— Вы, наверное, ошиблись адресом, — сухо произнесла женщина, стоявшая на пороге дачного дома.
— Сомневаюсь, — отрезала Елена, сощурившись. — Я ищу дачу своего отца, Виктора Петровича.
Полноватая и аккуратная, лет шестидесяти, женщина продолжала стоять в дверях. Елена заметила у неё спокойный взгляд, почти отсутствующий страх перед незнакомкой
— Хорошо. Идите за мной, — сказала незнакомка, развернулась и вошла в дом.
— Подождите, я хотела бы узнать, кто вы, — не унималась Елена, но пошла следом, стараясь держаться уверенно.
Незнакомка чуть помедлила в коридоре:
— Если хотите судиться за имущество, вперёд. А если действительно желаете понять, почему ваш отец завещал дачу мне, Вере Михайловне, то садитесь. Я заварю чай.
Елена ещё не знала, что этот разговор станет переворотом в её жизни. Ей было тридцать два, она преподавала русский язык в колледже, привыкла полагаться лишь на себя. С отцом они почти не общались после её семнадцати лет — он отдалялся, а она не спешила его возвращать. Теперь, когда его не стало, оказалось, что квартира давно продана, а старенькая дача официально досталась этой самой Вере Михайловне, бывшей медсестре из санатория.
«Кто она? Почему отец выбрал именно её?» — вопросы рождались один за другим. Елена сбросила пальто, оглядывая простенький интерьер и захламленные полки с книгами. Она и представить не могла, что найдет здесь столько знакомых из прошлого вещей.
Елена села за кухонный стол — небольшой, выкрашенный белой краской, с трещинами по краям. Вера ловко заваривала чай, налила в кружку кипяток и бросила туда листочки мяты.
— Ваш отец любил с мятой. Говорил, что аромат напоминает ему о дочери, — Вера отдала кружку Елене.
Елена, сдерживая нервную усмешку, кивнула. Она не была уверена, верит ли всему этому сходу. В конце концов, отец столько лет не проявлял к ней никакой особой заботы, а теперь оказывается, что все эти годы он помнил её даже в мелочах?
От неприятных мыслей её отвлекло само помещение: на деревянных стеллажах теснились книги с потрёпанными корешками. Почти каждый такой том напоминал Елене детские каникулы, когда отец мог увлечённо читать ей стихи.
— Так что, Елена… — Вера села напротив. — Зачем вы приехали?
— Узнать, почему всё имущество досталось вам. Но вижу, что, видимо, должна разобраться не только в этом, — Елена сделала глоток чая и напряглась. — Вы были в близких отношениях с моим отцом?
Вера вздохнула:
— Он часто приезжал сюда. Последние десять лет — каждую осень. Привозил книги, сажал деревья…
Она откинулась на спинку стула, глядя Елене прямо в глаза:
— Хотите, покажу письма, которые он писал? Там есть кое-что важное.
Елена кивнула молча. Эмоции вспыхивали внутри, однако она привычно гасила их стремлением к порядку: «Сначала разберём факты, потом решим, что чувствовать».
Уже через полчаса она листала старые конверты и карточки, подписанные рукой отца. Здесь были упоминания о ней, строчки о том, как он ждёт «главной встречи». Почему он не позвал Елену сюда? Почему не рассказал ей о своих планах?
— Послушайте, — тихо заговорила она, заметив на одном из писем свою фамилию, — вы ведь знали, что он болен?
— Знала, — призналась Вера.
— И почему же вы не сообщили мне? — Елена посмотрела исподлобья. — Раз уж вы так «близки»…
— Он просил не тревожить вас, — Вера потупилась. — Считал, вы и без того заняты. А потом… наверное, боялся вашего осуждения.
Елена горько усмехнулась:
— Получается, я была слишком «занята», чтобы узнать о его болезни. Да, видимо, отец знал меня лучше, чем я думала.
В тот вечер шёл мелкий дождь, превращая дачный участок во влажное царство. Елена осталась ночевать — между ней и Верой продолжались разговоры, которые не укладывались в короткую встречу.
Когда они переместились в небольшую комнату с камином, Вера протянула Елене ещё один конверт:
— Он написал это письмо за неделю до смерти. Просил, чтобы вы прочли лично.
Елена вскрыла конверт, ощущая непрошенный ком в горле. Почерк отца был узнаваем: крупные, энергичные буквы.
«Дочка, прости меня, что не смог сказать всё при жизни… Я давно хотел признаться: Вера — не просто моя давняя подруга. Она — твоя мать. Мы были молоды и глупы, я выбрал более удобный брак, а Вера ушла, не желая мешать. Потом ты родилась… Моя жена приняла тебя, воспитывала… Ты считаешь её своей мамой, ведь тебе говорили, что родная мать погибла. Но теперь, когда мне осталось мало времени, я не хочу больше врать. Я всё испортил, но надеюсь, что однажды вы сможете найти друг друга… Прости».
Елена опустила письмо. В висках пульсировала тяжелая тишина. Она вспомнила, как в детстве ей говорили, будто мать погибла в аварии. Все эти годы она считала, что родительской любви её лишила трагедия. Но нет… Родная мать была жива. И сидела сейчас напротив.
— Значит, это правда? — спросила Елена, сжимая листок.
Вера кивнула, виновато потупив взгляд.
Елена медленно поднялась со стула, обошла комнату. Она хотела выплеснуть все чувства наружу, но не могла найти нужных слов. Слишком резко менялся привычный мир.
— Почему… почему ты не появилась? — наконец вырвалось у неё. — Мне было три года, ты могла вернуться, ты могла спасти меня от… от этого вранья, от одиночества!
Вера чуть заметно повела плечами:
— Я считала, что у тебя есть семья, у тебя всё хорошо. Твой отец выбирал удобный путь, а я боялась, что всё только ухудшу. Мне казалось, так будет правильно…
На мгновение Елена почувствовала прилив ярости. Она сжала кулаки и ударила рукой по тяжёлому деревянному столу, от чего посуда жалобно зазвенела. Больше всего Елену злило то, что она не знала, как справляться с этой лавиной фактов.
— Ты хотя бы представляешь, как это — поверить, будто твоя мать мертва, а она жива и варит тебе чай?! — воскликнула Елена.
Вера, прижав руку к груди, долго молчала. Затем тихо сказала:
— Знаю. Потому что всё это время я жила с мыслью, что моя дочь… растёт без меня.
Елена ощутила, как в горле пересохло. Хотелось кричать, плакать, сбежать. Всё разом. Стараясь сохранять остатки контроля, она схватила пальто и выбежала на крыльцо, чуть не оступившись об мокрые доски.
Дождь заливал дорожку перед домом. Всматриваясь в серую пелену, Елена пыталась отдышаться:
«Я должна уехать, иначе задохнусь. Как жить с этой правдой?»
Когда Вера осторожно приблизилась к ней, Елена отвернулась:
— Прости, я… мне нужно всё это переварить. Я не смогу сейчас остаться.
Вера ответила без упрёков:
— Я понимаю. И я не смею тебя удерживать.
Прошло около трёх недель. Елена вернулась в свой город, в обычную преподавательскую рутину, но мысли о даче и Вере не покидали её. Иногда она просматривала письма отца, перечитывая каждое слово о том, как он надеялся на «встречу, которая всё изменит».
«Наверное, я всю жизнь жила в обмане, — думала Елена, сидя в пустой учительской после занятий. — Но, может, отец и правда хотел всё исправить? Хоть в конце жизни…»
По прошествии времени вспышка ярости улеглась. Остались лишь вопросы и странное чувство потери. Потери всего того, что могло бы быть, если бы она знала правду раньше.
В один из вечеров Елена внезапно собралась и без предупреждения снова отправилась на ту дачу. Она не строила планов, просто понимала: не может жить дальше, игнорируя родную мать, которую столько лет считала умершей.
Вере, похоже, было сложно скрыть волнение, когда Елена появилась на пороге. Она отвела взгляд, словно боялась, что дочка всё ещё враждебно настроена. Но Елена на этот раз привезла с собой книги и пакет с едой.
— Я, наверное, ещё не готова назвать тебя «мамой», — начала Елена, осторожно ставя сумку у стола. — Но мне кажется, нам нужно поговорить.
Вера сглотнула:
— Спасибо, что вернулась. Я… действительно не знала, с чего начать, чтобы заслужить твоё доверие.
Елена отвела глаза, проходя на кухню. Внутри всё ещё тлела обида, но уже не так жгуче: гнев уступал место усталому желанию разобраться в своих чувствах.
— Можешь называть меня просто Еленой. Пусть всё идёт своим чередом, — предложила она.
Они вместе накрыли на стол. Вера сварила картофель, нарезала свежие огурцы. Елена отмерила в чайник горсть листьев чабреца и чёрного чая — решила сегодня обойтись без мяты. За ужином они почти не говорили о прошлом, только о том, как прошли эти недели.
Когда посуда была убрана, Елена достала из сумки старый отцовский альбом. Вспоминать было больно, но и необходимо. Там лежали детские фотографии Елены и те кадры, где молодая Вера в медсестринской форме держала Виктора под руку.
— Ты ведь могла появиться в моей жизни много лет назад, — тихо сказала Елена, перелистывая страницы. — Но, наверное, мы обе чего-то боялись.
Вера провела рукой по альбому:
— Я боялась, что разрушу то, что у тебя уже есть. Ведь у тебя была другая мама — ну, фактически…
Елена кивнула: приемная мать отца действительно воспитывала её как родную. Значит, Вера просто отступила, решив, что так будет лучше.
— Может, она и вправду любила меня, — сказала Елена. — Но и ты имела право быть со мной рядом.
Вера молчала. Их разговор прерывался долгими паузами, в которых сердце Елены вновь и вновь сжималось от осознания упущенных лет.
«Лучше поздно, чем никогда», — подумалось ей, и она вздохнула, глядя на грушевое дерево за окном.
На следующий день они сидели на веранде. Утро стояло прохладное, но ясное: солнечные лучи пробивались сквозь увядшие ветви. Вера принесла старенький сборник стихов, на форзаце которого Елена заметила знакомый почерк отца:
«Для моей девочки, которая когда-нибудь всё поймёт».
— Хочешь почитать? — предложила Вера. — Он очень любил эти стихи, постоянно дарил мне новые сборники, чтобы я с ними работала в санатории: мол, “лечи людей не только микстурами, но и словом”.
Елена улыбнулась. Она откинулась на плетёный стул и, по привычке преподавателя, начала читать вслух:
«Если пройдён путь без прощенья,
Значит, впереди нет покоя.
Но стоит сердцу открыть дверь,
И в горечи расцветёт надежда…»
Слова эхом отзывались внутри неё. Пожалуй, прощение — это и есть тот сложный шаг, на который она не могла решиться раньше. Она взглянула на Веру: та пыталась скрыть влажность в глазах.
Елена отложила книгу и, поколебавшись, чуть тронула руку Веры. Это движение не нуждалось в пояснениях. Вера нервно, но мягко улыбнулась в ответ.
— Я пока не знаю, как правильно строить наши отношения, — призналась Елена, глядя в сторону сада. — Но, наверное, смогу остаться на пару дней. Может, расскажешь мне о себе?
Вера тихо кивнула:
— Конечно. Я покажу, где отец любил сидеть, когда приходил сажать деревья.
Елена почувствовала укол грусти, вспомнив, как отец, вероятно, мечтал об этой встрече. Но теперь у неё оставался выбор: уйти с обидой или попытаться выяснить, что значит «быть дочерью» и «быть матерью», пусть и спустя столько лет.
«Боль — это тоже связь, — мелькнула в голове фраза из письма отца. — А через неё прорастает прощение».
Глядя, как ветер шевелит ветви грушевого дерева, Елена решила для себя: если отец хотел дать ей шанс узнать правду, то, возможно, она способна использовать его не для войны, а для новой главы своей жизни.
Солнечный свет ложился на старый дачный стол, на котором стояли две кружки с недопитым чаем. Вера взяла альбом, снова открыла его на фотографии, где Елена была ещё малышкой в ярком платьице, а рядом в кадре стояла сама Вера. Тогда, много лет назад, они и не знали, что расстанутся на такое долгое время.
— Мы можем начать с малого, — предложила Елена, сделав глубокий вдох. — С небольшой прогулки по саду. Хотела бы посмотреть на те груши, которые сажал отец.
Вера с готовностью поднялась:
— Конечно. Он говорил, что когда-то ты обязательно попробуешь их вместе с ним…
Она запнулась, поймав грустный взгляд Елены. Теперь придётся идти вдвоём, без него. Но и этого, возможно, будет достаточно, чтобы начать разбирать разрушенные мосты.
Так они и вышли в сад, где с деревьев свисали тяжёлые золотистые плоды. Елена чуть поколебалась, потом решительно сорвала грушу и откусила. Сладкий сок побежал по подбородку, и она рассмеялась, вытираясь рукавом. Вера улыбнулась в ответ, в её глазах мелькнули слёзы. Но это были слёзы не только горечи, а ещё и облегчения.
Они молча шли по траве, всматриваясь в ряды деревьев. Елена чувствовала, как в груди медленно ослабевает застарелая обида. Может, впереди ещё много сложных разговоров, зато теперь у неё есть реальный шанс узнать человека, который долгие годы оставался для неё призраком из прошлого.
Когда вернулись к веранде, Елена взяла у Веры книгу со стихами. Провела ладонью по обложке и негромко прочла последнюю строку, оставленную отцом:
«Не бойся признать правду,
И пусть любовь придёт,
Когда ей решат открыть двери».
Она подняла глаза на Веру и едва слышно сказала:
— Я всё ещё не готова называть тебя мамой. Но хотела бы узнать, как ты жила все эти годы, — Елена сделала короткую паузу и добавила: — И, наверное, тебе будет интересно, как жила я.
Вера прикрыла рот рукой, чтобы сдержать рвущийся наружу поток чувств. Наконец вымолвила:
— Спасибо… за то, что даёшь мне шанс.
Елена лишь кивнула, а потом тихонько коснулась рукой локтя Веры — первый мостик между двумя мирами, которые слишком долго существовали порознь.
«Боль — это тоже связь. Самая сильная. Потому что через неё прорастает прощение.»
Сейчас эти слова уже не казались Елене громкой фразой: она чувствовала, что готова учиться принимать правду и строить своё будущее. Пусть и постепенно, шаг за шагом.
