— Что ты там высматриваешь? — Григорий вошёл в комнату. — Опять в облаках витаешь?
Она не обернулась.
— Снег идёт.
— Вижу, что снег! — он подошёл ближе. — Лучше бы ты видела, что в доме творится! Везде пыль, вещи разбросаны!
Марта медленно повернулась.
— Я разбираю старые вещи. Решила навести порядок.
— Порядок? — Григорий усмехнулся. — Ты даже не понимаешь, что такое настоящий порядок! Всю жизнь живёшь как во сне!
Обычно она опускала глаза, начинала оправдываться. Но сегодня продолжала смотреть на него.
— Возможно, ты прав. Я действительно долго спала.
— Что?
— Ничего. Пойду дальше разбирать.
Григорий остался стоять посреди комнаты. Что-то было не так. Обычно Марта начинала суетиться, извиняться, бросала всё и бежала исправлять то, что он велел. А тут — развернулась и ушла.
Восемь лет назад Григорий встретил Марту на вокзале. Она приехала к тётке в их северный городок. Тихая девушка с институтским дипломом и полным неумением принимать решения.
В её семье всё решал отец. Мать молчала. Марта выросла с убеждением, что так и должно быть.
Григорий сразу понял — это то, что нужно. Покладистая, послушная. Не будет спорить, перечить. Идеальная жена.
Первые месяцы он старался. Дарил цветы, водил в кино. Марта таяла от внимания. Никто раньше так о ней не заботился.
После свадьбы забота плавно перетекла в контроль.
— Зачем тебе эта подруга? — говорил Григорий. — Она тебя только расстраивает своими проблемами.
И Марта переставала встречаться с подругой.
— Это платье тебе не идёт. Вот это надень.
И Марта надевала то, что выбрал муж.
— Не смейся так громко. Это некрасиво.
И Марта училась смеяться тише. А потом перестала смеяться вообще.
Когда родился Костя, она думала — теперь всё изменится. Григорий станет мягче.
Но он стал требовательнее.
— Ты его балуешь! Из него тряпка вырастет, как ты!
— Почему он плачет? Ты мать или кто?
— Опять не так пелёнки сложила! Сколько раз объяснять?
Марта молчала. К тому времени она уже хорошо научилась молчать. Любое слово вызывало новый поток претензий.
В тот день она поднялась на чердак искать старые Костины вещи — пора было разобрать, что оставить, что выбросить. В углу стоял чемодан, оставшийся от прежних хозяев.
Марта открыла его из любопытства. Письма, фотографии, какие-то документы. И толстая тетрадь в клеёнчатой обложке.
Она присела на старый сундук и раскрыла тетрадь наугад.
«15 марта. Сегодня я сказала Николаю «нет». Просто сказала — не буду готовить котлеты, надоели. Он так удивился, что даже кричать забыл. А я взяла и сварила суп. И ничего страшного не случилось. Земля не разверзлась. Я просто сказала «нет».»
Марта перелистнула несколько страниц.
«2 апреля. Вчера Николай опять начал указывать, как мне одеваться. Я сказала — буду носить что хочу. Он покричал, погрозил кулаком. Я заперлась в спальне. Утром вёл себя как ни в чём не бывало. Но юбку я не переодела.»
«18 мая. Николай ушёл. Сказал — не может жить с такой упрямой бабой. Я сижу на кухне и не знаю, плакать или смеяться. Восемнадцать лет я терпела его крики. А оказалось — достаточно было просто начать говорить «нет».»
Марта закрыла тетрадь. Потом открыла снова, на первой странице. 1962 год. Больше шестидесяти лет назад какая-то женщина писала о том же, что переживает она сама.
Она просидела на чердаке до вечера, читая чужую историю. А когда спустилась, Григорий уже метался по дому.
— Где ты была? Я уже час зову! Костя есть просит!
— Я была на чердаке.
— Какой ещё чердак? У тебя ребёнок голодный!
Марта прошла на кухню, достала кастрюлю с супом, начала разогревать. Руки немного дрожали.
— И что ты там делала столько времени?
— Читала.
— Что читала?
— Старый дневник нашла. От прежних хозяев остался.
— Выброси эту рухлядь! Только пыль разводишь!
Марта помешивала суп. Потом выключила плиту, повернулась к мужу.
— Нет. Я его не выброшу.
— Что?
— Я сказала — нет. Не выброшу.
Григорий открыл рот. Закрыл. Снова открыл.
— Ты… ты что себе позволяешь?
— Ничего особенного. Просто не буду выбрасывать дневник.
— Марта!
— Суп готов. Зови Костю ужинать.
Она разлила суп по тарелкам, нарезала хлеб. Григорий стоял столбом.
— Ты больна?
— Нет.
— Тогда что происходит?
— Ужин происходит. Костя! Иди есть!
Мальчик вбежал в кухню, залез на стул.
— Мам, а почему папа такой красный?
— Папе жарко. Ешь давай.
Следующие дни прошли в странной атмосфере. Григорий то пытался кричать по привычке, то замолкал на полуслове, видя спокойный взгляд жены.
— Почему рубашки не поглажены? — начинал он.
— Потому что я читала Косте сказку. Поглажу завтра.
— Но мне нужна рубашка сейчас!
— В шкафу есть другие.
— Я хочу эту!
— Тогда погладь сам. Утюг в ванной.
И Григорий шёл гладить. Сам не понимая, почему идёт. Раньше бы накричал, и Марта бы бросилась исполнять. А теперь она спокойно укладывала сына и не реагировала на повышенный тон.
Через неделю он сорвался.
— Что за бардак в доме? — заорал с порога. — Почему вещи не на местах?
Марта вышла из комнаты. В руках — тряпка, на голове — косынка.
— Я мебель переставляю. Так удобнее будет.
— Ты не имеешь права! Я не разрешал!
— А мне не нужно твоё разрешение. Это мой дом тоже.
— Что?!
Григорий шагнул к ней. Марта не отступила.
— Григорий, давай поговорим спокойно. Сядь.
— Не указывай мне!
— Хорошо. Стой. Мне всё равно. Но выслушай. Я больше не хочу бояться. Не хочу вздрагивать от твоего голоса. И не хочу, чтобы Костя рос в страхе.
— При чём тут Костя?
— При том. Ты видел, как он на тебя смотрит? Он тебя боится, Гриша. Родного отца боится.
— Это ты его против меня настраиваешь!
— Я? Я вообще при нём о тебе плохого не говорю. Но он же не глухой. Слышит, как ты кричишь. Видит, как я пугаюсь.
В дверях появился Костя. Стоял, прижимая к груди плюшевого мишку.
— Мам…
— Иди к себе, солнышко. Мы с папой разговариваем.
— Папа опять кричит?
— Папа… папа просто громко разговаривает. Иди, поиграй пока.
Мальчик ушёл, но они оба знали — он всё слышит из-за двери.
Марта посмотрела на мужа.
— Вот. Это ты хочешь? Чтобы сын тебя боялся? Чтобы прятался, когда ты приходишь?
— Я…
— И чтобы он вырос таким же? Будет орать на свою жену? На своих детей?
Григорий молчал.
— У нас есть два варианта, — продолжила Марта. — Или мы учимся жить по-другому. Спокойно. Без криков. Или я забираю Костю и ухожу.
— Ты не посмеешь!
— Посмею. У меня диплом есть. Устроюсь на работу. Сниму комнату. Тётя поможет первое время.
— Я тебя не отпущу!
— А я не спрашиваю. Просто предупреждаю. Либо меняемся, либо расходимся.
Она повернулась и пошла к выходу.
— Стой! — крикнул Григорий.
Марта остановилась.
— Что… что ты хочешь?
— Чтобы ты перестал кричать.
— Но я… я всегда так…
— Знаю. Но можно научиться иначе. Если захочешь.
Первые недели были тяжёлыми. Григорий срывался по привычке, начинал кричать. Марта спокойно уходила в другую комнату. Иногда забирала Костю и уходила гулять.
— Куда вы? — кричал он вслед.
— Погуляем, пока ты успокоишься.
И они уходили. Григорий оставался один в пустой квартире. Сначала бесился, колотил кулаками по столу. Потом садился и сидел, глядя в стену.
Однажды Костя сказал за ужином:
— Пап, а давай ты больше не будешь кричать? А то мама грустная потом.
Григорий посмотрел на сына. На жену. Марта молча ела суп.
— Я… я постараюсь.
— А если захочешь кричать, считай до десяти. Меня мама так учила, когда я злюсь.
— Мама учила?
— Ага. Говорит — пока до десяти досчитаешь, злость пройдёт. Иногда помогает.
Григорий усмехнулся.
— До десяти, значит?
— Или до двадцати. Если сильно злой.
В тот вечер Григорий долго не мог уснуть. Думал. Вспоминал, как его отец орал на мать. Как она плакала на кухне, думая, что дети спят. Как он сам зарекался — никогда так не буду.
А вырос — и стал таким же.
Прошёл год. Февраль снова засыпал город снегом. Марта сидела в кресле у окна, читала книгу. Обычную женскую прозу из библиотеки. Григорий что-то чертил за столом — взялся делать Косте кормушку для птиц.
— Не пойму, как тут крышу крепить, — пробормотал он.
— Покажи?
Марта подошла, посмотрела на чертёж.
— А если вот так? — она взяла карандаш, нарисовала пару линий.
— Точно! Спасибо.
— Не за что.
Она вернулась к книге. Григорий продолжил чертить.
Обычный зимний вечер. Только год назад такое было невозможно. Чтобы он спросил её совета.
— Мам, пап! — Костя вбежал в комнату. — Смотрите, что я нарисовал!
На листе были три человечка под огромным жёлтым солнцем.
— Это мы?
— Ага! Видите, мы за руки держимся!
— Красиво, — Григорий потрепал сына по голове. — Молодец.
— Повесим на холодильник?
— Конечно!
Костя унёсся на кухню. Марта и Григорий переглянулись.
— Нормальный рисунок, — сказал Григорий. — Помнишь, раньше он всегда рисовал нас по разным углам листа?
— Помню.
— Я тогда не понимал почему. А теперь… теперь понимаю.
Марта кивнула. За окном мела метель, но в доме было тепло. И это тепло шло не от батарей. Оно росло изнутри — из тихих вечеров, спокойных разговоров, совместных решений.
— Знаешь, — сказал Григорий, — я на работе заметил… Когда я перестал на подчинённых орать, они лучше работать стали.
— Правда?
— Ага. Петрович вчера говорит — Григорий Семёнович, вы прямо другой человек стали. Раньше к вам и подходить страшно было, а теперь можно спокойно вопрос обсудить.
— Это хорошо.
— Да. Только… трудно иногда. Привычка же.
— Знаю. Мне тоже трудно было. Первый раз «нет» сказать — думала, сквозь землю провалюсь.
— А что помогло?
Марта задумалась.
— Дневник тот. Который я на чердаке нашла. Там женщина писала про такую же ситуацию. Только шестьдесят лет назад. И она смогла. Значит, и я смогу.
— Покажешь?
— Дневник? Он на чердаке лежит. Могу принести.
— Не сейчас. Потом как-нибудь. Может, почитаю.
Они снова замолчали. За стеной Костя что-то напевал, раскладывая игрушки. Обычные семейные звуки. Марта вернулась к книге, но читать не хотелось. Хотелось просто сидеть вот так, в тепле и покое.
— Гриш, — позвала она.
— М?
— Спасибо.
— За что?
— За то, что попробовал. Измениться. Не у всех получается.
Григорий отложил карандаш, посмотрел на жену.
— Это тебе спасибо. Что не сдалась. Другая бы либо терпела дальше, либо просто ушла. А ты… ты боролась. За нас.
— За Костю в первую очередь.
— Знаю. Но и за нас тоже. За то, чтобы у нас была настоящая семья.
Марта улыбнулась. За окном метель начинала стихать. Сквозь тучи пробивались редкие звёзды. Завтра будет ясный морозный день.
Она подумала о той женщине, которая писала дневник шестьдесят лет назад. Интересно, как сложилась её жизнь? Смогла ли она построить то, к чему стремилась?
Наверное, смогла. Иначе не сохранила бы дневник. Выбросила бы, как память о плохом. А она хранила. Может, надеялась, что кто-то прочтёт? Что поможет кому-то, как помог Марте?
— Мам, я есть хочу! — крикнул Костя из кухни.
— Иду!
Марта встала, отложила книгу. Обычные дела — накормить ребёнка, проверить уроки, уложить спать. Но теперь это не было обязанностью, которую нужно выполнять из страха. Это была просто жизнь.
Её жизнь. Которую она отвоевала. По одному «нет» за раз.
— Пап, ты кормушку доделал? — Костя заглянул в комнату.
— Почти. Завтра закончу.
— А можно я помогу?
— Конечно. Вместе повесим.
— Ура! Мам, мы завтра кормушку вешать будем!
— Отлично. Только сначала уроки сделай.
— Сделаю!
Мальчик убежал. Григорий посмотрел вслед сыну, потом на жену.
— Хороший у нас пацан растёт.
— Хороший.
— Не испортили.
— Не успели.
Они помолчали. Потом Григорий встал, подошёл к жене, неловко обнял.
— Прости меня. За всё.
— Ты уже извинялся.
— Мало. За восемь лет надо восемь тысяч раз извиниться.
— Не надо. Главное — что сейчас всё иначе.
— Да. Иначе.
За окном снег падал всё реже. Скоро совсем прекратится. А весна в этих краях приходит быстро. Ещё вчера сугробы, а через неделю уже ручьи бегут.
Марта думала об этом, накрывая на стол. О весне. О том, что всё меняется. Иногда медленно, по капле. Иногда быстро, как весенний снег.
Главное — решиться на первый шаг. Сказать первое «нет». Открыть первую дверь.
А дальше — дальше уже проще.
Хотя нет, не проще. Но возможно.
И это главное.
