— Ну и где ты, интересно, шлялась на этот раз, Олечка? — Тамара Ивановна даже не обернулась, стоя у окна с телефоном в руке и выражением вечного разочарования на лице. — Время почти восемь. Ужин в холодильнике, естественно, никто не разогрел. А Дмитрий уже тридцать минут как дома.
Ольга сняла мокрые кроссовки, выдохнула — в подъезде лифт снова не работал, а шестой этаж всё такой же высоко расположенный. Рюкзак на плечах оттягивал позвоночник, в пакете — две пачки гречки по акции, яйца (одно всё-таки треснуло) и банка томатной пасты.
— Я задержалась на подработке, — тихо произнесла она, проходя мимо свекрови в кухню. — Нам аванс выдали, я сразу в магазин…
— Конечно, конечно, — отмахнулась Тамара Ивановна с ехидной усмешкой. — Работает она. Секретарша на полставки в бухгалтерии ЖКХ. Смешно же. Если бы не моя квартира, давно бы под забором жила, милочка.
Ольга крепко сжала губы, открывая холодильник. Накрытый пленкой противень с вареными макаронами. Ни котлет, ни курицы. Просто макароны.
— А что, Дима не ел? — спросила она, не оборачиваясь.
— А кто бы это ел, извини? — усмехнулась свекровь. — Ты невестка, ты и корми. А то устроилась: в моей квартире живёт, моего сына мучает, да ещё и как королева в девять домой приползает. Моя бы мать мне в твои годы уже по лбу треснула сковородкой.
— Знаете, Тамара Ивановна, — тихо сказала Ольга, сев за стол и опершись локтями о прохладную пластиковую скатерть. — Вы постоянно говорите, что это ваша квартира. Но ведь на Диму она записана.
— Да хоть на собаку, — вспыхнула свекровь. — Эту квартиру моя мать приватизировала, и я тут хозяйка. А ты — временно. Паразитка.
Из комнаты вышел Дмитрий — с пивом в руках и в мятой футболке. Пахло табачным дымом, хотя курить в квартире Ольге он клялся не будет.
— Мам, хватит, — пробурчал он, не глядя ни на мать, ни на жену. — Устал я от этих скандалов. Лучше бы макароны с чем-то приготовила, правда. Ты же знала, что я после смены.
Ольга посмотрела на мужа так, как будто впервые его увидела. Когда-то — в институте — он ей казался добрым. Спокойным. Сильным. Теперь он был скорее приложением к матери: молчит, когда надо говорить, говорит — когда лучше промолчать.
— Я деньги принесла, — сказала она, доставая смятый конверт. — Хотела на ремонт в ванной отложить, у нас же плесень за унитазом, там труба протекает…
— Ну и откладывай, — пожал плечами Дима. — Только если не на мне экономить собралась. Пиво, как видишь, — не из воздуха берётся.
— Ага, — добавила Тамара Ивановна с хищной ухмылкой, — пиво — это важно. А плесень можно и не замечать. Мы тут жили до тебя — и ничего. А ты пришла, и всё тебе не так.
Ольга молчала. Было ощущение, что она находится в чужом доме, где ей разрешили пожить «временно», но каждый день напоминают, что дверь — снаружи, и она работает в обе стороны.
Она действительно пришла в этот дом с чемоданом, как положено — невестка с мечтами и надеждами. Они поженились быстро — через полгода знакомства. Дмитрий тогда был душевным, с простыми, но искренними взглядами. А его мать казалась строгой, но справедливой. Казалось.
Потом начались мелочи. Сперва — «не так стираешь полотенца», потом — «не ту кастрюлю выбрала для борща». А потом и вовсе: «Не подходишь ты нам. Не нашего круга, не по уму, не по характеру».
Вечером, лёжа на скрипучем диване в проходной комнате, Ольга посмотрела в потолок. Обои отклеились у самого окна, висели, как язык у уставшей собаки. Завтра опять на работу. С утра — маршрутка до станции, потом пересадка на автобус. Потом восемь часов с цифрами и папками.
— Хочешь, я к себе тебя заберу на пару дней? — спросила Виктория по телефону, когда Ольга выскользнула в подъезд «позвонить маме».
— Не хочу. Пока не хочу. Я ещё не готова. Но спасибо, Вика.
— Это не дом, Оля. Это тюрьма. Они тебя сломают, если ты сама не выйдешь.
— Пока держусь. Я… пока держусь.
Она действительно держалась. Как зубами за жизнь. Как пальцами — за край подоконника на девятом этаже.
Но сердце подсказывало — недолго осталось.
Всё произошло через неделю. Вечером, в дождь. Один из тех дождей, что бьют по лицу, как будто в тебе лично виноваты.
— Собирайся, — сказала Тамара Ивановна, стоя в дверях, — и не вздумай устраивать сцены. Дима согласен. Ты нам больше не нужна. У тебя и подруги есть, и мать ещё жива. Вот и поживёшь пока у них.
— Что? — Ольга резко поднялась с дивана.
— То. Ключи оставь. И не вздумай приходить без звонка. Это не твой дом. И никогда не был.
— Дима… — она повернулась к мужу, который стоял с опущенными глазами у стены.
Он молчал.
— Трус, — прошептала Ольга. — Ты же знал, что она это скажет.
— Это её квартира, — буркнул он, — я ничего не решаю.
Через пятнадцать минут она стояла у подъезда. В одной руке — сумка с одеждой, в другой — полиэтиленовый пакет с документами. Телефон в кармане. Душа — где-то в луже под ногами.
Виктория приехала через двадцать минут.
— Я предупреждала, — только и сказала она, усаживая подругу в тёплую машину. — Теперь ты никому ничего не должна.
— Я только себе теперь что-то должна, — ответила Ольга, глядя в мокрое окно.
Машина тронулась.
***
К Вике Ольга приехала разбитой. В прямом смысле — с красными глазами, залитым дождём пальто и сумкой, в которой всё, что осталось от прежней жизни: документы, зубная щётка и один сменный свитер.
— Ничего, отмоем, высушим, — бодро сказала Виктория, открывая вторую комнату своей однушке. — Матрас на полу, одеяло чистое, только кот, возможно, будет с тобой спать. Он вредный, но одиночество чувствует на раз.
— Мне бы просто поспать, — прошептала Ольга. — Без свекрови за спиной и пива в зубах мужа.
— Поспишь. И есть будешь. А потом решим, как дальше жить. Главное — ты свободна.
Ольга заснула почти сразу, даже не переодевшись. И впервые за долгое время — не просыпалась от звука чужих шагов и шёпота за дверью.
— …И вот сижу я утром, понимаешь, а она выходит из ванны в халате. Моём. И говорит: «Ты, Олечка, хоть бы за собой туалет научилась мыть. У нас, знаешь ли, не общежитие».
— Боже, да она не свекровь, а персонаж из плохого сериала, — возмущалась Вика, ставя перед подругой тарелку с омлетом и зелёным луком. — Хоть что-то ты ей говорила в ответ?
— А смысл? Там же сразу — «в моём доме — мои правила». И Дима молчал. Молча жевал и отводил глаза.
— Он не муж. Он приложение к домофону.
Ольга грустно усмехнулась. Омлет пах удивительно уютно. Вот оно — чувство дома. Не в квартире дело. А в том, как тебе подают завтрак.
— Ты будешь разводиться? — осторожно спросила Виктория.
Ольга пожала плечами:
— А ты бы?
— Я бы развелась ещё на третий день после слов «моя квартира». С вещами. И с дверью.
Ольга кивнула. Мысль была здравая. Только всё внутри по-прежнему было в паутине страха, вины и стыда. Как будто она сама всё испортила. Как будто её выгнали заслуженно.
Дни шли быстро. На работе к Ольге стали относиться иначе: сосредоточенная, не опаздывает, задерживается. Бухгалтер по фамилии Чернова даже выдала комплимент: «Хоть на тебя теперь смотреть можно. А то раньше — как будто тебя из утюга выжали».
С Викой они составили план: Ольга будет брать доп. смены, по вечерам — онлайн-курсы «1С» и «Кадровое делопроизводство», а по субботам — разбирать объявления о квартирах. Пока в аренду. Но мечта — своя, пусть однушка, но с дверью, в которую никто не зайдёт без разрешения.
— Я даже цвет стен уже придумала, — рассказывала она Виктории. — Светлый лен. И никаких ковров. И диван — только мой. Никто на нём пьяный не валяется.
— Вот это и есть взрослая жизнь, подруга. Когда диван — это свобода.
Прошло девять месяцев. Ольга сняла маленькую квартиру в Химках — старенькую, с облупленным подъездом, но с закрывающейся дверью и кухонным столом, за которым она могла есть в тишине. К утру, в маршрутке, пила кофе из термокружки. Слушала радио и училась снова мечтать.
Через два месяца пришла премия. Через три — повышение. Начальник, мужчина с хриплым голосом и печенью бухгалтера, сказал:
— Оль, ты молодец. Вот бы всем так с мозгами и без нытья. Будет проект — дам тебе. Подтянешь по деньгам — пойдёшь выше.
Она вышла из кабинета с дрожью в коленях. Мечта начала обретать черты. А главное — вес. Вес возможностей.
Однажды вечером, когда она уже была дома, прозвонил номер. Незнакомый. Ольга уже не поднимала без нужды, но что-то в животе кольнуло.
— Ольга… это Тамара Ивановна. Здравствуй.
Мир на секунду перестал вращаться. Казалось, даже чайник, стоящий на плите, притих.
— Тамара Ивановна… — медленно произнесла она. — Не ожидала.
— Я не для того звоню, чтобы ругаться, — голос свекрови был хриплым, надтреснутым. — У нас… у нас беда, Ольга. Дмитрий попал в историю.
— В какую?
— Деньги. Он… взял в долг у людей. Больших. Под залог квартиры.
— Вашей?
— Да. Моей. Нашей. Ну, ты понимаешь. Под расписку. А теперь требуют вернуть. Иначе… ну, ты же понимаешь, какие это люди. Мне страшно.
Ольга молчала.
— Я бы не просила, если бы не было так… — свекровь всхлипнула. — Я сама плохо себя чувствую. Давление, сердце. Дима… он не в себе. Он плачет, Олечка. Ты бы видела.
— Почему вы звоните мне?
— А к кому ещё? Ты у нас одна… нормальная. Ты ведь всегда была такая… правильная. И добрая.
Сарказм подступил к горлу, но Ольга сдержалась.
— И что вы хотите?
— Я не прошу денег. Нет. Просто… помоги найти выход. Ты же теперь работаешь, у тебя, говорят, знакомые. Ты умная. Только ты сможешь нас вытащить.
Ольга молчала. Где-то в уголке сознания кричал тот самый вечер — дождь, пакет с документами и фраза: «Ты нам больше не нужна».
— Я подумаю, — сказала она наконец.
— Олечка, пожалуйста… — голос был уже срывающимся. — Нам без тебя не справиться.
Позже, рассказывая всё Вике, она впервые заплакала.
— Почему мне так больно? Я ведь должна радоваться. Они же выгнали меня. Сказали — чужая. А теперь зовут обратно.
— Потому что ты человек, — сказала Виктория. — А не такая, как они.
Ольга села на свой серый диван, тот самый, с подушками и светлым пледом. Посмотрела в окно.
Там снова начинался дождь.
***
Ольга не спала всю ночь. Мысли прыгали, как чайники на плите — гремели, шипели, сбегали. Она пыталась представить, что будет, если согласится помочь. Вернётся ли всё, как было? Или станет ещё хуже?
Но было и другое: ощущение власти. Впервые за долгое время. Теперь ей звонили с мольбой, не с приказом. Теперь она могла выбирать — не из страха, а из силы.
На утро — с кофе и включённой лампой, как будто освещая путь себе самой, — она позвонила Тамаре Ивановне.
— Я приеду вечером, — сказала чётко. — Поговорим. Только один раз. Без криков и без упрёков. Если что-то не устроит — ухожу и больше не отвечаю.
— Конечно, конечно, Олечка, — залепетала свекровь. — Всё будет по-другому. Мы всё поняли.
Ольга стояла в том самом подъезде, где год назад её выставили с пакетом. Стены всё такие же — жёлтые, в разводах. Запах — смесь старой краски, табака и отчаяния. Лифт всё ещё не работал.
Дверь открыла Тамара Ивановна. Постаревшая. Худощавая. Без боевой укладки и без шпильки в голосе.
— Проходи, — тихо сказала она. — Дима в комнате.
В зале — тот же диван, тот же стол с треснувшей скатертью. И Дмитрий — осунувшийся, с мешками под глазами и виноватой сутулостью.
— Привет, — выдавил он. — Спасибо, что пришла.
— Говорите, — спокойно сказала Ольга, не присаживаясь.
Тамара Ивановна стала говорить. Запиналась, дрожала. Говорила о долге — 800 тысяч рублей, которые Дима взял «в оборот», но прогорел. Про то, как подписал бумагу — не читая. Про то, как теперь им грозят выселением, если не заплатят или не перепишут квартиру.
— А продать её нельзя? — спросила Ольга.
— Куда ж мы пойдём? — вскинулась свекровь. — Мы же старые уже. И Диме лечиться надо…
— А я куда должна была пойти, когда вы меня выгнали?
В комнате повисла тишина. Дмитрий опустил голову.
— Прости… — прошептал он.
— Не за что, — ответила Ольга. — Ты меня не защищал. Ты позволил ей меня выкинуть, как мусор. И теперь хочешь, чтобы я пришла с метлой и всё убрала?
— Нет… — он вздохнул. — Я просто не знал, что делать. Я испугался.
— Теперь тебе страшно — и ты вспомнил, что у тебя была жена.
Ольга достала из сумки папку с бумагами.
— Здесь — контакты юриста. Он поможет посмотреть, можно ли оспорить договор или хотя бы отсрочить платёж. Адвокат хороший, мне помогал с работой. Я оплатила первичную консультацию. Дальше — сами.
Тамара Ивановна кивала, не веря.
— Я думала… ты нас простила.
— Нет, — сказала Ольга. — Я вас не простила. Я вас поняла. И поняла, что ждать от вас благодарности или любви — глупо. Вы не меняетесь. Просто испугались.
Она встала.
— Оля… — прошептала Тамара Ивановна. — А ты не хочешь… ну, может быть, вернуться?
Ольга посмотрела ей прямо в глаза. Взгляд был спокойным, усталым — и чужим.
— В тюрьму не возвращаются добровольно.
И ушла.
Вечером она вернулась в свою квартиру. Небольшую, с облупленной краской на балконе, но с мягким светом лампы и котом, которого ей подарила Вика. Он замурлыкал, обвивая ноги, как будто знал: хозяйка пришла домой.
Ольга достала плед, включила чайник, и в комнате раздался уютный шелест кипящей воды.
С окна капал дождь. Но теперь — не ледяной. Скорее тёплый, весенний. Начинающийся заново.
Она сделала глоток чая и подумала:
«Теперь моя жизнь принадлежит мне. И больше — никому».
