Елена сидела за кухонным столом, обхватив ладонями чашку с мятным чаем. Вечер, на удивление, выдался тихим. Только тиканье старых настенных часов и шелест дождя за окном. Да и чай в этот раз — настоящий, без заварки из пакетика, как она любила. Сегодня был день, который она отмечала для себя как праздник — ровно год, как она оформила документы на свою первую, долгожданную, выстраданную квартиру.
Десять лет. Десять лет налоговых вычетов, переработок, работы в две смены, бесплатных отчётов для «своих» и отказов от отпуска, потому что «ну кто, если не ты, Леночка?». И вот — трёшка в панельной многоэтажке, с нормальной кухней, окнами на парк и… абсолютно своим воздухом. Никто не говорил ей, где поставить кресло, какого цвета будет постельное белье, и почему нельзя оставлять чашку на подоконнике.
— Ну, как поживаешь, хозяйка? — Андрей ввалился на кухню как ураган: шлёпки по ламинату, шапка на затылке, куртка наполовину расстёгнута. Запах сигарет вперемешку с весенней грязью.
— Без тебя — даже уютно, — хмыкнула она, не поднимая глаз. — Закрой дверь, сквозит.
Андрей закрыл. Не потому что услышал, а потому что сам замёрз. Прошёл мимо неё, заглянул в кастрюлю, фыркнул и достал банку пива из холодильника.
— Ты бы, кстати, не молчала. Я вот думаю, может, уже пора взрослые решения принимать.
— Ты впервые решил купить себе носки? — спокойно отозвалась Лена. Она уже знала, что за «взрослые решения» сейчас начнутся.
— Нет, серьёзно. Ирке надо помочь.
И вот оно.
— Она же твоя сестра, Лен. Она сейчас как раз на взлёте. Курсы закончила, клиентов ведёт, уже даже помещение присмотрела.
— А у меня что, амнезия? Она же бросила курсы два раза подряд. — Лена вздохнула. — Андрей, я устала от этой темы. Это мой дом. И если ты забыл — мы в разводе. Год, как. Мы просто… живём пока вместе. Пока ты не найдёшь жильё.
Он сел, по-хозяйски раздвинув ноги и уставился в неё, как будто собирался дать мастер-класс по «влиянию глазами».
— Ну да, ты у нас вся такая самостоятельная. А кто тебе на первый взнос помог?
— Пятьдесят тысяч ты мне дал. Я тебе потом вернула шестьдесят. С процентами, потому что ты ныл, что «в долг, как банк».
— Я просто напомнил. Не бесись.
— Я спокойна. Но ты не для этого пришёл. Давай, выкладывай всё.
— Ирке надо всего два миллиона. Продай эту трёшку, купим ей салон, ты возьмёшь себе студию, тебе всё равно одной тут просторно слишком, а Ирка тебя потом отобьёт. Мы же семья, Лен.
Она замерла. Даже чай остыл, как будто испугался, что сейчас начнётся.
— «Мы»? Какая мы семья? У нас с тобой даже фамилии разные. У тебя на телефоне стоит «Катя ❤️», и ты, напомню, живёшь у меня.
— Катя тут при чём? — Андрей с видом обиженного барина развёл руками. — Я что, не могу с кем-то встречаться?
— Ты можешь хоть в цирке выступать. Но не у меня дома.
— Ты хочешь всё себе оставить? Вот прям всё? — Андрей начал закипать. — Я тебе детей не сделал, алименты не плачу, ты меня ни в чём не упрекаешь, но как только надо помочь кому-то кроме тебя…
— Всё правильно. У тебя совесть осталась только на словах. Ты хочешь, чтобы я отдала единственное, что у меня есть, ради девочки, которая трижды не доводила дело до конца?
Он вскочил, как будто её слова укололи его под рёбра.
— Ирка — талант. Её душит город, в ней — энергия, она горит!
— Пусть горит у себя дома. Ты думаешь, я десять лет на пенёчках жила ради того, чтобы подарить квартиру твоей сестре, которую я терпеть не могу?
— Вот оно, наконец. Ты её ненавидишь.
— Не ненавижу. Просто мне достаточно, как она однажды спросила, не торгую ли я по вечерам своим телом, потому что бухгалтеры столько не зарабатывают.
Андрей резко обмяк. Даже обиделся. Видимо, забыл про ту реплику.
— Ну… она ляпнула. Не со зла.
— А я не со зла оставлю тебя без крыши, если ты ещё раз поднимешь эту тему.
Он медленно подошёл к двери, пиво так и не открыл.
— Ты осталась одна. И ты будешь одна. Поняла?
— Страшно, — отозвалась она сухо. — Особенно если ты у меня в квартире. Кажется, как в общежитии.
Дверь хлопнула так, что с полки свалился старый магнит с Сочи. Не разбился — просто откололся угол.
Лена долго сидела в тишине. Потом встала, достала из морозилки вареники, кинула их в кастрюлю. Перевела взгляд на телефон. Три пропущенных от Татьяны Петровны. Мать Андрея.
Ну что ж. Сейчас начнётся вторая волна.
Татьяна Петровна пришла, как всегда, без звонка. Без предупреждения, но с пакетом из супермаркета и надушенной нотой укропа — духами, которые она считала «элегантными». За ней потянулся слабый шлейф холодного апрельского воздуха и женской правоты, натянутой на гордость, как старая кофточка на плечи.
— Леночка, привет-привет! — бодро воскликнула она, не разуваясь. — Я тут мимо шла. Ну как мимо — на рынок ходила. Думаю, дай загляну, а то всё одна да одна. Не по-христиански!
Лена, ещё в халате, с бокалом кофе, просто кивнула:
— Угу. Заходи. Только предупреждай в следующий раз. Я, бывает, голая хожу.
— Ну ты же не стесняешься! — засмеялась Татьяна Петровна, проходя внутрь, как танк в Париж. — И что за одиночество? Андрей у тебя есть. Семья.
— Бывшая. — Лена села обратно к столу. — И живёт он у меня временно. Пока штаны себе найдёт. Или хату.
— Лена, ну ты как с чужими-то? — села напротив, доставая из пакета киви, бананы и какие-то таблетки. — Я тебе как родная. Ты мне как дочка. С самого начала я тебя приняла.
— Приняла — это когда не называешь «сушёной бухгалтершей» в телефонных разговорах, думая, что я не слышу.
Татьяна Петровна вспыхнула, но собралась:
— Ну ты же сама знаешь, что это от любви! У меня ж язык без костей. Но я ж за вас всегда.
— Прям вижу. Особенно когда ты мне в глаза улыбаешься, а Ирине шепчешь, чтобы не затягивала с салоном, потому что «Лена долго не протянет — всё равно соскользнёт».
— Не перегибай. — Голос стал ниже, чуть напряжённой. — Я сюда пришла не ссориться.
— А зачем?
Молчание повисло, как удушающий платок. Потом Татьяна Петровна сделала то, что делала всегда, когда хотела сыграть на эмоциях — поправила очки, посмотрела в сторону и сказала:
— У Ирины снова начались панические атаки. Ты же понимаешь, это всё от безделья. Ей нужен смысл. Дело. А ты сидишь на квартире, как собака на сене.
Лена вздрогнула, но сдержалась. Отставила чашку.
— Она мне не дочь. Не племянница. Даже не подруга. Я ей ничего не должна.
— А Андрей? Он тебе кто?
— Был муж. А теперь — постоянный участник в моём кабинете. Я, между прочим, говорила ему уйти. Он цепляется. Надеется. Но не из любви, нет. Из удобства.
— Ты говоришь, как будто у тебя каменное сердце. — Татьяна Петровна покачала головой. — Мы ведь всё-таки одна семья. Была бы ты поумнее — подумала бы, как вложиться. Это инвестиция.
— Я не банк.
— Тогда ты просто эгоистка. — уже с нажимом. — Вся твоя независимость — это мнимая гордость. Да кому ты такая нужна со своими варениками и бухгалтерскими таблицами?
Лена резко встала.
— Хватит. Знаешь, что отличает самостоятельную женщину от вечной невестки? Та, которая вечно невестка — всё ещё жрёт чужие харчи и живёт на шее у бывшей.
— Ты сейчас о ком?
— О твоём сыне. Он живёт у меня. Спит у меня. Лежит на моём диване. И ты мне хочешь что-то сказать о семье?
Татьяна Петровна медленно поднялась, чуть дрожащими руками взяла свой пакет.
— Ты просто испугалась. Что Ирка выстрелит. Что у неё получится. Вот и держишься за квартиру, как за последнюю иллюзию контроля.
— Я держусь за результат десяти лет. За себя. А вы — за чужие шансы. Причём без стыда.
Женщина подошла к двери. Уже почти вышла. Но обернулась.
— Андрей всё ещё любит тебя. Ты просто сломала его.
— Он сам себя сломал. Я лишь отказалась клеить.
И всё. Щелчок замка, тишина. Только в прихожей остался запах духов и один киви, вывалившийся из пакета. Лена подошла, подняла. Помяла в руке. Киви был мягкий, спелый. Как будто знал, что его оставили не зря.
Телефон завибрировал. Андрей. Четыре сообщения. Потом — ещё два от Ирины. И одно голосовое.
«Лена, привет… Это Ира. Ты, может, думаешь, что я к тебе плохо отношусь, но это не так. Мне просто правда очень важно это всё. Если хочешь — давай встретимся. Я куплю кофе. Просто… давай поговорим.»
Ну вот и третья волна пошла.
Ирина сидела в кафе за стеклом, перебирая салфетку так, будто от её структуры зависела судьба мира. На ней был новый пиджак — с ценником ещё торчащей ниткой, и губы были накрашены на тон ярче обычного, как будто воевать шла, а не кофе пить.
Лена вошла спокойно. В пальто, без косметики, с прямой спиной и ясным, раздражённо-усталым взглядом.
— Привет, — сказала Лена, опускаясь напротив. — Ты просила поговорить. Говори.
— Я… ну… — Ирина запнулась. — Я правда не хотела, чтобы так вышло. Мы же не враги. Мы семья.
— Кто именно? Ты и я? Или ты, Андрей и мама — против меня?
— Лена, ну не начинай сразу с войны.
— А с чего начинать? С киви, которое твоя мама у меня оставила? Или с того, что мой муж обсуждает продажу моей квартиры без моего ведома?
Ирина вздохнула и наконец выплюнула:
— Слушай. Мне правда нужен шанс. Я знаю, что облажалась раньше. Курсы бросала, начинания сливала. Но сейчас — не так. Мне 33. Я или сейчас, или никогда.
— Так иди и сделай. Но не за мой счёт.
— Это не просто про деньги. Это… это про доверие. Про веру в меня.
— Ты хочешь, чтобы я показала веру в тебя продажей квартиры? После того, как ты пять лет морщилась, когда я приходила в гости, и шутила, что у меня «таблицы в голове вместо мыслей»?
Ирина вспыхнула:
— Да потому что ты всегда была идеальная! Всегда правильная, сухая, уверенная! А я — клоун. Мама всё для тебя пример ставила! Ты знаешь, каково это? Жить с ощущением, что ты — ошибка?
Лена замолчала. В кафе стало тихо, как бывает только в момент правды, которую никто не просил, но уже поздно не услышать.
— Ты правда думаешь, что у меня не было сомнений? — тихо спросила Лена. — Думаешь, я легко эту квартиру копила? Что я просто родилась с калькулятором и дисциплиной?
— Ты хотя бы знала, чего хочешь! А я…
— А ты привыкла, что тебе дадут. — перебила Лена. — И сейчас — снова ждёшь. Чтобы я продала, ты открыла, а если не получится — ну что ж, бывает.
— Это нечестно!
— Нечестно — это когда твоя семья считает, что я обязана. Что я — удобная ступенька. Без права на голос.
Ирина поднялась. Слёзы скатились, но она смахнула их резко, по-сухому.
— Ладно. Я поняла. Ты выиграла.
Лена встала тоже. Но не злобно. Просто встала — как человек, уставший не от разговора, а от постоянного недоразумения, длиной в несколько лет.
— Здесь не было игры. Я не выигрывала. Я просто наконец сказала «нет».
Вечером Андрей пришёл сам. С пакетом еды, с мятой рубашкой, с каким-то усталым, чуть жалким выражением. Как собака, которую выпустили погулять, а потом забыли впустить обратно.
— Мы можем поговорить? — тихо сказал он.
— Ты живёшь у меня. А не наоборот. Говори.
Он сел на краешек дивана, как подросток.
— Я всё слышал. И то, что мама говорила. И Ира. Я не знал, что всё так…
— Не знал или не хотел знать? — перебила Лена. — Это разные вещи.
— Лена, я всё испортил. Я вечно мечусь. Меня шатает. Но ты всегда была якорем.
— А знаешь, что делает якорь, если за него никто не держится? — Лена подошла ближе. — Он просто тонет.
Андрей вскинулся:
— Я… Я хочу всё вернуть. Исправить. Начать сначала.
Она смотрела на него долго. И в этот момент точно знала: любовь — не когда «привык», не когда «жалко», не когда «надо». А когда — «не могу без него, даже если бесит».
Она могла. И именно это было страшным, но освобождающим.
— У тебя два дня, чтобы собрать вещи. Потом — ищи квартиру. И не забудь киви, мама забыла.
Он смотрел, не моргая. Но уже без борьбы. Он понял.
Через неделю Лена сидела на подоконнике своей квартиры. С чашкой чая. С планом — не как выжить, а как жить. Впервые за долгое время — одной. Но не одинокой. Потому что внутри — был порядок. И внутри — было уважение к себе. А это, как выяснилось, гораздо важнее любого салона, сына, мужа или веры в чью-то «новую жизнь».
Телефон снова завибрировал.
Ирина. Голосовое.
— Лена, я поняла. И прости, если сможешь. Я буду пробовать сама. Без квартиры. Без всех. С нуля. Если получится — ты первая узнаешь. Если нет — тоже. Я больше не жду от тебя. Просто спасибо, что ты когда-то была.
Лена прослушала. Улыбнулась. Первый раз — по-настоящему.
