне хватает.
— Ну конечно, хватает, — свекровь не сдавалась, поигрывала золотым браслетом на руке, будто невзначай. — Но семья — это же не просто стены. Ты же понимаешь, у нас родовое гнездо. Дом Пети. Там история, там его отец жил, царство ему небесное… Неприлично как-то разделяться.
Петя кашлянул, поправил очки.
— Мам, хватит уже, — пробормотал он. — Мы же говорили…
— А что такого? — резко повернулась к нему Галина Ивановна. — Я тебе зла хочу? Я вас берегу! Молодые должны слушать старших. Так всегда было и будет.
Нина молчала. Она знала: если сейчас вступит в перепалку, вечер закончится скандалом. И Петя в итоге всё равно примет сторону матери. Не потому что он злой или хочет её унизить, а потому что слабый. Он всю жизнь жил под её крылом и так и не научился сказать «нет».
Внутри всё кипело. Но снаружи — тишина. Она поставила чайник и отвернулась к окну.
Через неделю Галина Ивановна появилась снова. Без звонка, с пакетом яблок и банкой солёных огурцов.
— Я тут мимо шла, — сказала, разуваясь и проходя в коридор, как к себе домой. — Подумала, вы вечером будете дома, а яблоки-то пропадут…
Нина чуть не рассмеялась от бессилия. «Мимо шла» — через весь город, в час пик. Ну да. Случайность.
— Спасибо, — сказала она натянуто и приняла банку. — Только вы бы хотя бы звонили заранее. У меня же работа, дела…
— Так я же ненадолго, — улыбнулась свекровь и огляделась. — А у вас, Ниночка, пыль на полке. Не успеваешь, да?
Она говорила ласково, с напускной заботой, но каждое слово резало слух. Как будто ей дали понять: ты хозяйка, конечно, но хозяйка никудышная.
Петя опять сидел молча. Вроде и улыбался, вроде и рад маме. А Нина ловила себя на мысли: если бы он был другой… если бы он сказал твёрдо, что это их дом, их правила… Но нет. Он отводил глаза.
— Мам, не надо, — наконец сказал он, когда Галина Ивановна начала переставлять кружки в шкафчике. — У Нины своя система.
— Какая система? — фыркнула та. — У вас бардак. Вот вы, молодые, всё через одно место делаете.
Нина вдохнула, выдохнула.
— Я прошу не трогать мои вещи, — сказала она спокойно, хотя внутри всё клокотало.
— Ну-ну, — свекровь усмехнулась, поправляя волосы. — Видишь, Петенька, она уже говорит «мои вещи». А ты где тогда? В гостях?
У Нины пересохло во рту. Она не знала, что ответить. Хотелось крикнуть: «Да! В гостях! В моём доме!» Но язык не повернулся.
Поздно вечером они сидели перед телевизором. Экран светился унылой передачей, Петя листал новости в телефоне. Нина молчала, обняв подушку.
— Ты злишься, да? — тихо спросил он.
— Я устала, — ответила она. — И злюсь тоже.
Он вздохнул, положил руку ей на плечо.
— Ну пойми… она же одна. Ей трудно.
— А мне не трудно? — сорвалось у Нины. — Я вкалывала десять лет, чтобы купить этот угол. Я хотела тишины, Петь. Хотела, чтобы меня хоть где-то уважали. А выходит, снова как у мамы на кухне: шаг влево — и на тебя уже смотрят, как на врага.
Петя промолчал. И это молчание было хуже любых слов.
В магазине Нина поймала себя на том, что идёт с тележкой и мысленно перебирает будущие разговоры. Вот она скажет Галине Ивановне твёрдо: «Это мой дом». А та в ответ — уязвлённо, с обидой: «А я, значит, никто? Я для вас всю жизнь…» И Петя опять будет стоять между ними, как ребёнок, не зная, куда деться.
Вечером, когда они вернулись, на пороге снова стояла свекровь. С ключом.
— Я ж только коврик посмотреть хотела, — сказала она невинно. — Вы же его не поменяли? Он грязный.
У Нины в голове щёлкнуло. Она знала: дальше будет хуже.
Утро началось с того, что Нина не нашла свою кружку. Белая, с синей полоской, её любимая — подарок от коллеги на день рождения. Она обошла всю кухню, заглянула в шкафы — пусто. И тут заметила: на столе, рядом с тарелкой недоеденной овсянки, стоит именно она. В кружке — чай с лимоном.
На её месте за столом сидела Галина Ивановна. В халате, с бигуди на голове. Как будто не в гостях, а у себя дома.
— Доброе утро, — протянула она лениво, даже не поднимая глаз. — Чай у вас слабый, кстати. Я сама заварила.
Нина почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— А вы с ночёвкой? — спросила она, стараясь не сорваться.
— А что такого? — пожала плечами свекровь. — Вчера поздно было ехать. Да и Петенька не возражал.
Петя вышел из спальни, сонный, с мятой футболкой. Заметил выражение лица Нины — и сразу поник.
— Мам, ну ты бы хоть предупредила…
— Предупредила! — фыркнула Галина Ивановна. — Я вас вырастила, а теперь мне ещё разрешения спрашивать?
Нина молчала. Потому что если откроет рот — вылетит всё сразу. Вместо этого она достала другую кружку, налила себе кофе и уткнулась в телефон.
Но внутри уже закипало.
Через неделю произошло то, что окончательно сорвало тормоза. Нина возвращалась с работы — усталая, раздражённая, мечтала только о ванне и тишине. Открывает дверь — а там… шум. Детский смех, чужие голоса, запах котлет.
В её квартире.
В коридоре стояли ботинки. Мужские, грязные. Женские сапоги на каблуках. Рюкзак с супергероями.
— Наконец-то хозяйка пришла! — воскликнула Галина Ивановна, выскочив из кухни с тарелкой. — Заходи, Ниночка, мы тут устроились. Вот Светочка с детками пришла, соседка. У них ремонт, я сказала — чего мучиться, приходите к нам!
«К нам».
У Нины всё поплыло перед глазами. В гостиной действительно сидела какая-то женщина лет тридцати пяти, рядом двое детей, один разливал сок прямо на её новый ковёр. Петя стоял у окна, курил нервно и делал вид, что его тут вообще нет.
— Мам, ну я ж говорил… — начал он, но свекровь перебила.
— Тихо! — шикнула она. — Люди культурные, а вы носы воротите. Мы должны помогать ближним!
— Это моя квартира, — тихо сказала Нина, чувствуя, что голос дрожит.
— Ой, начинается, — Галина Ивановна закатила глаза. — Всё твоё, твоё… А Петя кто? Тоже квартирант? Ты что, хочешь мужа на улицу выставить?
Нина резко поставила сумку на пол.
— Я хочу, чтобы чужие люди не сидели в моей гостиной без моего разрешения.
Соседка замялась, поднялась с места.
— Может, мы пойдём?..
— Сидите! — рявкнула Галина Ивановна. — Это семейные разборки.
И тогда Нина сорвалась.
— Семейные? — она засмеялась, но смех вышел истеричный. — Это когда муж с женой решают вместе. А не когда мать приводит в мой дом кого попало!
Петя шагнул к ней, попытался взять за руку.
— Нин, ну не кричи при людях…
— А как ещё? — она выдернула руку. — Ты молчишь, как тряпка! Она делает всё, что хочет!
Галина Ивановна поставила тарелку на стол и сжала губы.
— Вот неблагодарная, — процедила она. — Я ради вас стараюсь, уют создаю, людей знакомых привожу. А она — истерика. Ты смотри, Петя, с кем ты связался.
— С кем связался? — Нина уже не держала себя в руках. — Со взрослой женщиной, которая сама купила жильё! Не с девочкой, которой мама указывает, где и с кем жить!
— Хватит! — крикнул Петя неожиданно громко. — Я устал!
Все замолчали. Даже дети.
Он посмотрел на Нину — усталый, чужой.
— Ты всё время воюешь. Всё тебе не так. Мам, не трогай — не трогай. А она, между прочим, помочь хочет.
Нина почувствовала, как будто ей в грудь ударили.
— Помочь? — переспросила она тихо. — Это помощь? Когда меня унижают в моём доме? Когда чужие жрут мои котлеты на моём ковре?
Он отвёл глаза. И этим всё сказал.
Поздно вечером Нина сидела на кухне одна. В квартире было тихо: соседка ушла, дети ушли, Петя лёг спать, а свекровь хлопнула дверью и уехала «на дачу».
Она смотрела на свой стол, на кружку с остатками кофе и думала: «Я одна против всех. Даже муж не со мной».
И тогда внутри что-то переломилось. Она больше не могла молчать.
На следующий день она ушла с работы пораньше и поменяла замки. Когда Петя пришёл домой, дверь не открылась.
— Нин! — стучал он, растерянный. — Ты чего?
Она открыла, но стояла в проёме твёрдо.
— С этого дня никаких визитов без звонка. Никаких «мимо проходила». Это мой дом. Услышал?
Он молча вошёл. И, не глядя на неё, прошёл в комнату.
Но вечером всё повторилось. В дверь позвонила Галина Ивановна.
— Я к сыну, — сказала она жёстко. — У меня здесь права не меньше, чем у тебя.
И тут Нина поняла: битва только начинается.
Нина сидела на кухне и чувствовала, как сердце гулко бьётся в висках. Вчерашняя сцена с замками не решила ничего. Петя хмурился, молчал и избегал её взгляда. Галина Ивановна — наоборот, будто только раззадорилась: звонила каждые два часа, писала сообщения в WhatsApp, угрожала, что «по закону она тоже имеет права».
И сегодня всё взорвалось.
День был выходной. Нина мыла полы, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Новый замок. Тот самый, что она вчера поставила. Дверь открылась, и на пороге стояла свекровь. С сумкой.
— Ага, вот и я, — сказала она победно. — Думала, от меня отделаешься? Петя мне ключ сделал.
У Нины похолодело внутри. Она посмотрела на мужа. Петя стоял рядом с матерью, виновато топтался, но молчал.
— Так, — голос Нины дрожал, но она выпрямилась. — Вы оба что, сговорились против меня?
— Никто не сговаривался, — сказал Петя устало. — Просто… маме тяжело одной.
— Ей тяжело? — засмеялась Нина, и смех прозвучал горько. — А мне легко, да? Когда в моём доме меня же выставляют за дверь?
Галина Ивановна шагнула вперёд, поставила сумку на пол.
— Девочка, не истери. Ты попутала. Это мой сын. И его дом. Ты тут кто? Пришлая.
Слова ударили сильнее пощёчины.
— Мой дом, — прошептала Нина. — Квартира на моё имя. Куплена на мои деньги. Я вкалывала десять лет, а теперь слышу, что я тут никто?
— Ну и что, что на твои, — отрезала свекровь, поджав губы. — Семья важнее бумажек.
И тут Нина почувствовала: всё. Хватит.
Она подошла к двери, распахнула её настежь.
— Вон, — сказала она глухо, но твёрдо. — Обеими ногами вон. Сейчас.
Петя поднял глаза, впервые за всё время.
— Ты меня тоже выгоняешь? — спросил он тихо.
Она посмотрела на него. Когда-то она любила его. Когда-то он казался добрым, смешным, надёжным. А сейчас перед ней стоял человек, который предал её ради маминой прихоти.
— Да, Петя, — ответила она спокойно. — Тебя тоже.
Он хотел что-то сказать, но слова застряли. Он посмотрел на мать, потом на Нину, потом снова на мать. И в этом метании был весь он — слабый, зависимый, вечный мальчик.
Галина Ивановна всплеснула руками.
— Вот до чего доводят эти современные бабы! Разрушила семью!
— Семью? — повторила Нина. — Это не семья. Это тюрьма.
И тогда она закрыла дверь. Громко, решительно, с таким звуком, что у неё внутри словно оборвалась последняя верёвка.
Через месяц она сидела в зале суда. Сухой голос судьи читал решение: квартира — её, полностью, без претензий со стороны мужа и его родственников. Развод удовлетворён.
Петя стоял рядом, бледный, растерянный. Галина Ивановна что-то шипела ему в ухо, но он уже не слушал. Он всё потерял — и даже не понял, как.
А Нина вдруг почувствовала тишину. Странную, но светлую. Да, впереди будет непросто. Да, одной. Но впервые за много лет она знала точно: теперь всё зависит только от неё.
Она вышла из суда на улицу. Морозный воздух обжёг лицо. Люди вокруг куда-то спешили, машины сигналили, жизнь шла своим чередом. А у неё — новая жизнь начиналась.
Она остановилась на крыльце, посмотрела в небо и сказала себе тихо:
— Я больше никому не позволю жить вместо меня.
И впервые улыбнулась искренне.
