— Так ты не вернёшься? — мать стояла в коридоре, скрестив руки на груди. — Сколько можно устраивать эти концерты?
Лена застегнула рюкзак и выпрямилась. Сумка с вещами тянула плечо вниз, но это была приятная тяжесть — вес свободы.
— Я уже всё сказала. Хватит.
Маргарита Викторовна дёрнула плечом:
— Смотри, потом не прибегай. Поймёшь, какая я плохая, когда одна в этом городе останешься.
В углу коридора притихла Настя, младшая. Смотрела сквозь чёлку круглыми глазами, как всегда, когда чуяла надвигающуюся бурю. Лена перехватила её взгляд, в котором читалось и любопытство, и страх, и что-то ещё — может, даже тайное облегчение.
— Подожди, — мать вдруг сменила тон, когда Лена взялась за ручку двери. — Я же не говорю, что навсегда. Просто до зарплаты перекантуйся у подруги, а потом…
— Зарплаты? — Лена резко обернулась. — Ты о своей зарплате или о пяти кредитах, которые на меня повесила?
Маргарита Викторовна отступила на шаг:
— Что за тон?! Я тебя вырастила, выучила! Ты знаешь, сколько я…
Лена распахнула дверь:
— Знаю. Всё, что было на меня от отца, ушло на Настину гимназию и репетиторов. Каждый месяц, восемнадцать лет. А потом вы меня заставили устроиться на работу, чтобы «семье помогать». Я работала после школы и всё несла домой, каждую копейку. А когда накопила на первый курс — где эти деньги, мам?
Мать поджала губы.
— Я не обязана отчитываться перед ребёнком.
— Мне восемнадцать, — тихо сказала Лена. — И пять кредитов на моё имя, которые я не брала.
Настя в углу издала какой-то невнятный звук. Лена не обернулась — если сейчас увидит эти испуганные глаза и дрожащие губы, может не выдержать, смягчится. А смягчаться нельзя. Годы показали: стоит дать слабину, и мать найдёт новый способ использовать её.
— Я ничего не забираю, — добавила Лена ровным голосом, глядя матери в глаза. — Вся твоя помощь уже давно окупилась.
Маргарита Викторовна внезапно шагнула вперёд и схватила дочь за плечо:
— Ты неблагодарная… После всего, что я для тебя!.. — она помедлила, словно подбирая самые больные слова. — Я не должна была тебя рожать!
Лена замерла. Эти слова она слышала не раз — в моменты особой ярости, когда мать теряла контроль. Но сейчас они прозвучали с какой-то леденящей окончательностью.
— Знаешь, — тихо сказала она, высвобождая плечо, — впервые я с тобой согласна.
Дверь захлопнулась за её спиной с неожиданной мягкостью, без драматического хлопка. Так же тихо закрывается дверь больничной палаты, когда уже всё кончено.
Двухъярусная полка в общежитии педагогического колледжа была узкой и жёсткой, но Лена никогда не спала так сладко. Подрабатывая официанткой по вечерам, она умудрялась сдавать сессии без хвостов и даже получила повышенную стипендию в прошлом семестре. Деньги откладывала на отдельную карту, которую прятала в потайном кармашке рюкзака. В этот раз никто не доберётся до её сбережений.
Соседка по комнате, Ирина, возилась с конспектами допоздна:
— Слушай, тут это… — она замялась. — Твоя мать звонила старосте. Искала тебя.
Лена повернулась к стене:
— Я знаю. Она всем звонит. Даже завкафедрой выловила как-то.
— И что ты будешь делать?
— Ничего. Пусть звонит.
Ирина помолчала, потом осторожно продолжила:
— Она говорит, что ты забрала какие-то семейные драгоценности. И деньги. И что у твоей сестры из-за этого что-то там с учёбой сорвалось.
Лена горько усмехнулась:
— Семейные драгоценности? У нас их отродясь не было. Разве что бабушкины серьги, которые мать продала ещё когда я в третьем классе училась. Насте на какие-то курсы.
— А чего она тогда?..
— А чего ей ещё говорить? — Лена повернулась и посмотрела на соседку усталыми глазами. — Не скажешь же людям: «Я потратила деньги, которые отец присылал на старшую, на репетиторов для младшей, а потом ещё заставила старшую работать и забрала её зарплату, а потом набрала на её имя кредитов».
Ирина присвистнула:
— Серьёзно? Кредиты?
— Пять штук, — кивнула Лена. — Якобы, на ремонт и лечение бабушки. А потом оказалось — на шубу, телефон Насте, отдых на море… без меня, разумеется. Мне надо было работать, чтобы семье помогать.
— И ты что с этими кредитами?
— Заявление в полицию написала, — Лена потёрла глаза. — И в банк. Сказала, что это мошенничество, я не подписывала. Там разбираются.
— А если не докажешь? — Ирина отложила конспект. — Ты же знаешь, как у нас с этим…
Лена пожала плечами:
— Тогда буду платить. Но не ей, а банку напрямую. Хотя там эти проценты… полжизни отдавать придётся.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем будильника.
— Лен, а мама твоя… она всегда так? — осторожно спросила Ирина. — Ну, Настю предпочитала?
Лена закрыла глаза. В памяти всплыли осколки детства: Настин пятый день рождения, огромный торт и гора подарков. Её собственный — наспех купленный пирожок и тетрадка с наклейками. Школьные собрания, на которые мать всегда ходила к Насте, но никогда — к ней. Новая одежда для сестры и поношенная — для неё.
— Всегда, — тихо ответила она. — Сколько себя помню.
Читальный зал библиотеки был полупустым, и Лена облюбовала дальний стол у окна. Конспекты по возрастной психологии никак не складывались в цельную картину. Мысли постоянно возвращались к письму, которое она получила утром.
Мама там пишет, что Настя поступила в университет, что ей нужны деньги на общежитие. Что им тяжело без моей помощи. Что семья должна поддерживать друг друга.
Дежурная фраза. Лена слышала её тысячу раз. Только «семья» почему-то всегда означала одно: она должна отдавать, а Настя — получать.
Телефон завибрировал. На экране высветился незнакомый номер. Лена помедлила, потом всё же ответила:
— Алло?
— Лена? — голос был мужской, с хрипотцой. — Это… это папа.
Она застыла. Отца она видела последний раз… сколько? Лет пять назад? Он приезжал каждое лето, но постепенно визиты становились всё короче, а потом и вовсе прекратились. «У него другая семья, ему не до тебя», — говорила мать.
— Привет, — выдавила Лена.
— Я узнал от Виталия… ну, от дяди Вити, что ты… что у вас там ситуация, — отец явно нервничал. — С кредитами этими.
Лена молчала.
— Я хотел сказать, — продолжил он, — что я могу помочь. И вообще… Я хотел извиниться.
— За что? — механически спросила она.
— За то, что не забрал тебя тогда. Когда у нас с твоей мамой всё кончилось. Мне казалось, что ребёнку лучше с матерью. Но я не знал… Не думал, что она так…
— Ты платил алименты, — сказала Лена. — Регулярно. Я видела выписки.
На том конце линии возникла пауза.
— А ты не получала их? — тихо спросил отец. — Вообще?
— На мне донашивали Настины вещи, пока она ходила в новых. Меня не водили к стоматологу, когда у сестры были все возможные врачи. Мне говорили, что нет денег на кружки, пока Настя занималась танцами, английским и еще чем-то, — Лена сглотнула. — Как ты думаешь, получала я эти деньги или нет?
Отец тяжело вздохнул.
— Мне очень стыдно, Лена. Я… Я правда могу помочь. С кредитами этими, с жильём, с учёбой. Да с чем угодно.
— Спасибо, — она сама удивилась, насколько спокойно звучал её голос. — Но я справляюсь. У меня работа, стипендия. К тому же по кредитам, кажется, будет решение в мою пользу, там явные нарушения нашли.
— Всё равно, — настаивал он. — Я хочу… хотя бы попытаться что-то исправить. Я в городе, можем встретиться?
Лена задумалась. Она никогда не испытывала ненависти к отцу — скорее, глухую обиду, какое-то усталое недоумение. Почему не видел? Почему не спросил? Почему поверил ей, а не своим глазам? Но хотела ли она ворошить это всё сейчас?
— Давай не сегодня, — наконец сказала она. — Мне нужно подумать.
— Конечно, — поспешно согласился отец. — Просто… позвони, когда будешь готова. Я подожду.
После разговора Лена ещё долго сидела, глядя в окно на заснеженный двор библиотеки. Достала телефон, перечитала письмо матери. Странно, но ни злости, ни обиды уже не было. Только недоумение: неужели мать правда думает, что несколько дежурных фраз могут перечеркнуть годы пренебрежения?
Возможно, мне стоит встретиться с отцом. Просто чтобы понять.
Кафе, где они встретились, оказалось невзрачной забегаловкой возле вокзала. Юрий Анатольевич — Лена никак не могла заставить себя называть его «папой» даже мысленно — сильно постарел. Глубокие морщины избороздили лицо, волосы поредели и поседели.
— Мне звонила твоя мать, — сказал он, когда им принесли чай. — Требовала денег на Настин университет. Говорила, что ты бросила семью в трудную минуту.
Лена горько усмехнулась:
— И что ты ответил?
— Что больше не поведусь на эти манипуляции, — он смотрел в чашку, избегая её взгляда. — Я перевёл ей деньги на Настино обучение. И сказал, что если хоть рубль уйдёт не на то, она больше от меня ничего не получит.
Лена удивлённо подняла брови.
— А что? — он наконец поднял на неё глаза. — Я не против помогать Насте. Она тоже моя дочь, пусть и не родная. Я её тоже растил. Но я не хочу, чтобы твоя мать использовала её как предлог, чтобы тянуть деньги.
— Погоди, — Лена поставила чашку. — Что значит «не родная»?
Юрий Анатольевич замер с растерянным видом.
— Я думал, ты знаешь. Мы с твоей мамой… мы поженились, когда она была беременна Настей. От её предыдущего… увлечения.
Лена почувствовала, как комната слегка поплыла перед глазами.
— Настя не твоя дочь? Но почему тогда… — она не могла сформулировать весь клубок вопросов, вертевшихся в голове.
Отец поморщился:
— Я хотел, чтобы у нас была настоящая семья. Принял Настю как родную. А потом… — он запнулся. — А потом Рита уже не хотела больше детей. Она сказала, что физически не сможет полюбить ещё одного ребёнка, что ей хватит «головной боли». Но я настоял. И когда ты родилась… Она так и не смогла к тебе привязаться. Всё время говорила, что ты похожа на мою мать, которую она терпеть не могла.
Лена сидела, оглушённая. Все эти годы она думала… что? Что мать любит Настю больше, потому что та была милее, способнее, талантливее?
— И ты меня бросил с ней? Зная всё это? — её голос звучал непривычно резко.
— Я… я пытался забрать тебя при разводе. Но суд оставил с матерью, — он провёл рукой по лицу. — А потом она запретила мне видеться. Сказала, что если я попытаюсь, она расскажет всё Насте. Что её отец — случайный человек, который отказался от неё. Я… я не хотел, чтобы девочка это узнала.
— И поэтому ты пожертвовал мной, — Лена смотрела на него, чувствуя странное спокойствие, будто всё происходило не с ней, а с персонажем книги. — А платил алименты на обеих. Хотя должен был только на меня.
— Это было неправильно. Я знаю, — он протянул руку через стол, но не решился дотронуться до её пальцев. — Я думал, что обеспечиваю вам обеим нормальную жизнь. Я не знал, что Рита тратила всё только на Настю.
Лена помолчала, разглядывая чаинки на дне чашки.
— Знаешь, что самое ужасное? — наконец сказала она. — Я всегда любила Настю. Даже когда завидовала ей. Даже когда она получала всё, а мне доставались объедки. Я не винила её — она же просто ребёнок, который берёт, что дают. — Лена подняла глаза на отца. — Я злилась на маму. Иногда на тебя, когда не приезжал. Но никогда — на Настю.
— Ты намного лучше нас всех, — тихо сказал отец.
Лена покачала головой:
— Дело не в этом. Я просто хочу понять — почему всё так вышло? Почему мама не могла просто… не знаю, относиться ко мне нормально?
— Я не знаю, — честно ответил он. — Возможно, она видела в тебе напоминание обо мне, о нашем неудачном браке. О том, что ей пришлось делить свою любовь. Но это не оправдание.
В кафе повисла тишина, нарушаемая только негромкой музыкой.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил отец.
Лена глубоко вздохнула:
— То же, что и раньше. Учиться. Работать. Жить дальше.
— А с мамой? С Настей?
Она пожала плечами:
— Я не знаю. Правда не знаю.
Ветер гнал по тротуару прошлогодние листья, когда Лена шла к автобусной остановке. Апрельское солнце грело уже по-летнему, и она расстегнула куртку.
— Лена! Ленка, подожди!
Она обернулась и застыла. На другой стороне улицы, размахивая руками, стояла Настя — выросшая, похудевшая, с новой стрижкой. Осмотревшись, сестра перебежала дорогу и остановилась в двух шагах от неё, тяжело дыша.
— Привет, — неуверенно улыбнулась она. — Я тебя еле узнала. Ты волосы… покрасила?
Лена машинально коснулась своих тёмных прядей:
— Да, давно уже. Как ты?
— Нормально… Учусь. В меде, — Настя помялась. — Слушай, можно с тобой поговорить? Пять минут.
Что-то в голосе сестры заставило Лену согласиться. Они свернули к маленькому скверику, уселись на скамейку.
— Я не знала, — вдруг выпалила Настя. — Про кредиты эти. Про то, что деньги были твои. Мама всегда говорила, что это помощь от отца… в смысле, от папы.
Лена промолчала.
— А потом… — Настя сцепила пальцы. — Потом мы с мамой поссорились. Она меня тоже… того. Стала требовать, чтобы я работала и помогала, говорила, что я ей обязана, что она столько всего мне дала.
— Сколько тебе сейчас? Пятнадцать? — тихо спросила Лена.
— Скоро шестнадцать, — кивнула Настя. — Я летом уже в регистратуре подрабатывала. И ещё… В общем, мама на меня тоже кредит оформила. Через какого-то своего хахаля.
Лена ахнула:
— И что?
— Ей пришлось этот долг закрыть, потому что я в полицию пошла. С тётей Светой, маминой сестрой, — Настя грустно улыбнулась. — Она мне не поверила сначала. А потом посмотрела выписки.
Они помолчали. Ветер шелестел в молодой листве.
— Я у тёти сейчас живу, — добавила Настя. — Мама не разговаривает со мной. Говорит, я её предала.
— Мне жаль, — искренне сказала Лена.
Настя посмотрела на неё долгим взглядом:
— Знаешь… Я раньше не понимала, почему ты ушла. Мама всё говорила, что ты эгоистка, думаешь только о себе. А теперь я… — она помедлила. — Я всё поняла. И мне так стыдно. За всё, что тебе пришлось вынести.
Лена почувствовала, как что-то сжалось в груди:
— Ты была ребёнком. Это не твоя вина.
— Но я должна была видеть. Замечать, — Настя смахнула слезу. — Я правда хочу… извиниться. За всё, Лен.
Лена смотрела на сестру, которая сейчас казалась такой юной и хрупкой, и понимала, что не чувствует ни злости, ни обиды. Может быть, лёгкую грусть о том, чего не было. О нормальном детстве. О материнской любви.
— Настя, слушай, — она коснулась сестры за плечо. — Ты не виновата. Но спасибо за извинения.
— Мы сможем… общаться иногда? — неуверенно спросила Настя. — Не сейчас, если не хочешь. Когда-нибудь потом?
Лена посмотрела на небо, на проплывающие облака. Почувствовала ветер на лице. Подумала о маленькой квартирке, которую снимает теперь. О занятиях в институте, о новых друзьях. О том, что впереди целая жизнь.
— Да, — она улыбнулась сестре. — Думаю, мы сможем.
Лето выдалось жарким. Лена возвращалась с последнего экзамена, мечтая о холодном душе. На площадке второго этажа она столкнулась с соседом, который тащил наверх тяжёлые сумки.
— Давайте помогу! — предложила она, хватая пакет, который грозил выскользнуть из его руки.
— Спасибо, дочка, — он благодарно кивнул. — Машину с вареньем прислали из деревни, еле дотащил от остановки.
«Дочка». Она так привыкла к этому обращению от пожилых людей, но сейчас оно кольнуло чем-то. Дочка. Чужая дочь.
Дома Лена открыла окно, впуская горячий воздух. Достала из сумки телефон и замерла, увидев пропущенный вызов от матери. Первый за полгода.
Она колебалась, глядя на экран. Затем медленно перезвонила.
— Алло, — голос Маргариты Викторовны звучал устало. — Лена?
— Да. Ты звонила.
Пауза. Потом:
— Я хотела поговорить, — в голосе матери не было привычной властности. — Можем встретиться?
— Зачем?
Снова пауза.
— Потому что я твоя мать, — теперь голос звучал почти растерянно. — И потому что я… я много думала. Слушай, я не умею… не знаю, как правильно сказать.
— Просто скажи, зачем ты хочешь встретиться, — спокойно повторила Лена.
Маргарита Викторовна тяжело вздохнула:
— Хорошо. Я хочу попросить у тебя прощения. — Она помолчала. — Я знаю, что… что вряд ли его получу. Но всё же…
Лена закрыла глаза. Представила себе кафе, где они могли бы сидеть. Неловкое молчание. Попытки матери найти слова. Её собственные сомнения, недоверие. Стоило ли это всего?
— Знаешь, — наконец сказала она, — я не думаю, что готова.
— Я понимаю, — голос матери дрогнул. — Может, позже?
Лена подошла к окну, посмотрела на детей, играющих во дворе. На мам, которые присматривали за ними, сидя на скамейках.
— Может быть, — ответила она. — Но не сейчас.
Повесив трубку, она долго смотрела на телефон. Потом решительно стерла все уведомления, открыла чат с Настей и отправила сообщение:
«Привет. Хочешь, поедем в субботу на озеро? Там можно палатки ставить, до утра сидеть у костра».
Ответ пришёл почти сразу:
«Правда? Ты точно хочешь? Конечно, да!»
Лена улыбнулась. Весь груз прошлого не мог исчезнуть в один момент, но она чувствовала: что-то внутри медленно расправляется, как затёкшая конечность. Что-то, что долго сжималось, теперь постепенно обретало форму. Может быть, когда-нибудь она сможет полностью отпустить всю эту историю. Может, даже найдёт в себе силы простить. Но сейчас важно другое — она больше не позволит прошлому определять своё будущее.
Впереди было лето, и целая жизнь, и все её возможности. Её собственная жизнь, которую она строила сама.
