— Ну вот и всё, — сказала Анна, потянувшись и уставившись в потолок своей квартиры, где не было ни крика, ни запаха борща, ни разговоров ни о чьём давлении. Только она, тишина и новый торшер из IKEA, купленный исключительно из прихоти, а не потому что «скидка, бери, дочь, всё равно выкинут».
После развода прошло два года. Бывший муж — с его нелепыми рубашками в клетку и вечным нытьём о налогах — остался далеко позади. Анна к тому моменту уже жила в собственной трёшке, которую честно выкупила у бывшей свекрови за деньги с компенсации, банковского кредита и, как она теперь шутила, проданной души.
На работу она ездила в центр — маркетолог в крупной компании, не бог весть что, но стабильность, приличная зарплата и коллектив, где никто не устраивал истерики из-за оставленного стакана на столе. Да и кот у неё был. Вальяжный, упитанный, по кличке Григорий, потому что «как Гришка — всё себе, никого не любит, но живёт у меня».
Всё было ровно до вторника. Вторник, между прочим, день подлый — ни понедельник, ни середина недели. Просто так — и хрясть по башке.
Телефон зазвонил, как будто собирался прорваться в мозг сквозь ухо. Анна посмотрела на экран и, увидев «Мама», вздохнула. Слишком звонко.
— Алло, мам, привет, — лениво произнесла она, параллельно отодвигая чашку с кофе от кота.
— Анечка, доченька, привет, у нас тут новости! — Валентина Сергеевна не здоровалась, она сразу выкладывала козырь.
— Только не говори, что вы в лотерею выиграли, — пробормотала Анна, сдвигая брови.
— Почти, — оживлённо сказала мать. — Мы Сергею квартиру отдали. Всё по-человечески, нотариус, дарственная. А сами с папой к тебе переезжаем. Надо ж теперь где-то жить!
Анна сделала глоток кофе, чуть не подавилась и посмотрела на кота.
— Я, видимо, ослышалась.
— Нет-нет, всё в порядке. У Серёжки с женой детки растут, им простор нужен. А мы старые, нам много не надо. Вот в твоей трёшке нам самое то будет! В одной комнате мы с отцом, во второй — ты, а третью под кладовку или детскую оставим, вдруг у тебя ещё семья появится. Мы ж надеемся!
— Мама, стоп. Вы отдали свою квартиру брату и теперь решили поселиться у меня? Без моего согласия?
— Не драматизируй, Аня. Ты ж всегда говоришь, что одна жить скучно. Вот тебе и компания! Кстати, папа уже начал собирать чемодан, сегодня к вечеру будем. Не переживай, еду с собой привезём, папа любит котлеты из печени. Он ждал, что ты их оценишь.
— А кот меня после этого точно съест, — прошептала Анна в сторону Григория.
А потом ещё и блюёт будет неделю на ковер, — добавила она мысленно.
— Мама, — голос её стал ледяным, — ты отдала квартиру Сергею, который работает… кем он там работает?
— Он помогает одному человеку по бизнесу, — уклончиво сказала Валентина Сергеевна.
— То есть возит мебель на «Газели». И ты ему отдала квартиру. Потому что «семья». А ко мне, разведённой тридцатисемилетней женщине, вы с папой переезжаете. На ПМЖ. С котлетами. Мама, ты в своём уме?
— Анна, не истери. Мы — твои родители. Ты должна о нас заботиться. Или ты думаешь, мы будем до конца жизни одни с папой в однушке 1963 года? Мы эту квартиру тебе не оставили, кстати. Так что не жалуйся.
— Ага, зато теперь вы сами ко мне вселились, как прицеп, — пробормотала Анна, глядя на Григория, который в ответ флегматично зевнул.
Мать уже отключилась. Просто сообщила — и до свидания. Типичная Валентина Сергеевна: всегда знала, что и как должно быть, и если не совпадало — то проблема не в ней, а в других.
Через два часа Анна стояла у лифта. В холле раздавались звуки возни и хрипа папиного голоса:
— Валя, неси уже сумку! Я ж не верблюд, у меня позвоночник.
— Не хнычь, Коля, ты ж сказал, что хочешь жить ближе к детям. Вот, будем жить.
— Не с детьми, а у дочери! Это, Валя, разные вещи.
— Не начинай. Её квартира — наша семья. Всё общее. Или тебе в дом престарелых хочешь?
Анна открыла дверь, как хищник, настороженно. На пороге стоял папа — с двумя клетчатыми баулами, в одной руке был держатель для кастрюль, в другой — веник.
— Привет, дочка, — сказал он тихо.
— Привет, пап. Это всё?
— Нет. Ещё мамина люстра и твой старый телевизор. Мама сказала, что он лучше показывает.
Из лифта выплыла Валентина Сергеевна в пальто цвета «чай с молоком», с картонной коробкой, на которой было написано «очень нужное». Подозрительно напоминала коробку из-под мультиварки.
— Анна, ну как же ты нас не встретила? Я что, должна с тяжестями на себе тащить?
— Мам, у меня нет слов, — произнесла Анна, отступая назад. — Просто нет слов. Вы вторглись в мою квартиру, как…
— Как семья! — воскликнула Валентина Сергеевна. — В трудную минуту. Ты ж нам всегда говорила: «Если что — звоните!» Вот мы и позвонили. А теперь зови кота, будем знакомиться.
— Кот сам решает, с кем знакомиться, — сухо бросила Анна.
— А у него характер, как у тебя, — проворчал папа. — Сначала лапой по морде, потом под одеяло.
— Спасибо, папа, за сравнение, — устало ответила Анна. — Ладно. Кладите вещи. Но я ещё не сказала, что вы тут останетесь.
— А куда нам идти? — Валентина Сергеевна закатила глаза. — Мы теперь бездомные! А Серёжа с детками — в просторной двушке. Он ж ведь тоже сын.
— Вот пусть он и заселит вас, если вы так его любите, — выпалила Анна.
— Не ерничай. У него семья. А ты — одна. Вот и живи с родителями. Веселей будет.
Анна молча ушла на кухню и включила чайник. На душе было, как будто её окатили кипятком и заставили улыбнуться. Её собственная мать только что сообщила ей, что её свобода официально окончена.
А кот в этот момент запрыгнул на диван и недовольно замурлыкал.
Кажется, он понял раньше, чем я, — подумала Анна.
Теперь у нас дома будет три взрослых человека и один кот. Причём самый адекватный из них — кот.
На третий день после «высадки десанта» в лице родителей, Анна поняла: терпение — это не добродетель, а диагноз. Потому что человек с нормальной психикой не может спокойно наблюдать, как его трёхкомнатная квартира превращается в филиал пансионата для пожилых с элементами тотального контроля.
На кухне воняло жареным луком. В ванной поселился коврик с надписью «Гостям всегда рады» — тот самый, который Анна выбросила лет десять назад. И всё бы ничего, но этот коврик она узнала по дырке в углу и пятну от зелёнки в форме Чебурашки.
— Мам, зачем ты его достала? — сдержанно спросила она, глядя на Валентину Сергеевну, разложившую аптечку на весь обеденный стол.
— Какой коврик? — не отрываясь от сортировки таблеток, буркнула мать. — А, тот? Он впитывает влагу. А ты, между прочим, могла бы и сама подумать: мы не молодеем, нам не хватает заботы. Полы скользкие.
— Так можно было купить новый. У меня есть деньги.
— Деньги — это не главное, Аня. Главное — забота. Вот Серёжа заботливый. Он вон какую мультиварку подарил! И пылесос с водой!
— Он подарил на деньги, которые ты ему дала, переписав на него квартиру. Квартира стоит восемь миллионов, пылесос — девять тысяч. Сделка века.
— Ты опять считаешь. Всё ты считаешь. А вот Серёжа не считает. Он душой чувствует, что нам тяжело.
— Я душой чувствую, что у меня сейчас нервный срыв будет, — прошептала Анна и выдохнула. — Мам, ты отдала ему квартиру. Это было твоё решение. Но почему вы переехали ко мне, даже не спросив?
— Потому что ты — дочь, — строго сказала Валентина Сергеевна. — А дети должны заботиться о родителях. Или ты теперь как эти — эгоисты, что сдают родителей в дома престарелых, лишь бы не мешали?
— Мама, ты манипулируешь. И очень топорно, честно говоря.
— А ты неблагодарная, — в голосе Валентины Сергеевны задрожали нотки обиды. — Мы всё для тебя. Ты родилась — мы тебе пелёнки, мы тебе школу, институт, всё оплатили. А теперь ты нас выгоняешь. Так и запишем: дочь выставила пожилых родителей на улицу.
— Вас никто не выгоняет. Пока. Но вы и не живёте здесь — вы здесь как… как саранча. Всё под себя. Даже кота напугали — он третий день из шкафа не выходит.
Из спальни вышел отец, почесывая живот. Был он в семейных трусах с пальмами и старой футболке, на которой выцвело слово «Сочи».
— Ань, ты бы на кухне убралась, что ли, — сказал он, зевая. — А то там со вчерашнего котлеты, и чайник течёт.
— Пап, это не ты на кухне жарил селёдку на оливковом масле?
— А что? Ароматно. Пахнет по-домашнему. Аня, ты ж одна жила, там не пахло ничем, кроме твоей парфюмерии. А теперь — уют.
— Это не уют, это оккупация, — буркнула она. — Причём с селёдкой.
Отец сел за стол и начал складывать пасьянс из чеков, найденных в её сумке.
— Ань, ты в «Пятёрочке» на пять тысяч купила? А что там можно накупить на пять тысяч?
— Пап, ты сейчас мою жизнь анализируешь по чекам?
— Ну а что? Ты ж наша дочь. Нам надо знать, чем ты живёшь. Может, зря ты на эти бадьяны тратишься. Или на финики. Кому нужны финики?
— Мне. Я их ем.
— Сама? Или к тебе кто-то ходит? — с подозрением прищурился папа.
— Пап, у меня нет мужчин. Ни с финиками, ни без. Потому что у нормальных мужчин есть свои квартиры. И нет мамы в прихожей.
Вошла Валентина Сергеевна с миской салата, явно заправленного маслом, из которого можно было выжать поллитра.
— Вот, ешьте. Всё сама сделала. Аня, налетай. С папой мы уже ели.
— Мам, ты не оставила мне салата. В смысле, вы его съели. Я просто сейчас узнала, что он существовал.
— Ну так возьми себе хлеб. Мы тебе оставили.
Анна опёрлась на спинку стула. Кот Григорий, выбрав момент, вылез из шкафа, посмотрел на собравшихся и вернулся обратно. Мудро.
— Мама, — голос у Анны дрогнул, но она выровнялась. — У нас будет разговор. Сегодня. Вечером. Серьёзный.
— Только не сейчас, — отмахнулась Валентина Сергеевна. — Мне сериал скоро. «Судьба женщины». Там как раз дочь бросает мать. Прямо как у нас. Очень поучительно, кстати.
— Отлично, — Анна поднялась. — Тогда после «поучительного» сериала и поговорим. Только знаешь, мама… в этом сериале будет неожиданная развязка.
Вечером родители сидели на кухне. Употребили по полстакана домашнего вина «из Болгарии», которое папа хранил «на случай, если Путин приедет». И как раз успели к моменту, когда Анна, в халате, вышла из комнаты и сказала:
— Так. Теперь слушайте меня. Я больше не могу. Я вас люблю. Правда. Но я тридцать семь лет живу не для того, чтобы меня опять учили, как правильно ставить чайник и почему нельзя покупать кинзу.
— А что кинза? — перебил папа. — Она ж воняет.
— Вот именно! — вскрикнула Анна. — Я её ОБОЖАЮ. А вам воняет. Всё вам воняет! Моя еда, мой кот, мой график, мой выбор. Вы переехали ко мне, даже не спросив. Переписали квартиру на Сергея, который весь такой «семья», но ни копейки вам на жизнь не даёт. А теперь вы тут, и я, взрослая женщина, чувствую себя как в восемь лет, когда не доела манную кашу.
— Так ты её и сейчас не доедаешь! — вскинулась мать. — У тебя гастрит, потому что ты питаешься всякой фигнёй! И одна живёшь! А вот Серёжа…
— МАМА! — Анна вскочила. — Хватит! Прекрати произносить это имя в моём доме. Потому что, пока вы тут живёте, это Мой. Дом. А не его. И не ваш. Мой. Я работала. Я платила ипотеку. Я не просила ни копейки. Я с ума сходила после развода, одна! Где вы были? А теперь пришли — с пылью, с люстрой, с селёдкой и воспитанием. И всё. Хватит. Уезжайте. Куда хотите. Хотите — к Сереже. Хотите — снимите квартиру. Хотите — верните свою. Но жить тут вы больше не будете.
Молчание повисло в воздухе, как пар от кипящего чайника.
Папа тихо отставил чашку. Валентина Сергеевна медленно поднялась, словно от слов дочки ей стало физически нехорошо.
— Я не думала, что ты способна на такое, — прошептала она. — Своих родителей… выгнать.
— Я не выгоняю. Я защищаю себя. Хоть раз. За тридцать семь лет. Прости, мама, но я не Сергей.
— Это точно, — сухо сказала мать. — Сергей бы так не поступил.
— Именно. Он бы взял и уехал. И не вспоминал. Ни про родителей, ни про долги, ни про квартиру.
Отец встал, подошёл к дочери, посмотрел внимательно.
— Ты правда нас выгоняешь?
— Я прошу вас уйти. А ещё — начать жить, как взрослые люди. Не перекладывая всё на детей. На одного, который всегда виноват.
Он молча кивнул. А потом вдруг почесал затылок и буркнул:
— А знаешь… У Серёжи ремонт до сих пор не закончен. Жена его ноет. Может, и правда, гостиницу пока снимем. А там — видно будет.
Мать ничего не сказала. Просто повернулась и пошла собирать свои таблетки обратно в коробку «очень нужного».
Анна села на пол. Кот вышел из шкафа, подошёл и ткнулся носом в её колено.
— Ну что, Григорий. Кажется, мама взрослеет.
Родители уехали. Не сразу, конечно. Сначала Валентина Сергеевна устроила мини-спектакль с чемоданами, театрально обронив фразу: «Хорошо, хоть ноги пока носят, а то бы вообще на улицу выкатили». Потом был второй акт — звонок Сергею с требованием «приютить родную мать, которую унизили и изгнали», на что тот неопределённо промычал, что «у него тут ремонт, и вообще Настя против».
В итоге они сняли однушку в соседнем районе. Папа даже нашёл, как водится, по знакомству, с «оптимальной планировкой и видами на бетон».
Анна осталась одна. Дом снова наполнился тишиной — той самой, за которую она раньше платила ипотеку, нервы и одиночество. Теперь тишина была заслуженной. Выстраданной. И даже кот Григорий, походив по комнатам, наконец выдохнул — перестал есть по ночам и снова стал носить мышь Анне в тапок. Так, по-кошачьи, демонстрируя: «Ты у меня главная. Пока.»
Прошло две недели. С Валентиной Сергеевной было затишье. Ни звонков, ни сообщений, только однажды — голосовое на три минуты, где сначала был кашель, потом тихое всхлипывание и в конце — «Ну, если совсем забудешь нас — не переживай. Мы поймём. Мы ведь уже никому не нужны.»
Анна не ответила. Хотя хотелось. Но она знала: стоит начать — и её снова затянет в водоворот вины, заботы, гнева и бесконечной благодарности за жизнь, которую она и так уже живёт.
На третий четверг без родителей в дверь позвонили.
— Мы к вам! — бодро сказал мужчина в рабочем костюме, позади него маячил второй, с рулеткой. — Замер кухни.
— Простите, какой кухни?
— Тут заказ на угловую кухню с фасадами «венге-ваниль». На имя Валентины Сергеевны.
Анна открыла шире.
— Валентина Сергеевна не живёт здесь.
— Ну, адрес тут. Просили доставку и установку.
— Минуточку, — она позвонила матери.
— Да, — хрипло ответила та. — Что?
— Ты заказывала мне кухню?
— Ну не тебе, конечно. Просто — нам. Там всё устарело, всё не так. Мы ж тут будем снова. Когда ты остынешь. А то ты сейчас на эмоциях.
— Ты заказала кухню в мой дом, в котором ты больше не живёшь?
— Аня, не будь истеричкой. Это называется забота. Кухня — как символ. Новая жизнь, новое понимание. Всё будет по-другому. Мы научимся не мешать. И вообще, ты должна радоваться, что у тебя такие родители. А не какие-нибудь…
Анна сбросила звонок. Спокойно, не резко. А потом посмотрела на мастеров:
— Отменяйте. Простите, ошибка. И давайте я вам хотя бы кофе налью. Без венге-ванили.
На следующий день она всё-таки позвонила Сергею.
— Да?
— Привет. Это я.
— Понял. Что-то случилось?
— У тебя родители живут?
— Эээ… Ну, формально — да. Но они вроде бы снимают. Настя не выдерживает маму.
— Кто бы мог подумать. Слушай, у меня предложение.
— Ты про родителей?
— Нет. Про квартиру. Ту, на тебя оформленную.
Он замолчал. Очень долго.
— Анна, если ты хочешь начать… ну, как бы разбираться, то я сразу скажу: мне эта квартира не нужна. Я вообще не хотел. Это всё мама. Она сказала: «Ты мальчик, ты главный. И вообще — ты ближе к ней будешь, всегда подстрахуешь». А потом — бах, ты отказалась от неё, и всё легло на меня.
— Так верни её.
— Не могу. Они в ней прописаны. И Настя против. Говорит: «не лезь, это осиное гнездо». Я что, против Насти пойду?
— Сергей, ты взрослый человек. Ты принял эту квартиру, как минимум. Значит, неси ответственность. Или верни. Деньгами, бумагами, чем угодно. Но я — больше не девочка на подхвате. Я больше не «Аннушка, помолчи, ты же девочка». И не «ну ты сильная, ты справишься».
Он молчал. Потом сказал тихо:
— Ты изменилась. Стала… какая-то.
— Цельная, Сергей. Я стала цельная. Неудобная. Независимая. Настоящая. И очень, очень злая.
Она сбросила.
Спустя неделю всё произошло сразу.
Сергей перевёл родителям часть денег, те — внесли залог за новую квартиру. Причём мать, как выяснилось, из «принципа» выбрала дом без лифта, на пятом этаже. Видимо, чтобы героически подниматься и страдать.
Анна заказала себе новую кухню. Светлую, без венге, без фасадов из сна «образцовой хозяйки». Простую, как она сама. С выдвижными ящиками — чтобы прятать нервы, слова и компромиссы.
А потом… она пошла в ЗАГС.
Нет, не по мужика. Пока нет. Она пошла менять документы — вернуть девичью фамилию. Потому что, как она сказала девочке в окошке:
— Моя фамилия не от мужа. И не от родителей. Я сама её выбрала. И сама буду с ней жить. Как с собой.
Валентина Сергеевна не звонила три недели. Потом, конечно, позвонила.
— Аня. Я… просто хотела узнать. Ты как?
— Хорошо. Даже — свободно.
— Ну… это главное. Мы тут осваиваемся. Папа лестницу проклинает. Я — соседку. А Сергей вчера… да неважно. Главное — ты прости, если что. Мы же как лучше.
— Знаю, — кивнула Анна. — А теперь я — как лучше. Для себя.
— Ну и молодец, — голос у Валентины Сергеевны был странно тёплый. — Сильная ты. Наверное, это правильно.
— Да. И знаешь, мама… если захочешь просто в гости — так, без вещей и морального капитала — приезжай. Я не против. У меня тут кот, новые ящики… и я.
— Приедем, — пообещала мама. — Как люди. По-человечески.
— Вот это будет по-настоящему.
Анна положила трубку. Включила чайник. Взяла финики. Кот Григорий, как всегда, пришёл, уселся рядом и шлёпнул лапой по щиколотке.
Он, как и она, знал — настоящая семья не та, что живёт с тобой. А та, что умеет уйти — и вернуться правильно.
