Квартира у Виктории была типичная — такая, каких тысячи: панелька, девятый этаж, подъезд с облезшей краской, домофон с кнопкой, на которую надо было нажимать с усилием, иначе не срабатывал. В прихожей пахло то ли старыми башмаками, то ли капустой от соседей снизу. Но Виктория свою квартиру любила. Это была её территория. Своими руками собранная — ипотека, затянутые пояса, субботы с дрелью и матом, с обоинами в синюю полоску и самодельной полкой в ванной.
— Я здесь свободно дышу, — говорила она своей подруге Инге, расправляя плечи, как после сеанса у остеопата.
Подруга кивала с понимающим лицом, хотя у самой был муж-склеенный-диван и двое внуков, которых она трижды в неделю мыла, кормила и ругала за мультики. Но Инга была мудрая. Никогда не лезла с советами. Она умела слушать — что, впрочем, не мешало ей осуждать молча, глазами.
Артём, жених Виктории, был человек вроде неплохой: гладкий, вежливый, даже нежный в редкие минуты. Правда, всё время смотрел на телефон, будто там ответы на все вопросы жизни. Виктория привыкла. Мужчины сейчас почти все такие — будто с выключенным звуком. Надо по три раза повторить, прежде чем моргнёт.
Они готовились к свадьбе: не с фанфарами, а спокойно. Без платьев с кринолинами, но с кольцами. Список гостей был короткий — «только самые нужные». Именно поэтому Вика сразу напряглась, когда Артём однажды произнёс:
— Надо будет Ларису спросить, где стол лучше заказывать. Она же у нас мастер банкетов. У них в семье это — традиция.
— В чьей у «вас»? — подняла бровь Вика.
— Ну… у нас. То есть у меня.
Лариса — это его сестра. Женщина со взглядом заведующей склада в армии и манерой говорить так, что после хочется пересдать экзамен по жизни.
Виктория познакомилась с ней дважды. Первый — когда Лариса пришла в гости без предупреждения, с бледной колбасой в контейнере и фразой «Я дома всегда всем приношу. Вот и тебе принесла». Второй — когда Вика не угостила её кофе с молоком («Лактоза? Ну ладно. Значит, просто вода»).
— Она добрая, просто резкая, — оправдывался Артём.
— А гильотина — просто железка. Всё зависит, откуда смотреть, — парировала Вика.
Казалось бы, можно было бы оставить всё как есть. До свадьбы ещё месяц. Но Лариса не дремала.
В воскресенье Вика пришла с работы пораньше — у неё были лекции в онлайн-школе бухгалтерии. Она вела курсы: доходчиво, с примерами из жизни, со сметами и подстрочниками. Была уважаема. Даже получила пару раз грамоту. И вот — заходит в квартиру, а в прихожей — голоса. Женские. Один — её невеста, второй — глуховатый, с жеванием согласных.
— Мы тут подумали… — доносилось из кухни. — Ну раз квартира твоя, то это даже лучше. Не надо будет снимать ничего. Зачем тратить деньги на ерунду? Всё своё — уютно, по-семейному.
— А шкаф? Он влезет? — спросил второй голос. — У нас большой. Папин ещё. С настоящей фанерой.
Вика застыла в коридоре. Тапки стояли в привычном порядке, вешалка не скрипела. Но внутри, под рёбрами, что-то будто хрустнуло.
Она сделала два шага и увидела: за кухонным столом сидела Лариса. В розовой кофточке и с блокнотом в руках.
— Мы тут чертим, куда холодильник перенесём. А ты как раз вовремя, — обернулась Лариса. — Вика, посмотри, можно стену снести? Вот эту, между кухней и гостиной. Сделаем зонирование. Сейчас модно.
— А что тут будет зонироваться? — медленно спросила Вика. — Кто именно тут собрался зонироваться?
— Ну… Мы с Тёмой, естественно. — Лариса чуть сощурилась. — А ты, конечно, тут как хозяйка. Мы просто — семья. Вместе.
Тишина, как в фильмах, когда кто-то замахивается ножом, но удар ещё не нанесён.
— А квартира чья? — уточнила Виктория.
— Ну, юридически твоя, да. Но ведь вы же теперь вместе, — улыбнулась Лариса. — Мы же не чужие.
Артём стоял у окна и смотрел в свои ботинки. Ботинки у него были хорошие — итальянские, кожаные. Надёжные. Надежнее его.
— Тём, — обратилась к нему Вика. — Ты что-нибудь хочешь сказать?
Он поднял голову, вздохнул и развёл руками:
— Ну, я просто подумал… Это же удобно. Вместе всё. Лариса — не чужая. И мы сэкономим. А ты одна. Ну… была.
— Ну так я и останусь, — сказала Вика тихо. — А вы — собирайтесь. И шкаф свой, и чертежи, и блокноты. Всё. За час управитесь.
— Подожди, — вмешалась Лариса, чуть повысив голос. — Ты серьёзно? Это же блажь. Ты просто не хочешь жить по-человечески. У нас так всегда — вместе. Это традиция. Мы семья.
— Ага, — кивнула Вика. — А я — случайная ошибка на семейной фотографии.
Лариса хлопнула блокнот. Артём хотел что-то сказать, но промолчал. Слов не было. А Вика уже наливала себе чай. В своей кухне. Из своего чайника. Который никто не предлагал передвинуть.
К вечеру Лариса ушла, громко застёгивая молнию на своей сумке. Артём — молча, с пакетом, в котором были его наушники и зубная щётка. Он не хлопнул дверью. Он просто вышел.
А Вика села на табурет у окна. За окном было пасмурно. Соседи жарили что-то масляное. Откуда-то тянуло валидолом.
Она долго смотрела на пустой стул. Потом достала телефон и набрала Инге:
— Помнишь, ты говорила: «Только не пускай их с тапками на шею»? Ты была права. Но ничего. Я постираю. Всё постираю.
С утра в квартире было удивительно тихо. Даже кот у соседей сверху — вечно орущий, как будто ему снимают печень без наркоза, — замолчал. Виктория проснулась без будильника. В полдевятого. На её боку лежал аккуратно сложенный список дел: «Сдать отчёт по курсам, оплатить квартплату, починить розетку на кухне». Она добавила туда ручкой: «Заблокировать номер Артёма».
— Невестка в изгнании, — сказала она себе вслух, плеская воду на лицо.
Вика не плакала. Она не из этих. Но ощущение, как будто на душе осталась липкая пелена. Не боль, нет. Именно липкость. От бестактности. От вторжения. От этой «семейной традиции», которая так и прет с чужих людей, как чеснок из супа, который ты не заказывала.
К обеду зазвонил домофон. Вика нажала кнопку вслепую.
— Это я. — Голос был скрипучий, с хрипотцой. — Марьиванна. С пятого. Ну, твоя соседка.
Мария Ивановна была женщиной с укоренившейся позицией: все молодые — дуры, все мужчины — предатели, а всё, что не внуки — ерунда.
— Заходите, — вздохнула Вика, открывая дверь.
Соседка появилась, как дух правосудия, в платке и с авоськой. В авоське — баночка варенья, носки и две помятые газеты.
— Слышу, шум вчера был, — сказала она без предисловий, присаживаясь на стул с таким скрипом, что Виктория вздрогнула.
— Ну да. Немного поссорились, — ответила Вика, наливая чай. — Он ушёл.
— Вот и правильно. Ходят тут, понимаешь, с семьями своими. Я, когда мужа хоронила, тоже одна осталась. И ничего. Лучше одной, чем с приданым в виде сестры.
Вика усмехнулась.
— Она даже пыталась стену снести, представляете?
— Снести? У тебя? — Мария Ивановна сделала большие глаза. — Да ты её по ЖЭКу могла бы! Или через участкового.
— Не люблю шум. Пусть сами себя сносят, — отмахнулась Вика.
Они выпили по чашке. Марья Ивановна долго рассказывала, как у неё внук женился на продавщице из «Пятёрочки», а теперь не звонит, потому что та его «одурачила картошкой с курицей». Потом ушла. Но Вика чувствовала — она подглядывала в щелочку и знала всё. Даже то, что Виктория спит в другой пижаме, когда плачет.
На следующий день пришло сообщение:
«Вик, привет. Мы с Ларисой хотим поговорить. Без эмоций. Просто обсудить. Можем зайти?»
Она долго смотрела на экран, как на объявление о конце света.
Нажала: «Ок».
В три дня — как по сценарию — в дверь постучали. Без звонка. Лариса вошла первой. В руках у неё был пакет с кексом.
— Принесла, — выдохнула она. — Мы же всё-таки не чужие.
Вика кивнула и жестом показала на стол. Тот самый стол, у которого Лариса уже рисовала «зонирование». Лариса присела, скрестив ноги и выставив напоказ каблуки.
— Мы подумали, — начала она. — Всё было резко. Мы не хотели обидеть. Просто у нас так принято. Вместе — значит вместе. А Артём… Ну, он человек тонкий, ему важно, чтобы был мир.
— Угу. Такой тонкий, что аж исчез, — сухо заметила Вика.
Артём молчал. Потом всё же подал голос:
— Я просто хотел, чтобы всем было удобно. Тебе одной тяжело. Нам вместе — легче.
— А тебе, Артём, не приходило в голову, что я не просила? — Виктория поставила перед ним чашку. — Я тебя в гости звала, а не в наследники.
Лариса закатила глаза.
— Да сколько можно про это? У нас просто была идея — жить по-семейному. Вместе. Мы не враги. Но ты сразу — в штыки. Какая-то… эгоистка, извини.
— Ага, — кивнула Вика. — Потому что у меня квартира. И зубы свои. А значит — эгоистка.
Лариса поёрзала.
— Смотри, — снова вмешался Артём. — Мы могли бы хотя бы попробовать. Комнату одну… И шкаф перенести.
— Вы опять про шкаф? — Вика поднялась из-за стола. — Шкаф — это как сканер. Кто его тащит, тот и командует.
— Ну хватит уже, — вспылила Лариса. — Вика, ты ведёшь себя, как капризная девочка. Тридцать семь лет, а всё ещё — «моё пространство». Жизнь — это компромисс.
— Компромисс — это когда кто-то убирает ботинки, а кто-то варит борщ. А не когда один решает, а другой подвинься, — Вика уже говорила громче. — Ты ко мне зашла как в вагон. С пакетом. Без билета.
Молчание.
Артём встал.
— Я не хочу ругаться. Мы подумаем. Спасибо, что выслушала.
— Всегда пожалуйста, — сказала Виктория и провожала их до двери.
Когда они вышли, она заперла дверь, повернула ключ дважды и, не разуваясь, пошла на кухню. Там на столе остался кекс. Завёрнутый в целлофан. Она посмотрела на него, потом на мусорное ведро.
Не донесла. Оставила.
Села. Достала блокнот. Написала сверху:
«Новая глава: как остаться собой и не задохнуться от чужих традиций».
Подумала и добавила в скобках:
(и не убить никого кексом).
На третий день после «мирной встречи» Виктория проснулась от звука шагов за стеной.
Сперва подумала — почудилось. Потом — что у соседей. Но звук был родной. Дрожали стекла в сервантной дверце, скрипнула половица у холодильника — та самая, третья слева, если идти на ощупь за молоком.
Она не сразу поняла. Открыла дверь в коридор, и в нос ударил запах. Не чужой, но и не свой. Смесь лавандового стирального порошка и пудры с ароматом «вотэтоженадолго».
Вика застыла. Из ванной донёсся голос.
— Артём, полотенце дай, оно на батарее.
Она вошла, как в сцену из абсурдной пьесы. Лариса стояла в её розовом халате. На голове — полотенце. На лице — крем. На глазах у Вики — пелена.
— Вы что, с ума сошли? — спокойно, но глухо спросила она.
Артём вышел из спальни. Спокойный, почти виноватый.
— Мы просто… Ну, Лариса временно. До тех пор, пока у неё с арендой не решится. Я подумал — лучше вместе, чем она где-то с чужими.
— А ты подумал, что я тут не проходной двор?
— Вика, ты же сама сказала, что тебе одной тяжело. Ну, я так понял. Ты была добрая… вначале, — проговорил он.
— Добрая? А ты — кто? Мой собаковод? Добрая — это кормлю, мою и молчу?
Лариса вышла из ванной, закутанная, как египетская мумия с претензией на жильплощадь.
— Ну, я же говорила, она взрывная. Не выдержит ничего, — проговорила она, не глядя на Вику.
— Не выдержит? Ты у меня на кухне, в моём халате, и рассуждаешь о моей психике?
Вика почувствовала, как в горле поднимается крик. Не истерика. Не слабость. Не женская обида. А ярость — холодная и стальная.
— А знаете что? — Она подошла к двери, открыла её. — Выход там. И тапки — за собой. Я не в санатории. Тут не «по путёвке».
Артём стоял, уткнувшись в пол.
— Вика, ты не даёшь нам шанса…
— Вам? — Она рассмеялась. — Вы — это кто? Семейная бригада по захвату чужой площади? Сначала тапочки, потом шкаф, потом… внуки на подоконнике?
Лариса засопела:
— Что ты вообще себе возомнила? У нас так принято! У нас семья — это вместе! А ты… у тебя только стены и гордость.
Вика подошла ближе.
— У меня — квартира. И спина прямая. А у вас — привычка жить чужими руками. Вот и всё.
Артём вдруг бросил:
— Ну ты и… жёсткая.
— Спасибо, — кивнула она. — Мне это уже говорили. Один сантехник, один инспектор и теперь вот — жених бывший.
Он не ответил. Они ушли. С мешками. С обувью. С надувной подушкой для шеи.
И тишина, наступившая после, была не просто тишиной. Это было возвращение территории.
Поздно вечером зазвонил телефон.
— Вика, это Марья Ивановна. Ну, с пятого. Ты там что, бокс открыла? Или новую жизнь?
— Скорее второе, — выдохнула Вика.
— А я вот что скажу: правильно. Я, когда свою племянницу выгоняла, тоже долго сомневалась. А потом поняла — кровное родство не придаёт ума. И не даёт права вытаскивать чужое полотенце из шкафа. Так и передай своей.
— Уже не моей, — усмехнулась Вика.
— Ну вот и славно. Пойдём завтра на рынок, как свободные женщины. Я морковку хорошую видела.
— Договорились.
Они повесили трубки. Виктория села на диван. Посмотрела на кекс, всё ещё лежавший в целлофане. Развернула. Откусила кусочек.
— Сухой, — сказала она вслух. — Как и их аргументы.
Она выкинула остаток в ведро. Закрыла окно. И впервые за много дней поняла — дышать стало легче.
