— Ты серьёзно сейчас? — Алина медленно опустила ложку в кружку, не отрывая взгляда от мужа. — Ты хочешь, чтобы я выплатила кредит… на золотой браслет твоей мамы?
— Ты ж получаешь нормально, — пожал плечами Игорь и сел напротив. — А у них с Иринкой сейчас сложный период. Мама на пенсии, ты в курсе. А Ирина… ну, у неё ребёнок, развод…
— Ребёнок и развод — это не причина покупать браслет за семьдесят тысяч! — голос Алины звенел от напряжения. — Вы вообще как это себе представляли? Что я просто скажу «ну да, конечно, дайте две»?
— Ну не начинай. Это подарок, понимаешь? Маме шестьдесят было. Круглая дата. Я думал, ты поддержишь.
— Ты думал… — Алина встала, отошла к окну. — Ты думал хоть раз, прежде чем меня в это втянуть?
Серая, холодная осень снаружи выглядела как обложка глянцевого журнала про депрессию. Мелкий дождь, лужи, и детская площадка, на которую даже голуби брезговали садиться.
— Ты сам не работаешь уже сколько, Игорь? — спокойно, почти тихо спросила она. — Четвёртый месяц? Или уже пятый?
— Слушай, я искал! — вскинулся он. — Но ты же сама знаешь, сейчас с работой — тяжко.
— Да, знаю, — Алина повернулась. — Именно поэтому я пашу как лошадь. По выходным, по вечерам, с клиентами, которые, между прочим, мне в одиннадцать ночи пишут, и требуют скидку на рекламную стратегию, потому что у них «малый бизнес».
— Ну ты ж маркетолог, ты ж любишь это.
— Я любила. До того момента, как поняла, что кроме меня в этой квартире никто ничего не делает. И ещё меня же и разводят.
— Это что, намёк?
— Это прямое обвинение, Игорь, — спокойно сказала Алина. — Ты и твоя семейка решили, что я — банкомат с голосовым управлением.
— Неправда. Никто так не думает.
— Правда, — усмехнулась она. — А ещё ты, конечно, «просто подумал», что я не против закрыть пятнадцать тысяч в месяц кредита за телефон Ирины, да?
— Ну ты сама говорила, что хочешь в ипотеку влезть, а это почти та же сумма…
— Господи, — она потерла лицо руками. — Ты реально не видишь разницы? Ипотека — это квартира. СВОЯ. А не чужие понты.
— У нас всё общее, ты забыла?
— Нет, Игорь, это ты забыл, что «всё общее» работает, когда оба в это вкладываются. А не когда один вкладывается, а второй выносит мозг и просит денег на подарки для мамы.
Он резко встал и подошёл ближе, сжав кулаки.
— Ты так сейчас говоришь, будто моя мама — никто! Это она тебя, между прочим, в дом пустила!
— В съёмную квартиру? Которую я оплачиваю? Да, помню. Как она мне на второй день сказала: «Алина, ты конечно девочка деловая, но уж больно командовать любишь». А знаешь, что меня добило? Когда она попросила копии моих премий, «на всякий случай, а то сын у меня доверчивый».
Игорь молчал. Это было правдой.
— Ты её тогда послала, — пробормотал он.
— Нет, я тогда промолчала. Но сейчас не промолчу, — голос Алины дрожал, но не от страха, а от ярости. — С этого дня я не собираюсь платить за ваши хотелки. Хочешь помогать своей маме? Работай.
— Ты… ты что, собираешься всё бросить? — он смотрел на неё, как будто впервые увидел. — Ради квартиры?
— Нет, Игорь. Ради себя. Я устала жить в состоянии «ещё немного, и он встанет на ноги». Ты не хочешь вставать. Ты хочешь, чтобы тебя не трогали, а вокруг всё само складывалось. Ну не будет так.
Она говорила тихо. Так тихо, как бывает, когда уже всё. Не на эмоциях. Не в слезах. Просто — точка.
Он плюхнулся на стул, выдохнул:
— Ты не понимаешь… Я просто хочу, чтобы моя семья не страдала.
— А я, значит, не семья? — тихо спросила Алина. — Или я — спонсор?
Он не ответил. Только смотрел в пол, где валялись его носки — вон те, с дыркой на пятке, которые Алина трижды выбрасывала, а он каждый раз вытаскивал обратно.
В этом было что-то очень символичное. Как и в их отношениях: вроде старое, дырявое, но выкинуть жалко. Хотя пора.
Вечером она не стала готовить ужин. Просто заварила лапшу быстрого приготовления и ушла в спальню с ноутбуком.
— Что, обиделась? — громко крикнул он из кухни. — Или это теперь твоя форма протеста?
— Нет, — ответила она, не поднимая головы. — Это просто всё, на что у меня хватает времени и сил. Ты же понимаешь, как это — работать.
Он не ответил.
Наутро Алина проснулась раньше него, тихо оделась, собрала вещи и положила на стол конверт с листочком. Там было коротко:
«Я ухожу. Я устала быть вашей инвестицией. Когда — решу сама. Куда — тоже. Не ищи. Лучше найди работу».
Вечером того же дня она сидела у подруги, с кружкой дешёвого вина и новой симкой в телефоне. На экране было двадцать три пропущенных вызова.
— Ну что, начинается вторая жизнь? — усмехнулась Оля, подливая себе.
— Начинается борьба за свою, наконец-то, — выдохнула Алина и чокнулась с подругой.
За стенкой кто-то включил сериал, с репликой: «Выбраться из болота можно, но сначала надо осознать, что ты в нём». Алина улыбнулась впервые за месяц.
В жизни наступают моменты, когда даже холодильник кажется предателем. Алина стояла посреди своей новой однушки, снятой в спешке через знакомых, смотрела на унылый белый «Атлант» и мысленно ругалась. Он работал, гудел, но внутри — пусто. Как и на душе.
Она уехала ночью. Без скандалов. Просто вышла, прихватив сумку и ноутбук, и больше не вернулась. Никакой истерики, даже слёз не было. Только стук каблуков по лестнице — и пауза, вечная, как тишина после землетрясения.
Телефон лежал на тумбочке, как мина. Не вибрировал. Не мигал. Тишина. Игорь не звонил. Нина Петровна, видимо, тоже решила взять паузу — или копит яд.
Алина сидела на табуретке и вела внутренний диалог с потолком:
«Вот скажи, уважаемый потолок: почему всё, во что я верила, превращается в кашу? Я работаю, стараюсь, думаю на пять шагов вперёд, экономлю, откладываю, верю в лучшее — а мне в лицо кидают чеки на браслеты и предлагают «помочь семье». Не своей, между прочим. А чужой. Потому что если муж не за тебя — он уже по другую сторону баррикад».
В дверь позвонили. Один раз, потом второй. Громко. Настаивали.
Алина встала, бросила взгляд в глазок. На пороге — Игорь. Не мрачный, не жалкий, нет. Как ни странно — даже бритый.
Открыла, не говоря ни слова.
— Привет, — Игорь кивнул, неуверенно улыбнулся, будто пришёл не к жене, а к начальнице на разбор полётов. — Можно зайти?
— А в чём повод? — спокойно спросила Алина, облокотившись на косяк.
— Поговорить. Не по телефону же…
— Ну заходи, — она отступила в сторону. — Только без театра. Табуретка одна, чайника нет, романтики ноль.
Игорь вошёл, осмотрелся. Криво усмехнулся:
— А ты быстро устроилась. Прям по-армейски: минимум вещей — максимум тишины.
— Спасибо за комплимент. Слушаю.
Он сел, сцепил руки.
— Ладно, не буду юлить. Мама, конечно, перегнула. Я это понял. Но ты тоже не железная леди. Надо было не уходить. Надо было просто сказать — «Игорь, давай без твоей мамы». Или крикнуть, послать, что угодно. Но не молча уходить. Это не разговор.
— Ага, — кивнула Алина, сдерживая злость. — И после того, как ваша «мама» кидала в меня кредитами, я должна была ещё остаться и пообсуждать детали? Может, баньку ей натопить и борщ сварить?
— Не надо. Я же не оправдываю. Просто ты ушла — и всё. Ни звонка, ни смс. Как будто мы чужие.
— А мы разве не чужие?
Игорь замолчал. Пару секунд он пытался найти что-то остроумное. Не нашёл.
— Я не хотел выбирать, — наконец сказал он, — просто мне тяжело. Я без работы, ты зарабатываешь, и я чувствую себя… никем. А мама — это мама. Она, может, и со своими заморочками, но она за нас переживает.
— За «нас»? Или за то, чтобы ты не умер с голоду без её указаний?
— Не утрируй.
— Я не утрирую. Я живу, Игорь. И ты должен был понять это раньше. Когда я тебе в марте говорила: «Давай жить отдельно от них». Когда я в апреле просила: «Найди работу, хоть курьером». Когда я в мае платила за твоего отца стоматолога, потому что «ну не откажешь же»!
Он вспыхнул:
— А я тебя не просил! Ты сама всё решала! Как будто я никто! Как будто у тебя план — и мне только шагать за тобой, не спрашивая!
— Так ты и не спрашивал. Тебя всё устраивало, пока тебе не сказали: «Дай карточку, мы купим браслетик, а Алина расплатится, она же с премией!»
Они оба замолчали. Воздух стал плотным. Где-то за стеной кашлянул сосед. Холодильник предательски хрюкнул.
— Я не знал про браслет, — сказал Игорь тише. — Правда. Я думал, что это мама с Иринкой просто пошли в магазин. А потом — звонки, банк, кредит. Я не знал, честно.
— Но ты встал на их сторону, — сказала Алина. — Ты сказал: «Ну, ты ведь можешь помочь». А я не могу. Ни им, ни тебе. Я — себе могу. Впервые за много лет.
Игорь вздохнул, встал.
— То есть ты не вернёшься?
— Я уже не там, Игорь. Даже если ты станешь миллионером — я не вернусь туда, где мне каждый день доказывали, что я лишняя. Ты выбрал не меня. Ты выбрал покой. А я выбираю жить. Не выживать.
Он кивнул. Повернулся к двери. У самого выхода обернулся:
— Жаль, что мы так. Но, может, это и правда лучше.
— Может быть, — согласилась Алина. — Только не звони мне больше. Мне нужно слышать себя, а не вас всех.
Он ушёл. Без хлопков дверью, без прощания. Просто шаги по коридору. И опять — тишина.
Алина подошла к окну. Вечер. Лужи, свет фар, какой-то мужик с шавермой на углу. Мир продолжал жить.
А у неё — впервые за долгое время — не было страха. Не было голоса, который шепчет: «А вдруг зря?» Потому что не зря.
Она не ушла. Она вышла.
Суд проходил в пятницу, в девять утра. Дело простое: иск о выселении. Но иски, как и конфликты, не бывают простыми, если за ними стоит семья. Даже бывшая.
Алина пришла заранее. В деловом костюме, с гладкими волосами и папкой в руках. Она больше не злилась. И не нервничала. Всё было решено. В ней — холодная уверенность. Как у хирурга перед операцией.
Квартиру, в которой они с Игорем жили два года, купили её родители. Деньги дали под залог участка, всё честно, всё документально. Алина числилась единоличной собственницей. А Игорь — просто жил. Удобно, с тёплым ужином и чистыми простынями.
После развода он съезжать не спешил. Более того — пригласил «маму с папой». Мол, квартира большая, а им с Алинкой теперь — всё равно. Алинки, правда, уже не было, но это, по мнению Игоря, детали.
В суде Игорь выглядел растерянно. В костюме с чужого плеча. Рядом — Нина Петровна. В боевом, чёрном, как на похороны. Может, и правда пришла прощаться.
Судья — сухая, уставшая женщина с потёртыми папками и сдержанным выражением лица — быстро вникла в суть.
— Квартира приобретена до заключения брака?
— Да, — твёрдо сказала Алина. — За мои личные средства. Вот договор, вот выписка из Росреестра.
— Ответчик, вы проживаете на основании чего?
— Я… Мы же были в браке, — начал Игорь. — Совместное хозяйство, всё общее. Я там ремонт делал, мебель собирал…
— А на чьи деньги была куплена мебель? — уточнила судья.
— Ну, Алины. Но я же тоже… вносил вклад…
— Документы о вашем вкладе?
— Нету.
Нина Петровна не выдержала:
— Мы, вообще-то, с мужем тоже помогали! У нас есть чеки! Вот!
Судья подняла брови:
— Чеки от 2019 года на покупку микроволновки и занавесок?
— Это был жест доброй воли! — вспыхнула свекровь. — А теперь она хочет нас выгнать! Как собак!
Алина не смотрела на неё. Только на судью.
— Я подала заявление, потому что в моей квартире сейчас проживают люди, не имеющие на неё никаких прав. Мой бывший супруг был предупреждён. Добровольно он не освободил жильё. Мною вызван участковый, составлен протокол. Я прошу суд — выселить их.
Судья вздохнула, посмотрела в бумаги.
— Суд постановил: удовлетворить иск. Обязать ответчика освободить жилое помещение в течение десяти дней.
Говорила спокойно. Как будто обсуждала закупку мела в школу. Алина услышала это и… не почувствовала ничего. Ни злорадства, ни торжества. Только усталость. И облегчение.
После суда Нина Петровна догнала её у входа.
— Ты довольна? Это твоя победа, да? Женщина без сердца!
Алина остановилась. Впервые за всё время — повернулась к ней лицом.
— Знаете, Нина Петровна… — сказала она тихо. — Победа — это когда ты возвращаешься домой, и там тишина. Без упрёков, без давления, без вечных кредитов. Без людей, которые тебя не любят, но живут за твой счёт. Я выиграла не суд. Я выиграла свою жизнь.
— Неблагодарная! — прошипела свекровь. — Мы тебя приняли! Я за тебя переживала!
— Вы за свой комфорт переживали. Не за меня. Вы мне даже чаю не налили, когда я вернулась с работы в десять вечера. А потом ещё сказали: «Ты, главное, мужа не теряй. Муж — это опора». Только ваш сын лежал на диване полтора года. Такая у вас, выходит, «опора».
Нина Петровна побледнела. Игорь молчал, стоял, как пень. Неловкий, серый, потухший.
— Игорь, — обратилась к нему Алина. — Я надеюсь, ты всё-таки съедешь добровольно. Без шума. Без полиции. У тебя есть десять дней. Не звони мне. Не пиши. Не рассказывай, как ты страдаешь. Это уже не моё.
Он хотел что-то сказать. Не смог. Только кивнул.
Через десять дней Алина приехала в квартиру. С новым замком в руках и мастером из ЖЭКа. За дверью — тишина. Ни чемоданов, ни вещей, ни запаха борща из бабушкиной кастрюли. Только белые стены и окна. И пыль.
Они съехали. Всё-таки ушли.
Хозяюшка вернулась.
Она надела перчатки, открыла окна и начала убираться. Медленно, основательно. Вымывала прошлое, вытирала пятна, стирала запах чужих людей.
И в этой чистке была не просто бытовая забота. Это был ритуал. Как будто сама жизнь наконец поставила точку — жирную, красивую, с восклицанием:
«Это теперь твой дом. И твоя тишина.»
