Мария Петровна сидела на диване в гостиной. Этот диван каждую ночь превращался в её спальное место. Утром его нужно было сложить, чтобы освободить проход.
Она смотрела, как её внук, маленький Ваня, бегает по комнате, играя в машинки. Сын, Игорь, прошёл мимо, на ходу натягивая свитер. Невестка Катя спешила в ванную. Все ходили мимо. Постоянно.
– Мам, ты завтракать будешь? – спросила Катя, выглядывая из-за дверного косяка.
– Да, доченька, буду, – ответила Мария Петровна, стараясь говорить бодро.
Она чувствовала, как с каждым днём её силы тают. Она продала свою однокомнатную квартиру, чтобы помочь Игорю и Кате купить просторную трёшку в новостройке. Они обещали ей отдельную комнату, «уютную старость рядом с родными», тепло, общение, стабильность. Ей было трудно жить одной после смерти мужа. Хотелось быть рядом с сыном, видеть, как растёт внук. И она согласилась.
Она старалась быть полезной, не мешать. Сидела с Ваней, когда Катя ездила по делам. Готовила, гладила бельё. Хвалила всё, что они делали.
Но с каждым днём становилось яснее: для неё в этом пространстве, таком большом и современном, не было места. Её комната, которую ей так торжественно обещали, оказалась проходным залом. Её вещи некуда было складывать – небольшой комод у стены — и всё. Уединения не было. Никогда.
Мария Петровна сидела у окна, глядя на двор. Листья на деревьях уже пожелтели, и она чувствовала, как холодок пробирается под кожу. Не только от осеннего ветра. От осознания своей полной беззащитности. Она понимала, что её вложение в эту квартиру – без каких-либо бумаг, без доли, без единой записи в документах. Формально квартира полностью принадлежала Игорю и Кате. Она была здесь гостем. Непрошеным, но вынужденным.
Её попытки внести хоть какие-то изменения, сделать своё пребывание более комфортным, воспринимались как капризы.
– Игорь, а может, мы в углу поставим небольшой шкафчик? – как-то спросила она. – Мне некуда вещи сложить.
Игорь отмахнулся, не поднимая глаз от телефона.
– Ну потерпи, мам, нам всем тесно. Ты же видишь, сколько Ваниных игрушек. Мы пока ремонт доделаем, потом посмотрим.
Ей всегда отвечали уклончиво, обещая что-то в туманном будущем.
Она начала бояться. Страх подкатывал к горлу холодной волной. Если что-то пойдёт не так, если они устанут от неё, если ей что-то не понравится – её могут просто вытолкнуть. Ни комнаты, ни прав, ни гарантий.
А она отдала им всё. Ради «совместной жизни», ради «уютной старости». Отдала свою единственную крепость, свою независимость. И теперь оказалась в безвоздушном пространстве.
Она вспоминала свою маленькую однокомнатную квартиру. Свой диван, который не надо было складывать утром. Шкаф, где висели все её платья. Тишину. И дверь, которую можно было закрыть. Плотно закрыть.
***
Катя сидела на кухне с подругой Олей, потягивая чай. На столе лежали рекламные проспекты кухонных гарнитуров.
– Ну, наконец-то мы купили свою квартиру, – сказала Катя, улыбаясь. – Не поверишь, Оль, десять лет по съёмным мотались.
Оля кивнула.
– Это да. А свекровь как? Прижилась?
Катя пожала плечами.
– Ну, прижилась. Куда ей деваться? Деньги её, конечно, очень помогли. Без них мы бы такую трёшку в новостройке не потянули.
Она наклонилась ближе к Оле.
– Она так-то в выигрыше. Живёт с нами, её кормят, ей не надо платить за коммуналку. А она ещё возмущается – проходная комната у неё, видите ли. Говорит, что уединения нет. А мы сами… Мы сами столько лет ютились. Нам тоже не сладко было.
Катя вздохнула.
– Она, конечно, помогает. С Ваней сидит, когда мне надо отлучиться. Готовит иногда. Но она сама хотела с нами жить. Сама отдала деньги. Никто её не заставлял. И мы её не выгоняем.
Игорь вошёл на кухню, чтобы налить себе воды. Он всё слышал. Каждое слово. Он знал, что Катя права. По-своему. Деньги матери действительно решили их жилищную проблему. Он чувствовал себя немного неловко, но молчал. Ему было неудобно перед женой. Да и «мама ведь не жалуется вслух», думал он. Она правда сама согласилась. Она же сама хотела. Значит, её всё устраивает. А если что-то и не так, то это мелочи, к которым нужно привыкнуть. Ведь семья же.
Он чувствовал лёгкое раздражение от её невысказанных претензий. Зачем она так смотрит? Зачем вздыхает? Неужели она не понимает, что они и так для неё всё делают?
***
Однажды вечером Мария Петровна решила поговорить. Она ждала, когда Ваня уснёт, а Игорь и Катя освободятся. Они сидели в гостиной, смотрели телевизор.
– Игорь, Катя, – начала она, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал. – Мне тяжело.
Они повернулись к ней.
– Что тяжело, мам? – спросил Игорь, но его взгляд был устремлен на экран телевизора.
– Мне тяжело… здесь. У меня нет своего угла. Нет возможности уединиться. Даже шкафа нет, чтобы свои вещи сложить. Я чувствую себя… на виду постоянно. Как будто я вам мешаю.
Игорь кивнул, но не поднимал глаз.
– Ну, мам, я же говорил. У нас тут пока всем тесно. Ты же знаешь, мы ещё не всё доделали.
Катя раздражённо вздохнула.
– Ну, мама, правда! У всех проблемы. Мы и так стараемся. Вы же сами хотели с нами жить! Мы же вас не заставляли!
Мария Петровна почувствовала, как внутри всё сжимается. Ей не дали сказать. Её просьбу восприняли как каприз. Как упрёк.
Она медленно встала с дивана. Пошла в угол, где стоял её небольшой комод. Достала из него свои вещи.
– Я ухожу, – сказала она, и её голос был глухим. – К подруге. Там хотя бы дверь можно закрыть.
Игорь поднялся с дивана.
– Мам, ты куда? Ты что, обиделась? Ну, не надо.
Его попытка остановить была слишком вялой, слишком неубедительной. Он сделал шаг к ней, но не протянул руку.
Мария Петровна посмотрела на сына. В её глазах была боль, но и какая-то новая, холодная решимость. Она уходила не из каприза. Она уходила, чтобы сохранить хоть какое-то достоинство. Чтобы не раствориться в этом чужом пространстве, которое поглощало её.
Она вышла из квартиры. Дверь закрылась за ней. Тихо.
***
Через две недели Мария Петровна сняла комнату у старой знакомой, тёти Веры. Скромно, без претензий, но с личным пространством. В комнате стоял её собственный шкаф, куда она могла сложить все свои вещи. Наконец-то ей не приходилось каждый вечер раскладывать диван, а утром прятать постель. У неё была своя кровать. И самое главное – дверь, которую можно было закрыть.
Игорь приехал к ней. Вид у него был помятый, виноватый.
– Мам, – начал он, присаживаясь на край кровати. – Вернись. Нам без тебя плохо. Ваня скучает.
Мария Петровна посмотрела на сына. В её глазах не было ни обиды, ни злости. Только печаль.
– Я вложилась не в квартиру, Игорь, – сказала она. – Я вложилась в вашу жизнь. В вашу семью. Я хотела быть рядом. Но жить чужой жизнью, быть для вас… мебелью, которая стоит в проходе, – я так больше не хочу.
Он пытался уговаривать. Обещал пересмотреть, найти решение.
– Нет, сынок, – она покачала головой. – Я не для того работала всю жизнь, чтобы теперь жить в проходной. У меня теперь есть своя комната. Своя дверь.
Игорь уехал. Подавленный, но так ничего и не понявший до конца.
В их трёшке в новостройке стало тихо. Даже слишком тихо. В зале – диван и телевизор. Никто не раскладывает постель. Никто не готовит завтраки. Никто не гладит бельё. Никто не сидит с Ваней.
Игорь часто сидел в зале, глядя на пустой диван. И на пустое место, которое раньше занимала его мать. Место, которое он сам определил для неё.
Её уход стал для них наказанием. Она забрала с собой весь тот комфорт, который они считали само собой разумеющимся. Их большая, просторная квартира казалась теперь пустой и холодной, несмотря на новый ремонт. Это была их расплата за неуважение, за отсутствие человечности. И это было их новое, очень неудобное положение вещей.
