Самое странное в исчезновении — это его бесшумность. Никаких хлопнувших дверей, разбитой посуды, слёз, криков. Знаете, как бывает в фильмах: драматичная сцена, героиня швыряет обручальное кольцо и убегает под дождём. А тут — тишина. Утром просто оказалось, что Марины нет.
Я смотрел на записку, лежавшую на обеденном столе. Короткую, почти деловую. Будто не двадцать лет семейной жизни позади, а рабочее совещание.
«Со мной всё в порядке. Просто мне нужно побыть собой. Не ищите. Вернусь, если захочу».
И подпись. Даже не «целую» или «люблю вас». Просто — «Марина».
День всё равно начинался как обычно. Кофеварка шипела, сонный Егор шаркал тапочками по кухне, я хмуро разглядывал эту записку.
— А где мама? — Сын зевнул, открывая холодильник.
— Ушла.
— Куда?
Я пожал плечами, поправляя галстук — через сорок минут селекторное.
— В смысле ушла? Совсем? — Егор наконец проснулся и уставился на меня с недоумением.
— Вот. — Я протянул ему записку. — Это всё, что есть.
Егор прочитал, моргнул пару раз и фыркнул:
— Да ладно, пап. Это мама-то? Куда она денется?
Вот именно. Куда она денется? Марина всегда была… ну… просто была. Рядом. Я даже не помню, когда мы в последний раз куда-то ездили без неё. В командировки — да, но это другое. А тут…
— Может, к тёте Свете поехала, — предположил Егор, заглядывая в холодильник. — Слушай, а где котлеты?
— Откуда я знаю?
— Ну мама же вчера готовила… О, нашёл! — он достал контейнер с едой, сунул в микроволновку. — Они какие-то холодные.
Вчера… Я вдруг понял, что вчера был её день рождения.
В почтовом ящике обнаружилась пачка неоплаченных квитанций. Обычно Марина всем этим занималась. И стиркой. И уборкой. И готовкой. И… много чем. Просто я как-то не задумывался — всё делалось само собой, незаметно.
Вечером я открыл шкаф, чтобы достать чистую рубашку. Пусто. На дне корзины для белья валялась помятая синяя — та, в которой я был на презентации новой линейки. Три дня назад? Четыре? Я положил её на кровать, пытаясь вспомнить, как работает стиральная машина.
— Пап, ты знаешь, как стирать? — Егор заглянул в спальню, жуя бутерброд.
— Конечно! — отрезал я, но потом вздохнул. — Ладно, без понятия. Гугл в помощь.
Три дня мы с Егором жили в странном оцепенении. Я звонил ей — «абонент временно недоступен». Заглянул к её подруге — та в шоке и ничего не знает. Позвонил тёще — та закатила истерику и обвинила меня во всём.
— Андрей Викторович! — Мой секретарь заглянула в кабинет. Молодая, эффектная — из тех, кого называют «деловыми женщинами». — Вы забыли подписать договор с «Гранитстроем»!
— Да-да, сейчас… — я рассеянно смотрел на телефон. Ни одного сообщения.
— С вами всё в порядке? Вы третий день сам не свой.
— Моя жена исчезла, — я произнёс это вслух и сам удивился, как нелепо это звучит.
— О! — Секретарша как-то странно на меня посмотрела. — Вы в полицию обратились?
Полиция… Конечно. Я даже не подумал. Почему не подумал? Потому что где-то внутри знал — с ней всё в порядке. Она не попала в беду. Она просто… ушла от нас.
На пятый день мы с Егором поехали в отделение. Молодой лейтенант выслушал нас, зевая:
— Записка есть? Есть. Вещи собрала? Собрала. Угроз не поступало? Нет… А что вы собственно хотите?
— Найти мою жену! — я начал закипать.
— Она совершеннолетняя, по своей воле ушла и даже записку оставила. Мы конечно заявление примем, но…
— Но?!
— Но искать будем… в общем порядке.
Когда мы вышли из участка, Егор впервые выглядел по-настоящему испуганным.
— Пап, а вдруг она правда не вернётся?
Я не знал, что ответить. В голове проносились обрывки фраз, которые она говорила последние месяцы. «Я записалась на курсы рисования… нет, не пойду, у тебя же ужин с партнёрами». «Может, съездим на море как раньше?.. Ах, у тебя проект горит, ну ничего». «Я покрасила волосы, заметил?.. А, да, конечно, просто темнее».
В тот вечер мы с сыном впервые по-настоящему убирались в квартире. Нет, не так — мы ИСКАЛИ. Любые зацепки, намёки, куда она могла уйти. Перерыли шкафы, просмотрели старые фотоальбомы.
— Смотри! — Егор протянул мне пожелтевшую фотографию. — Это где?
На снимке маленькая Марина стояла на берегу моря, счастливая, с двумя косичками, обгоревшим носом.
— Не знаю… Кажется, она говорила, что в детстве ездила на море к бабушке. В какой-то посёлок…
Егор схватил телефон:
— Я тёте Свете позвоню!
Через час у нас было название: Рыбачье. Крошечный посёлок на побережье, где Марина проводила каждое лето до шестнадцати лет.
Автобус трясся по разбитой дороге. За окном мелькали выцветшие поля, редкие деревеньки, покосившиеся заборы. Я думал — как она добиралась сюда? Одна, с сумкой. Зачем? Почему именно сейчас?
— Слушай, а мама что-нибудь говорила перед… ну, перед тем как уйти? — Егор смотрел в окно, машинально теребя наушник.
Я нахмурился. Последний разговор. Её день рождения.
— Я задержался на работе. Презентация, ты же знаешь, как это бывает. Потом корпоратив, не мог уйти. Когда вернулся, она сидела на кухне. Я даже не сразу вспомнил, что у неё день рождения.
— Ты забыл день рождения мамы?! — Егор посмотрел на меня с возмущением.
— Не забыл! — огрызнулся я. — Просто… в последний момент вспомнил. Заскочил в круглосуточный, купил шоколадку и цветы.
— Ну хоть цветы купил, — пробормотал сын.
— Но она даже не обрадовалась, представляешь? — я почувствовал, как снова поднимается раздражение. — Сидела такая и говорит: «А я думала, ты совсем забыл». Я ей: «Ну что ты, как я мог?». А она: «Двадцать лет замужем, ни разу в ресторан на день рождения не сводил».
— А правда, что ни разу? — Егор поднял брови.
— Ну… — я задумался. — Да нет, водил. На десятилетие свадьбы точно водил. Или на пятнадцатое? Не помню. Но точно водил!
— И что было дальше?
— Да ничего. Поели котлет, я сказал ей, что устал, и пошёл спать. А утром — её уже не было.
Рыбачье встретило нас солёным ветром и скрипом старых лодок у причала. Посёлок оказался крошечным — десяток улиц, сбегающих к морю.
— И как мы её найдём? — Егор оглядывался. — Тут же даже гостиницы нет…
— Частный сектор. Наверняка комнаты сдают.
Мы начали обход с набережной — если её можно было так назвать. Просто широкая песчаная полоса с редкими лавочками. В такую погоду — середина сентября — здесь было малолюдно.
Пожилая женщина в цветастом платке подметала у крыльца маленького магазинчика.
— Извините! — Я подошёл к ней. — Вы не видели женщину… — я запнулся, понимая, как глупо это звучит. — Немного за пятьдесят, каштановые волосы, невысокая…
Женщина хмыкнула:
— Половина посёлка под такое описание подходит, милок.
— Она… недавно приехала. Дней пять назад.
— А, дачница что ли?
— Нет, она снимает комнату…
— Так бы сразу и сказал! — Женщина оживилась. — К Петровне, что ли? На Приморской?
— Я не знаю…
— Ну как же, приезжая, одна, вроде с виду городская, но тихая такая. У Петровны комнату сняла. Каждое утро к морю ходит, подолгу сидит. Вчера в гончарную мастерскую заходила. К Михалычу.
Сердце забилось быстрее.
— А где эта мастерская?
Я никогда не видел Марину такой. В выпачканном глиной фартуке, с растрёпанными волосами, без привычного макияжа. Она склонилась над гончарным кругом, сосредоточенно хмуря брови. Пальцы осторожно формировали что-то, что должно было стать… чашкой? вазой?
— Мам?! — Егор выпалил это раньше, чем я успел его остановить.
Она вздрогнула. Глина смялась под пальцами.
— Вы нашли меня, — произнесла она без удивления. Будто ждала нас.
— Конечно нашли! — воскликнул Егор. — Ты что, серьёзно думала, что мы не будем искать?!
Она вытерла руки о фартук, оставляя серые разводы.
— Я надеялась, что вы прочитаете записку.
— Мы прочитали! — я наконец обрёл голос. — Но там ничего не было толком сказано!
— Там было всё сказано, Андрей. — Она посмотрела на меня спокойно, без гнева. Это почему-то пугало больше, чем если бы она кричала. — Я просто хотела побыть собой.
— Ты и так всегда была собой! — я начал заводиться.
— Правда? — Она слегка наклонила голову. — А кто я, Андрей? Кто я для тебя?
Я запнулся. Что за странные вопросы?
— Ты моя жена!
— И всё?
— Мать нашего сына, хозяйка нашего дома…
— Видишь? — Она вдруг улыбнулась грустно. — Я — чья-то. Жена, мать, хозяйка. А просто Марина — где? Когда ты в последний раз спрашивал, чего хочет просто Марина?
Я смотрел на неё, и что-то холодное ползло по спине. Потому что не мог вспомнить.
— У нас всё было нормально! — выпалил я.
— У нас всё было удобно. Для вас.
— Ты же никогда не жаловалась!
— А ты — никогда не спрашивал.
Из глубины мастерской вышел пожилой мужчина с седой бородой.
— Мариночка, тебе помочь? — он окинул нас настороженным взглядом.
— Нет, Михалыч, всё хорошо, — она успокаивающе кивнула. — Это мой муж и сын.
— А-а-а… — протянул он с пониманием и почему-то разочарованием. — Я тогда на обед пойду, а вы поговорите.
Егор переводил растерянный взгляд с неё на меня.
— Мам, ну если тебе что-то не нравилось, почему ты нам не говорила? Мы бы всё исправили!
Она посмотрела на сына долгим взглядом.
— А ты помнишь, какой позавчера был день?
Егор нахмурился, явно перебирая даты.
— Вторник?
— Мой день рождения, Егор.
Сын побледнел.
— Чёрт… Мам, я забыл! Прости! Я… я готовился к экзаменам и…
— Всё в порядке. — Она пожала плечами. — Я не сержусь. Просто… это был не первый раз.
— Ты хочешь сказать, я плохой муж? — вырвалось у меня.
Она покачала головой.
— Нет, Андрей. Ты не плохой… Ты просто мой не заметил. Помнишь, в марте я купила новое платье? Синее, с карманами. Ты даже не взглянул, когда я спросила, как оно мне. А на следующий день Ирина из маркетинга пришла в новом костюме, и ты сказал: «Отличный цвет, вам очень идёт».
Я открыл рот, чтобы возразить, но… вспомнил. Марина тогда промолчала, только как-то странно улыбнулась.
— Мам, ну пойдём домой, — взмолился Егор. — Пожалуйста. Мы всё исправим!
Я вспомнил — карманная шоколадка, наспех купленная в ларьке. Котлеты, к которым я даже не притронулся.
«Ну не обижайся, рабочий день, сам понимаешь».
А что я, собственно, понимал? Что она поймёт и простит, как всегда?
Над морем сгущались сумерки. Мы сидели на пирсе, свесив ноги. Марина между нами — непривычно отстранённая, словно чужая.
— Я не хочу возвращаться. Пока не хочу.
— Но… почему? — Егор выглядел совсем потерянным.
— Потому что мне нужно понять — кто я без вас. — Она провела рукой по дереву. — Знаешь, что я поняла за эту неделю? Что двадцать лет утром я просыпалась и первой мыслью было: что приготовить на завтрак? Накормить вас, собрать, проводить. А вчера я проснулась и подумала: а чего хочу я? И так испугалась, потому что не знала ответа.
— Но мы же тебя любим! — вырвалось у меня.
Она посмотрела на меня внимательно:
— Ты уверен? Может, вы просто привыкли, что я всегда рядом, как… — она запнулась, подбирая слова, — …как часть обстановки. Всегда под рукой, всегда работает, и внимания не требует.
— Нет, ты не права! — выпалил я. — Ты не часть обстановки! Я… чёрт… я виноват, да! Признаю! Но это не значит, что надо вот так убегать, никому ничего не сказав!
— А как? — тихо спросила она. — Я говорила. Много раз. «Давай сходим куда-нибудь вдвоём», «Может, запишемся на танцы?», «Что если я пойду учиться?»… Ты всегда отвечал: «Давай потом, сейчас некогда». Потом всё время откладывалось.
Я молчал. Она права.
— Дайте мне время, — сказала она тихо. — Я должна сама с собой разобраться.
— Ты вообще планируешь возвращаться? — спросил Егор.
Она помолчала.
— Не знаю. Может быть. Но точно не такой, какой была.
Мы вернулись домой к ночи. Квартира встретила нас неуютной тишиной и горой немытой посуды.
— И что теперь? — Егор стоял посреди кухни, растерянно озираясь.
Я не знал, что ответить.
На следующий день я постирал рубашку. Сам. Впервые за… даже не помню за сколько лет. Она вышла розовой — видимо, что-то не так сделал с режимом. Егор научился готовить яичницу, спалив две сковородки. А через неделю сын не выдержал:
— Пап, меня уже тошнит от доширака и яичницы.
— Закажем пиццу?
— Может, научимся готовить что-то нормальное?
Так мы оказались на кулинарных курсах для начинающих. Пожилая женщина-инструктор смотрела на нас с нескрываемым весельем:
— Первый раз вижу, чтобы мужчины сами записались.
— Жена сбежала, — буркнул я, натягивая фартук.
— А-а-а, — протянула она с пониманием. — Ну что ж, начнём с простого.
Мы выкручивались как могли. Иногда звонили Марине — теперь она отвечала. Коротко, сдержанно. Рассказывала, что устроилась помогать в гончарной мастерской, что учится лепить, что по утрам ходит к морю одна.
Когда она сказала «одна», в её голосе было столько наслаждения, что мне стало не по себе.
Через месяц я нашёл её страницу в интернете. «Марина и глина» — незатейливо. Фотографии кривоватых, но почему-то очень уютных чашек. Подписи: «Первая самостоятельная работа», «Учусь смешивать глазурь», «Мой учитель говорит — прогресс есть!». И счастливое лицо на аватарке.
Я не помнил, когда последний раз видел её такой счастливой.
— Пап, тебе не кажется, что мы больше половины жизни просто не замечали маму? — спросил Егор однажды вечером.
Мы ужинали супом собственного приготовления — уже не первый раз. Вполне съедобным, к моему удивлению.
— Что значит не замечали? — я почувствовал, как поднимается раздражение.
— Ну… она всегда была рядом. Готовила, стирала, спрашивала как дела. А мы… — он покрутил ложку в руках. — Я даже не знал, что у неё есть мечта. Лепить из глины. Или что она любит море.
Я промолчал, вспоминая нашу поездку на курорт пять лет назад. Марина тогда хотела куда-то в Крым, в маленький посёлок. А я настоял на пятизвёздочном отеле в Турции — «мы же можем себе позволить». Она не спорила.
— Слушай, а давай ей что-нибудь отправим? — вдруг оживился сын. — Типа… знак внимания.
— Думаешь, сработает?
— Не знаю. Но попробовать стоит.
Так появился тот букет. И фотография, где мы с Егором стоим у окна. И надпись: «Ждём. Но не торопим».
Марина не вернулась ни через неделю, ни через месяц. Но стала чаще звонить. Рассказывала про море, про свои успехи в гончарном деле.
— Знаешь, Михалыч предложил мне вести детскую группу, — её голос звучал оживлённо. — Говорит, у меня терпения хватит.
— Ты же никогда с детьми не работала, — удивился я.
— А ты откуда знаешь? — вдруг спросила она. — Я работала в детском саду три года. До нашей встречи.
— Правда? — я растерялся. — Не помню, чтобы ты рассказывала…
— Я рассказывала, Андрей. Просто ты не слушал.
Это царапнуло, но возразить я не мог. Сколько её рассказов пропустил мимо ушей за эти годы?
Через два месяца она согласилась приехать на ужин. Мы с Егором готовили полдня — пытались воспроизвести её фирменные голубцы. Не совсем получилось, но было съедобно.
— А у вас неплохо выходит, — она улыбнулась, пробуя. — Ещё немного практики…
— Останешься? — спросил я, когда Егор ушёл к себе.
Она покачала головой:
— Нет, Андрей. Я сняла квартиру в городе. Буду приезжать в Рыбачье на выходные — там открываем с Михалычем школу керамики для детей.
— Но…
— Я не бросаю вас, если ты об этом. Я просто нашла себя. И мне это нравится.
— Как долго? — я с трудом проглотил комок в горле.
— Не знаю, — она пожала плечами. — Может, всегда. Может, нам просто нужно научиться быть вместе, оставаясь разными.
Она ушла, оставив после себя лёгкий запах глины и моря.
Марина вернулась через три месяца. Просто позвонила в дверь со словами:
— Привет. Можно войти?
Она изменилась. Загорела, похудела, волосы короче. И взгляд — уверенный, спокойный.
— Я вернулась не насовсем, — сказала она, оглядывая квартиру. — Я сняла студию в городе. И нашла работу в художественной школе. Буду вести кружок керамики для детей.
— Но… — я растерялся. — Мы же ждали, что ты вернёшься домой!
— Это мой дом, Андрей. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Просто теперь у меня будет ещё и свой дом.
— Не понимаю!
— Я буду приходить. Часто. Но не для того, чтобы быть… — она не закончила, но я понял.
— Я никогда не считал тебя…
— Нет, — она покачала головой. — Ты просто не задумывался.
Егор влетел в комнату, услышав её голос.
— Мама?!
— Привет, сынок, — она обняла его, и я увидел, как он всхлипнул.
— Я так скучал! — пробормотал он.
— Я тоже, родной. Очень скучала.
Она достала из сумки небольшой сверток.
— Вот. Я вам привезла.
Внутри оказались две кружки. Немного неровные, но удивительно приятные на ощупь. На одной — корявая надпись «Сыну», на другой — «Мужу».
— Они далеки от совершенства, — Марина смущённо улыбнулась. — Но я старалась.
Я смотрел на эту кружку и вдруг понял — я никогда не знал, какой может быть моя жена. Двадцать лет рядом с женщиной, которую видел, но не замечал.
— А это тебе, — она протянула Егору потрёпанную книгу. — Помнишь, ты спрашивал, почему я ушла именно в Рыбачье? Вот, смотри.
На пожелтевших страницах были фотографии: маленькая Марина на пирсе, Марина с бабушкой, Марина лепит куличики из песка.
— Там было счастье, — сказала она тихо. — Безусловное, простое. Когда можно просто быть — и этого достаточно.
— Ты… придёшь на ужин? — спросил я осторожно.
— Можно, — она кивнула. — Если вы не против помочь мне с готовкой.
Тем вечером мы втроём делали пасту. Марина учила нас правильно нарезать овощи, не делала замечаний, когда что-то шло не так. Просто показывала ещё раз. На её левом запястье был тонкий браслет — я никогда раньше не видел его.
— Купила себе, — сказала она, поймав мой взгляд. — Просто так. Потому что красивый.
В этом «просто так» было столько… свободы.
Я смотрел, как она смеётся, болтая с Егором, и чувствовал странное щемящее чувство в груди. Как будто впервые по-настоящему увидел эту женщину. С веснушками на переносице — откуда они? Были всегда или появились в Рыбачьем, под солнцем? С сеточкой морщинок вокруг глаз, когда смеётся. С неуловимо изменившейся осанкой — плечи расправлены, подбородок приподнят.
— Ты красивая, — вырвалось у меня.
Она замерла с вилкой в руке.
— Ты уже лет десять не говорил мне этого, — тихо сказала она.
— Правда?
— Правда, — кивнула она. — И я почти перестала надеяться услышать.
Когда она уходила домой — в свою студию — я попросил:
— Можно… я как-нибудь зайду к тебе в мастерскую? Посмотреть, как ты лепишь?
Она удивлённо подняла брови:
— Правда хочешь?
— Очень.
И в уголках её глаз появились маленькие лучики.
— Заходи. В любой день. Я всегда буду рада.
— И мне тоже можно? — выпалил Егор.
— И тебе тоже, — она легко коснулась его щеки.
Когда дверь закрылась, я посмотрел на кружку в своих руках. «Мужу». Не идеально ровная, с небольшим наклоном. Живая, как она сама.
…Я никогда не думал, что моя жена может быть такой. Сильной. Свободной. Собой.
А теперь оставалось самое сложное — научиться любить её настоящую, а не ту удобную иллюзию, которую я создал для себя.
