— Галина Петровна, я просто… я не понимаю, что за привычка у вас — в чужие кошельки лезть!
— Это не чужой, Лена, — свекровь села прочно, как танк на позицию. — Это общий. Ты в этой семье. Значит, деньги — общие.
Вот с этого всё и началось. Хотя нет. Началось гораздо раньше — ещё с тех пор, как я, дурында влюблённая, с двумя пакетами из «Пятёрочки», влетела в квартиру на Мытной, в которой, как оказалось, нас трое. То есть я, Андрей и его мама. Только маму никто заранее не упомянул.
Мне тогда казалось, что это временно. Ну, посидим, ну, годик, пока на ипотеку накопим. Я же не привередливая. Только вот прошёл не год и даже не два — прошёл третий, родилась Соня, а свекровь всё сидит. Причём сидит не в своей комнате — везде. В ванной, в кошельке, в телефоне. И, видимо, в моём будущем.
Я вышла из спальни босиком. Соня спала, как ангел — носик морщит, губки бантиком. Уложила, укрыла, выдохнула. Три часа укачивания, тёплая бутылочка, песенка через зубы. Рай на земле.
На кухне, конечно, света не надо было включать — Галина Петровна горела изнутри. Сидела в халате цвета несчастной розы, пересчитывала чеки, выложенные в идеальную стопочку рядом с банкой с надписью «Домашний фонд».
— Леночка, — она подняла глаза и чуть покачала ими, как весами, — а это что у нас за перевод на карту? Три тысячи, потом ещё две. С пометкой «техперевод»? Это ты?
— Я, — вздохнула я, сразу устав. — Я переводы делаю. Технические. Пару клиентов нашла.
— И не сказала?! — она вскочила, как пружина. — Это что же за семейный заговор?! У нас что, бюджет отдельный? А продукты, а коммуналка, а памперсы?! Мы что, всё это сами по себе теперь?!
Я молчала. Потому что как объяснишь человеку, что тебе просто стыдно было просить на новые джинсы, когда ты с родов в одном и том же халате ходишь, а зубная паста — по расписанию?
— Я просто… — начала я, но она махнула рукой, театрально, с размаху, как будто мух отгоняла.
— Я не против, что ты работаешь. Хоть ночью шей, хоть днём пеки, но деньги — в общий котёл! У нас семья. У нас честность. А ты скрываешь! Ты — мать моего внука, ты должна быть примером!
Вот тут у меня дёрнулось в глазу. Потому что «пример» — это уже из разряда любимых словечек свекрови. Пример, долг, честь, семья. Как будто я замуж не за Андрея вышла, а в ряды почётных патриотов вступила.
— Простите, — говорю, — а вы когда последний раз памперсы покупали? Или влажные салфетки? Или Соне смесь? Это всё я. И мне не нужно объяснять, что такое «общий котёл», когда я в нём сижу по шею, а вы — на крышке.
Она прищурилась.
— Ты сейчас что хочешь сказать? Что я — нахлебница?
Боже, как же я этого ждала.
— Нет, Галина Петровна, не вы. Вы — контролёр. Вы не едите — вы записываете. Вы не помогаете — вы диктуете. Даже когда я кормлю Соню, вы стоите сзади и шепчете, что «она не доест, потому что ты её не так держишь».
— Я забочусь!
— Нет. Вы — контролируете.
И тут тишина. Только холодильник гудит, и мышка где-то поскрипывает — может, и не мышка, а моя злость по проводам бежит.
Галина Петровна медленно встала, выровнялась, выдохнула сквозь нос, как бык на корриде.
— У нас так не принято, — сказала она наконец. — У нас семья — это команда. А если каждый будет играть за себя — развалится всё.
— Так, может, пора развалить, — сказала я. И сама от своих слов оцепенела.
Глава, как пощёчина. И мне, и ей.
На следующий день Андрей пришёл с работы раньше обычного. Бросил сумку в прихожей, не снимая куртки, ткнулся губами мне в щёку и прошёл на кухню, где мама уже кипела, как чайник.
Я осталась в коридоре. Пеленала Соню. Она кряхтела, тянулась, как маленький котёнок. Я гладила её по спинке и слушала.
— Ты понимаешь, она прячет от нас деньги! — шипела свекровь. — Работает тайно, считает себя умнее всех. А ты, Андрей, молчишь!
— Мам… ну чего ты…
— Да потому что она тебя под каблук загнала! Женщина должна слушать мужа, а не строить свои личные планы! Ты мужчина или нет?
Вот и он. Момент истины.
— Мам, — сказал Андрей и замолчал.
Я слышала, как он сел. Скрипнула табуретка. Потом — вздох.
— Ну, может, она и права… — сказал он тихо. — Я не зарабатываю сейчас много. А ей с Сонькой тяжело.
— И что?! Это повод нас предавать?
— Она — не враг, мам. Она жена моя.
И вот тут у меня дрогнуло что-то внутри. Не от нежности — от отчаяния.
Потому что он снова сказал это так, как будто просит прощения за чужие ошибки. Как будто ему всё равно, что я чувствую. Он просто хочет, чтобы всё «утихло».
Вечером я открыла ноутбук и пересмотрела все свои заказы. Переводы — пять штук. Оплата — на карту. Всё официально. Я открыла новый вклад — «Счёт в банке». Онлайн-заявка на дебетовую карту.
Имя: Елена Сергеевна
Адрес: тот же. Пока.
Я посмотрела на Соню. Она улыбалась во сне. Наверное, видела соску или нашу кошку с соской в зубах — ей такое снилось.
— Малышка, — прошептала я. — Мы отсюда уедем. Я тебе обещаю.
На следующий день, после очередной сцены из-за того, что я купила себе бюстгальтер «без одобрения», я не выдержала.
— Заберите ваш «общий котёл», — кинула я пакет с чеками на стол. — Заберите свою таблицу расходов. Я жить хочу, а не отчитываться.
— Ты с ребёнком в никуда соберёшься? — засмеялась свекровь. — Посмотрим, куда тебя пустят с грудничком!
— Лучше в никуда, чем тут. В тюрьме хотя бы кормят по расписанию, а не по вашему настроению.
Андрей стоял в дверях. Как мебель. Как вешалка. Как ваза — нужный, бесполезный, молчаливый.
— Андрей, — повернулась я к нему. — Ты с кем?
Он открыл рот. Закрыл. Пожал плечами.
И всё. Ответ получен.
В эту ночь я не спала. Уложила Соню, сидела рядом, смотрела в потолок. Вышла на кухню — тишина. Все спали. Открыла холодильник, достала бутылку воды. На столе — список расходов. Пункт девятый: «Смесь — 1200. Лена».
Словно чужая.
***
На следующее утро я встала раньше всех. Уложила в коляску Соню, достала свой паспорт, документы, карту, ноутбук.
— Куда ты собралась?! — Галина Петровна выскочила в халате, как пограничник.
— На собеседование. Работа. С офисом. С зарплатой. С отдельной картой.
— Ты не имеешь права таскать младенца по метро!
— А вы не имеете права таскать мой кошелёк по своему графику.
Я захлопнула за собой дверь.
Пошло треском. Только не дверь — моя старая жизнь.
***
Переезд начался с банка. Звучит, конечно, не поэтично, но так и было — пошла за новой картой, вернулась с новой жизнью. Девочка с ресницами до бровей, которая оформляла мне счёт, спросила:
— У вас цель накопления — отпуск или жильё?
Я усмехнулась.
— Свобода.
— Простите?..
— Жильё, конечно, жильё, — быстро поправилась я.
Пока Соня спала в коляске рядом, я думала: «Вот бы и ей всё это не пришлось пережить. Ни этих разговоров через зубы, ни мамину злость по утрам, ни бессилие перед тишиной в ответ на “ты со мной или с мамой?”» Потому что это ведь не шутка, когда тебя предают не за измену, а за молчание.
Первой обострилась еда. Нет, серьёзно. Я купила на свои — повторяю, на свои — деньги творог, гречку и курицу. Прихожу вечером — гречки нет, курица в супе, а Галина Петровна строго так говорит:
— Я из твоих продуктов всем сварила. Что ты, отдельная теперь?
И вот стою я, с пакетом подмышкой и соской в зубах (Соня с неё не слезает), и думаю: а может, действительно отдельная? Потому что, когда тебе в лицо говорят: «Мы всем сварили», — подразумевается, что ты тут вообще не при чём.
— Я теперь всё себе и дочке готовлю сама, — говорю, не поднимая глаз.
— Ну-ну, — фыркнула она, — хозяйка, божья роса.
Андрей всё больше молчал. Работал поздно, приходил, ел, спал. Как квартирант. Но, в отличие от меня, он был «правильным» квартирантом — деньги клал в банку, не задавал вопросов, соглашался, если мама шипела про «твою эгоистку».
Я пыталась с ним говорить.
— Андрей, ты вообще понимаешь, что происходит? Ты видишь, как твоя мать себя ведёт?
Он моргал часто-часто. Как будто дождь шёл по ресницам.
— Ну ты тоже могла бы помягче… Она же бабушка.
— Я мягче уже некуда! Я вообще скоро растворюсь, как чайный пакетик!
Он вздохнул.
— Ну ты же знаешь маму… Она просто… беспокоится.
Ага. Беспокоится, что я сама начну думать.
Первый день на работе был как глоток холодного воздуха после бани. Я сидела за столом в центре перевода, трясущимися руками печатала паспортные данные очередного клиента и думала: «Боже, как же хорошо — ни одной Галины Петровны в радиусе километра!»
Коллеги — обычные женщины моего возраста и постарше. Кто разведён, кто с детьми, кто просто устал. Я среди своих. На кухне разговоры шли на нужных частотах:
— Муж? Да он как микроволновка — нагреет, но не впечатлит.
— Сына в армию отправила, аж дышать стало легче!
— А я вот комнату сдаю — тишина, деньги капают, мужу ничего не говорю. А то начнёт делить.
И тут я поняла: женщины моего возраста — это не милые подруги. Это — боевая разведка. У каждой за спиной опыт, как у сапёра. Они всё уже видели. Я — только в начале.
На третий день я сняла квартиру.
Однушку в Кузьминках, с мебелью из девяностых и окнами во двор. Хозяйка — тётка с глазами, как у совы, но с договором и ксероксом паспорта. Я стояла на пороге, вдыхала запах старого шкафа и думала: «Это — наш замок, доча. С облупленной плиткой и занавесками из ада, но наш».
Вернулась вечером домой. Готова была спокойно собрать вещи, сказать всё как взрослые люди. Но в коридоре стояла война.
— Ты где была?! — свекровь сорвалась на меня с порога. — Три часа я тут с внуком! Я не нянька!
— Я на работе была. Как нормальный человек.
— А Соня?
— На развивающем коврике. Под надзором камеры. Всё видела.
— Камера?! Это ты вместо бабушки теперь электронику подключаешь?!
— А бабушка вместо матери — инквизитор.
Она вспыхнула, аж щеки заиграли.
— Да ты неблагодарная! Да ты! Да если бы не я — ты бы вообще в подвале жила!
— Ага. Зато теперь я в подвале души. Хватит. Я ухожу.
И тут началось.
— Ты не имеешь права забирать ребёнка! — кричала свекровь. — Это дом её отца! Ты увозишь дочь без разрешения мужа!
Андрей вышел из комнаты, босиком, с телефоном в руках.
— Лен, может, не сейчас…
— Нет, Андрюша, сейчас. Если не сейчас — никогда.
Я зашла в комнату, начала молча складывать вещи. Подгузники, комбинезоны, бутылочки. Свои две кофты, три пары джинсов. Всё в сумку, в спешке, с дрожью в пальцах.
— Так просто?! — крикнула она из коридора. — Забрала ребёнка и пошла? А кто его растил эти месяцы?!
— Я! — крикнула я. — Пока вы сидели и считали мои чеки, я не спала ночами, я учила, как правильно держать её, я с ней жила! А вы — вы только проверяли, как я её одеваю и что ест!
Я вышла в коридор. Соня — у меня в слинге. Пакеты — в руках.
Андрей стоял, как мебель. Молча. Даже не подошёл.
— Ты не остановишь меня? — спросила я.
— Я не хочу скандала, — тихо сказал он.
Вот и вся любовь. Вот и весь “семейный котёл”.
Я вышла. Спустилась. Вызвала такси.
Села, положила голову на сумку, закрыла глаза.
Соня дышала у груди. Солнце било в боковое стекло.
И всё.
Мы уехали.
Я, Соня. И карта с зарплатой — наконец-то своей.
***
На следующий день раздался звонок.
Номер был неизвестный. Я взяла трубку.
— Это Мария Алексеевна, участковый по району.
— Да?
— У нас поступило заявление. Вас обвиняют в том, что вы увезли несовершеннолетнего ребёнка без согласия отца.
Я замерла.
— Что?!
— Завтра в десять, придите в отделение. Нужно прояснить ситуацию.
— Кто подал?
— Галина Петровна Иванова. Мать вашего супруга.
Вот тебе и семья. Вот тебе и “бабушка”.
***
— Сидите пока. Сейчас сотрудник подойдёт, — бросила женщина в форме, не поднимая глаз от бумаг.
Я села на жёсткий пластиковый стул. Соня спала у меня на руках, щёчка уткнулась в мою кофту, пальчики вцепились в край молнии. Комната пахла кофе из автомата и чужими страхами.
На стене — плакат: «Знай свои права».
Ну-ну.
Через пятнадцать минут за мной пришли. Молодой лейтенант, явно недавно после института.
— Пройдёмте, Елена Андреевна.
— Я не Андреевна, — говорю автоматически. — У меня девичья фамилия, и отчество — Павловна.
Он моргнул.
— Простите. В базе вы как Иванова.
— Пока ещё, — мрачно ответила я.
Комната для допросов была такой же серой, как всё в этой ситуации.
— Вам предъявлено заявление от Ивановой Галины Петровны. Формулировка: “самовольный вывоз ребёнка в неизвестном направлении без согласия отца”.
— Вы серьёзно? Я же мать. Где закон?
Он вздохнул.
— Закон — сложная штука. Пока вы официально замужем, любые перемещения ребёнка — при взаимном согласии родителей. Даже если он — тряпка и слова не может связать.
— Он в курсе. Он стоял рядом. Он просто… не остановил.
— Понимаю, но письменно он ничего не подтверждал.
— А она? — Я подняла брови. — Она — кто?
— Бабушка.
— Не юрист, не опекун, не мать. Просто женщина, которая решила, что может диктовать, как мне жить.
Он посмотрел на меня внимательно.
— Вы планируете развод?
— Уже подала. И опеку — тоже.
Он что-то записал.
— Я вас понимаю. Это обычная история. Трагичная, но обычная. Свекрови вцепляются мёртвой хваткой, когда теряют контроль.
— Знаете, что самое обидное? — прошептала я. — Не она. Он. Он даже не позвонил.
Я вышла на улицу и впервые не знала, куда идти.
Соня ворочалась у меня в слинге, сопела.
Я прошла мимо ларька, купила себе кофе, села на скамейку. В голове — вата. Ни слёз, ни крика. Просто опустошение.
Через час раздался звонок.
Андрей.
Я не взяла.
Через минуту — сообщение.
«Мамой подала, не я. Прости. Я не знал, что она так сделает».
Я засмеялась.
Громко, до истерики.
Женщина с коляской рядом обернулась.
«Не знал».
Он ничего не знал — и это было его жизненным кредо.
Он никогда ничего не знал: где мои границы, где наши деньги, где его спина, за которой он мог бы меня прикрыть.
Развод прошёл без истерик. Он не сопротивлялся.
В суде сидел, потупившись, Галина Петровна рядом — яд в человеческом обличье.
— Так просто сдашь ребёнка?! — шипела она на него на выходе.
— Она же мать, — пробормотал он.
Вот и всё.
Фамилию я вернула себе.
Соня осталась со мной.
Опека утвердила проживание у меня.
Спустя три месяца я смотрела, как Соня учится переворачиваться на живот.
Мы жили в той же съёмной однушке, с облезлой плиткой и скрипучим диваном.
Но на холодильнике висел мой первый чек из офиса: «Перевод — 17 000 рублей».
А на полке — новая зубная щётка и расчёска.
Для меня. Только для меня.
Галина Петровна пыталась снова.
Писала длинные сообщения о том, как «так нельзя» и как «дети должны знать бабушек».
Я отвечала одно:
— Пускай сначала узнают, что такое уважение.
А Андрей… Однажды он пришёл. Стоял в подъезде, в поношенной куртке.
— Можно увидеть Соню?
— Нет. Пока ты не поймёшь, кто ты и кто я.
— Я скучаю.
— Ты скучаешь, потому что тебя больше некому гладить по голове.
Он ушёл.
Вечером я заварила себе чай. Соня уснула.
Села к окну. Смотрела, как прохожие идут — у каждого своя жизнь, свои войны.
И подумала: «Может, я и не героиня. Может, я просто устала. Но я — здесь. И я — сама. А это значит — всё будет».
