Рубашка чуть велика, шуршит на запястьях. Каждая складка словно живая — хранит отпечаток его движений, его дыхания, его жизни. Эту рубашку я надеваю в те утра, когда пустота внутри становится невыносимой.
В ней что-то невидимое держит меня на плаву. Удерживает, когда кажется, что я вот-вот рассыплюсь на части. Особенно теперь, когда в квартире только моё эхо отвечает на вопросы, которые я задаю в пустоту.
Я провожу пальцами по чуть изношенным пуговицам, затем медленно застёгиваюсь. Пустая квартира словно замирает в ожидании. Вот уже два месяца я живу один. Ровно столько времени прошло с тех пор, как Аня собрала вещи и ушла к нему. К моему бывшему другу.
Июльский зной наваливается с самого утра. За окном плавится асфальт, но я надеваю эту плотную клетчатую рубашку. Она становится моей защитой от мира, который внезапно перестал быть понятным.
— Глеб, это же странно, — говорит Макс, поднимая взгляд от своего салата. Мы сидим в кафе напротив моего офиса. — На улице плюс тридцать пять, а ты в этой плотной рубашке.
— Просто привык к ней, — отвечаю я, не вдаваясь в детали.
— Но мы же только что вышли из твоего офиса. Неужели тебе не жарко?
— Там мощные кондиционеры.
Макс вздыхает. Он мой лучший друг еще с университета. Один из немногих, кто часто звонит и приходит в гости, несмотря на мою замкнутость в последние месяцы.
— Ты говорил с Аней? — спрашивает он осторожно.
Я отрицательно качаю головой:
— Не хочу. Да и незачем.
— А как продвигается вопрос с разделом имущества? — спрашивает Макс. — Прошло уже два месяца после развода.
— Медленно, — отвечаю я. — С квартирой сложно. Я знаю, что по закону она имеет право на половину, даже несмотря на то, что первый взнос был из моих сбережений, и основные платежи по ипотеке тоже делал я.
— Ты говорил, её адвокат вышел на связь?
— Да, на прошлой неделе. Ищем компромисс. Я хочу оставить квартиру себе — слишком много сил и денег в неё вложил.
— И что дальше? Собираешься один жить в трёшке?
Я пожимаю плечами:
— Посмотрим. Возможно, придётся взять дополнительный кредит, чтобы выплатить ей компенсацию за её долю.
***
Работа руководителем аналитического отдела в крупной инвестиционной компании никогда не казалась мне призванием, но именно здесь я нашёл свой уголок стабильности. Данные, цифры, графики — всё это имеет свою логику и упорядоченность. В отличие от человеческих отношений.
Я сижу за компьютером, анализирую финансовые отчеты и рыночные тренды, когда телефон вибрирует. Аня. Третий раз за неделю. Я не беру трубку.
Через минуту приходит сообщение: «Нам нужно поговорить о квартире и остальных вещах. Я заеду сегодня в восемь».
Я ничего не отвечаю, но внутри всё сжимается. Мысль о том, что снова увижу её, причиняет почти физическую боль.
***
В семь вечера я дома. На кухне готовлю себе ужин. Режу овощи для салата, жарю стейк. В привычках что-то успокаивающее.
Звонок в дверь раздаётся ровно в семь. Аня всегда была пунктуальна.
Открываю дверь. Она стоит на пороге — стройная, загорелая, в лёгком сарафане. Волосы подстрижены короче, чем я помню. Новая жизнь — новая причёска.
— Привет, — говорит она, переминаясь с ноги на ногу. — Можно войти?
Я молча отступаю, пропуская её в прихожую. Она проходит внутрь, оглядывается. В её взгляде читается удивление — квартира выглядит иначе, чем два месяца назад.
— Ты… переставил мебель, — замечает она.
— Да. Так удобнее.
На самом деле, я просто не мог видеть комнаты в том виде, как они выглядели, когда мы были вместе. Каждый уголок напоминал о ней.
Мы проходим на кухню. Я не предлагаю ей чай или кофе. Она не просит.
— Я пришла поговорить о квартире, — начинает Аня, присаживаясь на краешек стула. — И забрать оставшиеся вещи.
— Какие именно вещи?
— Некоторую посуду, книги, ещё кое-что из одежды… И мои украшения из сейфа.
Я киваю:
— Бери, что нужно.
— А насчёт квартиры… — она запинается. — Я знаю, что большую часть выплат делал ты, но по документам мы оба собственники. Юридически я имею право на половину.
Внутри поднимается волна гнева, но я держусь:
— И что ты предлагаешь?
— Роман говорит…
— Не упоминай его имя в моём доме, — прерываю я, чувствуя, как начинаю задыхаться от ярости.
Аня вздрагивает, но продолжает:
— Мы можем продать квартиру и разделить деньги. Или ты можешь выкупить мою долю.
— За какие деньги, Ань? Я уже вложил всё, что имел.
— Можно взять потребительский кредит.
Я смотрю на неё, не веря своим ушам:
— То есть, ты уходишь к другому мужчине, а я должен влезть в новые долги, чтобы выкупить твою долю в квартире, за которую в основном платил я?
Она опускает глаза:
— Я понимаю, как это звучит…
— Нет, не понимаешь.
Наступает тяжёлая пауза. Я машинально поправляю воротник рубашки.
— Это его рубашка? — внезапно спрашивает Аня. — Твоего отца?
Я не отвечаю.
— Ты и раньше её носил, когда нервничал, — продолжает она. — Особенно перед важными встречами.
— Давай вернёмся к вопросу о квартире, — перевожу я разговор.
— Глеб, — её голос звучит тише обычного, — я не искала этого. Знаешь, к моменту, когда мы стали жить в этой квартире, у нас оставались только разговоры про счета и бытовые мелочи. Твоя увлечённость работой… А потом случилось то, что случилось.
— И ты выбрала самый «честный» путь — уйти к моему другу за моей спиной.
Аня вздыхает:
— Я не хотела, чтобы всё так вышло.
— Но вышло именно так, — я встаю. — Забирай свои вещи. О квартире поговорим с юристами.
***
Аня собирает свои книги, посуду, одежду. Я отдаю ей шкатулку с украшениями из сейфа. Всё происходит в напряжённом молчании.
Когда она уже собирается уходить, то неожиданно останавливается в дверях:
— Знаешь, твой отец был бы сейчас тобой доволен. Ты стал таким же крепким, как он.
Эти слова задевают меня за живое. Я не могу выдавить из себя ответ. Просто закрываю за ней дверь и долго стою, прислонившись к ней спиной.
Отца не стало пять лет назад. Мамы не стала через год после него. Они прожили вместе тридцать семь лет и не представляли жизни друг без друга.
Я всегда хотел такой же крепкой семьи. Казалось, что с Аней получится. Мы встретились шесть лет назад в горном походе — оба любили активный отдых. Поженились через год. Строили планы, мечтали о детях, купили эту квартиру…
А теперь я сижу в пустой кухне и не знаю, что делать дальше.
Телефон звонит снова. На этот раз это Макс:
— Ну как, встретились?
— Да, — отвечаю я коротко.
— И что решили?
— Ничего. Будем разбираться через юристов.
— Слушай, может, приедешь ко мне? Посидим, поговорим.
— Не сегодня, Макс. Мне нужно побыть одному.
После разговора я долго сижу в тишине. Затем иду в спальню, открываю шкаф. Внутри висит пять отцовских рубашек — всё, что я взял себе после его ухода. Провожу рукой по ткани. Крепкие, надёжные, как он сам.
Я вспоминаю отца — высокого, широкоплечего. Он редко говорил о чувствах, но всегда был рядом, когда нужен. Помню, как он учил меня забивать гвозди, ремонтировать кран, менять колесо у машины. «Мужчина должен уметь всё сам,» — говорил он.
А ещё помню, как однажды застал его с покрасневшими глазами. Это было после какой-то размолвки с мамой. Он сидел на веранде дачи, смотрел в темноту. Заметив меня, быстро отвернулся и сказал: «Запомни, сынок, настоящая стойкость не в том, чтобы не испытывать боль, а в том, чтобы жить дальше, несмотря на неё».
***
Следующие недели проходят в юридических консультациях. Оказывается, ситуация сложнее, чем я думал. Да, я вносил больше денег, но по документам мы равноправные собственники. В итоге после долгих переговоров мы приходим к соглашению: я остаюсь в квартире, но выплачиваю Ане компенсацию.
— Теперь будешь жить на макаронах, — шутит Макс, когда я рассказываю ему о решении.
— Ничего, справлюсь, — отвечаю я. — Главное, что квартира моя.
— А может, поищешь соседа? Чтобы разделить расходы?
Я отрицательно качаю головой:
— Нет. Хватит с меня совместной жизни.
***
Июль сменяется августом. Зной не спадает. В городе душно, пыльно. Но я упрямо каждое утро надеваю отцовские рубашки.
На работе начинается новый квартальный отчет — нужно подготовить аналитику для совета директоров. Я погружаюсь в работу с головой. Это помогает не думать о пустой квартире, о предательстве Ани, о выплатах по ипотеке и компенсации.
В один из вечеров, придя домой, я нахожу в почтовом ящике письмо. Странно — кто сейчас пишет бумажные письма? Открываю конверт. Внутри листок, исписанный знакомым почерком:
«Глеб, я знаю, что ты не отвечаешь на звонки и сообщения. Поэтому пишу так. Хочу, чтобы ты знал — я никогда не хотела причинить тебе боль. То, что произошло между мной и Романом… это не было запланировано. Всё случилось внезапно. Я виновата, что не нашла в себе сил поговорить с тобой раньше, честно сказать о своих чувствах. Возможно, тогда мы смогли бы расстаться иначе.
Знаю, что сейчас ты злишься на меня. И имеешь на это право. Я просто надеюсь, что со временем эта история не будет вызывать у тебя такую горечь.
Я благодарна за всё, что между нами было. И мне жаль, что всё закончилось так.
Аня.»
Я перечитываю письмо несколько раз. Затем медленно рву его на мелкие кусочки. Выбрасываю в мусорное ведро.
***
Осень приходит неожиданно — с холодными дождями и пронизывающим ветром. Я продолжаю носить отцовские рубашки, но теперь под тёплым свитером.
На работе меня повышают — теперь я руковожу группой аналитиков. Больше ответственности, больше зарплата. Макс знакомит меня с разными девушками, но я не готов к новым отношениям. Может быть, потом.
В выходные я часто езжу на дачу родителей. Она теперь моя, но я до сих пор называю её «родительской». Заготавливаю дрова, укрепляю крышу, готовлюсь к зиме. Физическая работа помогает привести мысли в порядок.
Однажды, разбирая вещи в чулане, я нахожу старую коробку с фотографиями. На одной из них — отец в той самой клетчатой рубашке, которую я ношу чаще всего. Он стоит возле недостроенной дачи, улыбается, держа в руках молоток. Молодой, сильный, уверенный в себе.
Я долго смотрю на эту фотографию. Затем достаю телефон и впервые за много месяцев звоню маминой сестре, тёте Зине.
— Глеб? — в её голосе слышится удивление. — Как ты? Что-то случилось?
— Нет, тёть Зин. Просто… хотел спросить кое-что об отце.
— Конечно, дорогой. Что именно?
— Они с мамой… у них были сложные времена? Кризисы в отношениях?
Тётя Зина молчит некоторое время, потом вздыхает:
— Конечно были. У всех бывают. Особенно тяжело им пришлось после того, как твоя мама потеряла ребёнка. Ты тогда был совсем маленьким, четыре года…
Я никогда не слышал об этом. Ни от мамы, ни от отца.
— Они почти разошлись тогда, — продолжает тётя Зина. — Твой отец даже уезжал на пару месяцев. Жил у друга. Но потом они смогли поговорить, наладить отношения. И остались вместе.
— Я… не знал, — говорю я тихо.
— Они не хотели, чтобы ты знал. Оберегали тебя. Твой отец всегда говорил, что семья — это самое важное. И что настоящий мужчина должен уметь преодолевать трудности.
После разговора я долго сижу на веранде, глядя на осенний сад. Вспоминаю родителей — их любовь друг к другу, их преданность. То, как отец заботился о маме, когда она болела. Как она поддерживала его во всём.
Они не были безупречными. Они иногда спорили, обижались друг на друга, по несколько дней могли общаться только по необходимости. Но они всегда находили путь обратно друг к другу.
***
Вечером я сижу в кресле, разглядывая старую фотографию отца, которую недавно нашел на даче. Эта находка и разговор с тетей Зиной изменили многое в моем восприятии.
Раньше я видел в отце только несгибаемую силу, а теперь понимаю — он тоже проходил через сложные времена. Тоже уходил. Тоже сомневался. Но в итоге нашёл в себе силы сделать правильный выбор — вернуться к семье и преодолеть трудности.
Но его ситуация была иной. Мама не предавала его, не уходила к другому. Они просто отдалились друг от друга после потери ребенка. И отец нашёл в себе силы вернуться, восстановить семью. А в моем случае… В моем случае предательство перечеркнуло всё. Нельзя склеить то, что разбито на тысячи осколков.
Квартира теперь официально только моя, хотя впереди еще много платежей по компенсации. Но это только деньги. А остальное… остальное — просто жизнь, которая продолжается. И я продолжаюсь вместе с ней. Как учил отец.
Утром я снова надеваю отцовскую рубашку. Она всё так же шуршит на запястьях. Всё так же чуть велика мне. Но теперь в ней будто бы меньше защиты и больше… напоминания. О том, каким человеком был мой отец. И каким хочу быть я.
Она не делает меня сильнее. Я сам должен найти эту внутреннюю стойкость. Но пока она помогает мне вспоминать, что эта стойкость внутри меня есть. И когда-нибудь я смогу обходиться без этого напоминания.
А пока… пока я ношу его рубашку. И мне спокойнее.
