На кухне пахло свежемолотым кофе, мокрой тряпкой и стиральным порошком с ароматом «утренней росы», который Мария ненавидела всей душой. Пах он не росой, а чем-то кислым, как недосушенные полотенца в старом общежитии, где она жила во время учёбы. Но закончился её любимый «лаванда и хлопок», а Иван, конечно же, забыл купить. Как обычно.
— И сколько можно говорить: пиши мне список, я ж не телепат, — бурчал он накануне, выгружая из пакета пачку дешёвых сосисок и три огурца. Всё. Ни хлеба, ни масла, ни сыра. И это называлось «сходить в магазин»?
Мария вздохнула, поёжилась от сквозняка — где-то оставили форточку, — и включила чайник. За окном уже было серо, хотя только шесть вечера. Октябрь. Самое мерзкое время: ни лета, ни зимы, всё какое-то подвальное и слякотное.
Она села за стол, обхватила ладонями кружку, подумала о том, что когда-то эта квартира была тихим островком свободы. После работы — сюда. Тапки, халат, сериал про адвокатов и ужин, не состоящий из «поесть побыстрее и убежать от разговоров». А теперь — постоянное напряжение, будто на нейтральной территории под дулами автоматов.
— Маш, я у Миши задержусь, — сообщил голосом «я невиновен» муж, сунув голову в кухню. — У него опять с деньгами беда.
— Да ты что, — спокойно ответила она, не поднимая взгляда. — Он ж миллионы крутит, говорил. Или опять кредит на маму повесили?
Иван поёрзал на пороге, потом всё-таки зашёл, сел напротив, потянулся к печенью, которое она только выложила.
— Не начинай. У него сейчас реальный завал. Долги после той истории с машиной остались, теперь ещё квартиру арендатор затопил — ремонт надо делать.
— Пусть делает. Или мы теперь семья скорой финансовой помощи?
— Маш…
— Что «Маш»? — подняла она взгляд. — Опять в долг дашь? Или из нашей заначки на поездку в Питер, которую ты мне обещал уже полгода?
Он помолчал. Помолчал так, как умеют только мужчины, у которых внутри уже всё решено, но они надеются, что пронесёт.
— Миша просил пятьдесят тысяч. — Иван выдал это, будто сообщал, что у соседа крыша течёт. Вроде неприятно, но тебя это не касается.
— Ну, замечательно. А мне, значит, поход к стоматологу отменить, да? Или может бабушкины украшения начнём сдавать, чтоб Миша «ремонт» делал? — она нарочито медленно допила кофе и встала, пошла к раковине. — Я не согласна.
— Ну почему ты такая… категоричная? Это же брат. У него нет никого, кроме нас.
— А у меня, прости, кто? Я тебе жена или домработница с функцией банкомата? — Она повернулась к нему. В глазах — ледяная ярость, а голос — спокойный, как у нотариуса при завещании.
И вот тут началось.
— Я думал, ты нормальный человек, — вздохнул Иван. — У тебя своя квартира, стабильная работа. Миша в жопе — ему помочь надо. Это семья.
— Интересно, а мне кто поможет, когда я в «жопе»? Или я не семья?
— Мария, ты драматизируешь…
— Нет, милый, это ты инфантильничаешь. Сколько уже он занимал? Десять, двадцать? Или ты сам счёт потерял?
Скрипнула входная дверь. Сначала они не обратили внимания, но голос был узнаваем.
— Артёмушка, ты дома? — протянула Валентина Петровна, как будто только что со сцены сошла. — Ой, а я вам тут булочки принесла. С корицей. Маша, надеюсь, не аллергия?
У Марии действительно не было аллергии. Просто на корицу у неё теперь — нервный тик.
— Здравствуй, мама, — сухо сказала она. — Как же без вас. Прямо чувствовала, что вы скоро будете.
— Я всего на минуточку. — Свекровь улыбалась, как будто у неё не жизнь, а прямая трансляция семейного счастья. — А Мишеньку жаль. Такой хороший мальчик, а кругом — предатели. Даже родная кровь…
— Вы это намекаете, что я — предатель? — перебила Мария.
— Я не намекаю. Я прямо говорю. Когда в семье беда — нужно объединяться, а не пальцы гнуть.
— Ага. Особенно те, кто беду создаёт, — хмыкнула Мария. — Мишенька же у нас чист как стеклышко. Только денег вечно нет.
— Машенька, ты не понимаешь. У мужчин бывают трудности. Главное, что он старается.
— Он старается находить новых лохов, — тихо добавила Мария, но Валентина Петровна уже переключилась на сына.
— Артём, ты дашь брату, да? Ты же не бросишь его?
Иван промычал что-то вроде «посмотрим», и тут Мария поняла — всё. Она в этом доме — просто статист. Кошелёк с ногами. Звук в телевизоре.
— Ну, я тогда пойду, — сказала она спокойно и даже улыбнулась. — К себе.
— В смысле? — опешил Иван.
— В прямом. В свою комнату. И на работу завтра рано. А вы тут с мамой и братом — объединяйтесь. Семья же.
Она вышла, захлопнула за собой дверь и пошла собирать сумку. Без истерики, без громких слов.
В ванной гудел бойлер, из крана капала вода, в шкафу висело платье, которое она купила, когда ещё была «замужем и влюблена».
Теперь она была просто — Мария. Пока ещё с фамилией мужа. Пока.
Мария проснулась на диване в зале от стука в дверь. Было ещё темно, телефон показывал 06:14. Звонок был коротким, настойчивым, как будто курьер спешит с заказом. Но никакого заказа она не ждала.
Она накинула халат и, зевая, подошла к двери. За порогом стояла соседка, тётя Лида, с вечно встревоженными глазами и халатом с кривыми цветами, который наверняка пережил ещё советские времена.
— Маш, ты прости, что рано… Но ты там не пугайся, к вам какие-то ходили. Молодые, в чёрном. Вчера вечером. По лестнице туда-сюда, к Иванище вашему звонили, что-то говорили. Один вон даже курил у лифта — я ему сказала: у нас тут вообще-то не помойка.
— Что за люди? — мгновенно проснулась Мария. — Вы что-то слышали?
— Да вроде… Я случайно, — замялась тётя Лида. — Один сказал: «Ну что, не отдаст — значит, оформим дело». И номер какой-то диктовал. А потом: «Скажи брату, пусть не тупит. Мы найдём, даже если прячется». Ты там это… аккуратнее, ладно?
Мария кивнула. От соседки запахло лавандой и тревогой.
Когда дверь захлопнулась, она села прямо на ковёр, обняла колени. В голове бешено крутились мысли: коллекторы? уголовники? долг? какой ещё долг?
Через час она стояла на кухне у матери.
— Да ты с ума сошла! — воскликнула Татьяна Павловна, крепкая женщина в халате с ёжиками и вечным подозрением в голосе. — У тебя в доме бандюки ходят, а ты всё про «семью» думаешь? Да гони ты их всех поганой метлой! И Ивана, и его «золотого братца», и эту ведьму — Валентину Петровну!
— Мам, ну не так всё просто, — устало возразила Мария.
— А что сложно? Квартира твоя? Твоя. Деньги твои? Твои. А муж у тебя — паразит. Извини, дочка, но это так.
Мария наливала себе чай, но руки дрожали.
— Они уговаривают меня… — начала она тихо. — Продать бабушкину квартиру. Вторую. Якобы “выйти из ситуации”.
— Что?! — голос матери подскочил до потолка. — Да чтоб я этого Артёма собственными руками не придушила! Ты что, вообще мозги потеряла?! Это же наследство! Это твоя подушка безопасности!
— Я знаю… Но если там правда опасно. Эти люди… они могут прийти снова. К нам. К тебе. — Она посмотрела на мать. — А я не могу жить в страхе.
— Так, стоп. — Мать положила ладонь на её руку. — Если ты сейчас сдашься — ты им откроешь дверь навсегда. Они втроём будут доить тебя, пока ты не останешься в одной майке.
Вечером Мария всё-таки согласилась встретиться с Артёмом. Он ждал её в кафе у метро, нервно помешивая кофе, хотя сахара туда не добавлял.
— Маша, ну не сжигай мосты, — начал он сразу. — Я понимаю, ты злишься, но…
— Не злюсь. Я в ужасе, Артём. Ко мне домой пришли люди. Угрожали. Из-за твоего братца.
— Я знаю. — Он опустил голову. — Они звонили мне тоже. Но всё можно уладить. Им просто надо вернуть долг. Не полностью. Частично. Мы с Мишей договорились.
— Мы с Мишей договорились, — передразнила она. — А меня вы забыли спросить? Это мои квартиры. Мои деньги. Моя жизнь.
Он вздохнул, попытался взять её за руку. Она отдёрнула её.
— Слушай… Он не справился. Признал. Сейчас он реально на грани. Скажи, ты бы смогла спать спокойно, зная, что из-за тебя…
— Из-за меня?! — голос сорвался. Люди в кафе обернулись. — Это я виновата, что твой брат мошенник? Что вы залезли в долги, как в болото, и теперь вымогаете у меня деньги, как будто я выиграла лотерею?
Артём сжал губы.
— Это же всего лишь квартира, Маш.
— Это моя жизнь. И моя бабушка. Это последнее, что у меня от неё осталось. И ты хочешь, чтобы я её… продала? Для кого? Для Миши? Чтобы он что, начал с нуля и через полгода снова вляпался в «схему века»?
Он молчал.
— Я поняла. — Мария поднялась. — У тебя приоритеты. Брат — выше жены. Мама — святыня. А я — банкомат с бонусом «обед готов и не шумит».
— Не так всё, Маш…
— Именно так. — Она надела пальто. — Я подала на развод.
Домой она вернулась уже поздно. На автоответчике — три пропущенных от Артёма, один от свекрови и, на закуску, голосовое сообщение от Миши: «Маша, ты не понимаешь, как мне сейчас хреново. Но ты — как чужая. Обидно».
Она выключила телефон. Села на пол в своей квартире. Достала из шкафа старую деревянную шкатулку, которую бабушка хранила на антресолях. Та самая, с украшениями.
Бабуль, я всё сделала правильно?
Она не знала.
Но впервые за долгое время — чувствовала себя наедине с собой. Без вранья. Без манипуляций. Без страха.
После развода прошло три недели.
Три недели тишины, кофе без чужих кружек в раковине, ванной без волос свекрови на мыльнице и вечеров без нервных разговоров о «Мишеньке, который просто попал в трудную ситуацию».
Мария жила в своей квартире — той самой, бабушкиной, с высокими потолками, старым, но добротным паркетом и лампой на кухне, которая слегка моргала при включении. Было одиноко. Иногда даже гулко. Но свободно.
Она впервые за долгое время просыпалась без боли в животе. Без тревоги. Без желания кого-то успокаивать, сглаживать, подставлять плечо. Она жила — для себя.
На работу она вернулась почти сразу. Улыбнулась коллегам, кивнула начальнику, включила компьютер. Только вот в душе всё ещё оставалась щель — как будто из неё выдернули что-то тяжёлое, но знакомое. Токсичная привязанность. Синдром спасателя.
Но всё было бы почти по сценарию счастливого освобождения, если бы не звонок. Он пришёл в конце месяца, как по заказу.
— Маш, прости, что звоню… — голос Ивана был хриплым, простуженным. — Я знаю, у нас всё уже… закончилось. Но мне нужно тебя предупредить.
Мария молчала. Держала телефон, как гранату.
— Миша пропал. Его ищут. Но дело не в этом. Эти люди… Они приходили ко мне. Сказали, что теперь ты одна. Что у тебя есть квартира. Что если ты не подключишься, то…
— Артём. — Она прервала его. Голос — холодный, чёткий, как металл. — Если кто-то ещё раз подойдёт к моей двери, я иду в полицию. С заявлением. И это уже не разговор между бывшими. Это уголовка. Ясно?
Молчание. Потом тихое:
— Я понял. Прости. Просто… Я не знал, к кому ещё…
— У тебя же есть мама. И брат, где бы он ни прятался. Обращайся к ним.
Она отключила. Сердце стучало так громко, что казалось, соседи услышат. В груди всё сжалось, вспотели ладони. Но внутри — уверенность. Железная. Суровая.
Я не обязана больше. Я не должна. Я не жертва.
На следующий день Мария купила железную дверь. С глазком и бронепластиной. Позвонила юристу — проверила все документы на квартиру, записала доверенность на мать и поменяла пароль от всех банковских приложений.
А вечером… звонок в домофон.
— Кто?
— Это Валентина Петровна. Мне надо с тобой поговорить.
Она хотела сбросить. Рукой уже потянулась к кнопке, но потом вдруг… нажала.
На пороге стояла свекровь в бежевом пальто и с виду вполне приличном виде. Но глаза… глаза были настороженные, с привычной смесью жалости к себе и упрёка к другим.
— Мария, я не стану долго. Просто скажу — ты совершаешь ошибку. Мы семья. Как бы ни было сложно, но семья должна быть вместе. Надо прощать.
— Это ты себе скажи, когда будешь в следующий раз риться в чужих вещах, — спокойно ответила Мария. — Сколько ты тогда успела вынести из шкатулки?
— Это клевета! — возмутилась Валентина. — Я просто смотрела, не потерялась ли та брошь, которую бабушка…
— …оставила мне. Только мне. — Мария смотрела прямо, без дрожи. — Уходи, Валентина Петровна. У меня нет ни желания, ни повода обсуждать, кто и кому семья.
— Ты эгоистка. — свекровь швырнула. — Думаешь, ты такая одна страдаешь? Ты ведь всё разрушила! Всё!
— Да, — кивнула Мария. — Разрушила. Потому что надо было. Потому что это был дом не любви, а вымогательства. Потому что больше не собираюсь быть «хорошей девочкой».
Свекровь фыркнула и пошла вниз. Криво дернулась у лестницы, но удержалась. Не упала. Жаль, — почти машинально подумала Мария. Потом тут же себя одёрнула: нет, не жаль. Просто… достаточно.
Через пару дней пришёл вызов в полицию. Свидетель. По делу о мошенничестве. Миша фигурировал как организатор. Были пострадавшие, липовые договоры, фальшивые квитанции, даже фиктивные долги.
— Вы говорите, что не знали, куда он потратил деньги? — спросил следователь.
— Я знала только, что у него никогда не было тормозов, — честно ответила Мария. — И что семья у него — это то, с чего можно брать. Без возврата.
Следователь кивнул. Потом, почти по-человечески, сказал:
— Не переживайте. Такие, как вы, долго не тянут. У них инстинкт выживания включается в последний момент.
— Надеюсь, не у всех, — криво усмехнулась Мария.
Весна вступала в свои права. На улице пахло мокрым асфальтом и предчувствием чего-то нового.
Мария шла по парку, не торопясь. С сумкой на плече и лёгкостью в походке. Впереди шла молодая пара — девушка в ярком пальто и парень с рюкзаком. Они смеялись. А потом он подал ей руку — не потому что надо, а просто так. От тепла.
Мария улыбнулась. У неё тоже будет так. Но с другим человеком. И — другой жизнью. Где её границы — это не просто слова, а бетонные стены. Где никто не придёт и не скажет: «А давай ты нам дашь всё, что у тебя есть — ну ты же добрая».
Нет. Больше нет.
