— Ты что, совсем оборзела?! На тебе грязные тапки, а ты на мой новый ковёр наступила!
Лариса ворвалась в квартиру Веры как ураган, даже не поздоровавшись. Сбросила на пол свою лакированную сумочку и уставилась на сестру так, будто та совершила преступление века.
Вера Петровна посмотрела на свои домашние тапочки. Старые, конечно, подошва потёрлась, но при чём тут ковёр? Никакого ковра в её однокомнатной квартире отродясь не водилось.
— Лар, о чём ты вообще?
— О том, что ты завтра придёшь к нам и будешь сидеть с Машкиными близнецами! — Лариса скрестила руки. — Каждый день. С утра до вечера. Маша на работу выходит, а няню мы нанять не можем.
— Постой, а я-то тут при чём?
— А при том, что ты дома сидишь целыми днями! — Лариса обвела взглядом комнату. — Всё равно ничего не делаешь, нищая. Хоть семье поможешь.
Вера почувствовала, как внутри что-то сжалось. Вот опять это слово. «Нищая». Лариса его произносила так легко, будто речь шла о погоде.
— У меня свои дела, Лар. Не могу я каждый день…
— Какие дела?! — сестра фыркнула. — По рынку в поисках самых гнилых помидоров ходить? Или в секонд-хенде шмотки перебирать? Да брось ты, Верка! Тебе повезло, что я вообще тебя к внукам подпускаю!
Вера стиснула зубы. Молчала. А Лариса разошлась не на шутку, расхаживая по крохотной кухне:
— Посмотри на себя! На тебе пальто, которому лет сто! Продукты покупаешь самые дешёвые, небось просроченные! Ремонт не делаешь, обои отваливаются! Стыдно сказать, что ты моя сестра!
— Тогда не говори, — тихо произнесла Вера.
— Что?!
— Не говори, что я твоя сестра. Раз так стыдно.
Лариса остановилась, прищурилась. Потом полезла в сумочку, достала кошелёк. Отсчитала пять сотенных купюр и швырнула на стол.
— На! Купи себе хоть приличную кофточку какую-нибудь! А то ходишь как… — она поморщилась, подбирая слово, — как бомжиха какая-то!
Деньги лежали на облупленной столешнице. Вера смотрела на них, не двигаясь. В горле стоял ком.
— Так что, придёшь завтра? — Лариса уже натягивала пальто. — К девяти утра. Маша уезжает на работу ровно в девять пятнадцать, опаздывать нельзя.
Вера медленно взяла купюры. Сложила пополам. Потом ещё раз. И швырнула обратно — прямо в лицо сестре.
— Убирайся.
Лариса замерла с открытым ртом. Деньги упали к её ногам.
— Ты что творишь?!
— Я сказала — убирайся из моей квартиры, — Вера встала. Голос дрожал, но она продолжала: — И больше сюда не приходи со своими требованиями!
— Да ты охренела совсем! — Лариса побагровела. — Я тебе деньги даю, помочь хочу, а ты?!
— Ты не помочь хочешь, — Вера шагнула вперёд, — ты меня унизить хочешь! Каждый раз! Каждый божий раз, как приходишь, обязательно напомнишь — какая я неудачница, какая нищая, никому не нужная!
— Так это же правда! — Лариса схватила сумку. — Ты и есть неудачница! Муж бросил, работы нет, денег нет! Я хоть пытаюсь тебя в чувство привести!
— Вон отсюда.
— Пожалеешь! — Лариса развернулась к двери. — Ещё как пожалеешь! Все узнают, какая ты неблагодарная! Сестре родной отказала! Думаешь, кто-нибудь тебе после этого поможет?!
Дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла в серванте.
Вера опустилась на стул. Руки тряслись. Пятьсот рублей так и валялись на полу — Лариса их даже забирать не стала.
Она сидела на кухне, слушая, как за окном воет ветер, и впервые за долгое время подумала: а может, правда что-то не так со мной? Может, и правда я какая-то не такая, раз даже родная сестра так относится?
Старая кружка с отбитой ручкой стояла на столе. Вера налила себе чаю из дешёвого пакетика. Чай был горьким.
Как и всё остальное в её жизни.
Вера сидела на кухне до самого вечера. Чай давно остыл, а она всё смотрела в окно, где за тёмными стёклами мелькали огни соседних домов.
Когда-то они с Ларисой были совсем другими. Помнится, лет двадцать назад, когда Верин муж Толик ещё работал дальнобойщиком, а Лариса только за Геннадия замуж выскочила, собирались по воскресеньям. Пироги пекли, чай гоняли до поздна. Лариса тогда смеялась звонко, по-девчачьи, и делилась мелочами из жизни.
Всё полетело к чертям пять лет назад.
Вера поморщилась, потёрла поясницу. Спина ныла — к перемене погоды всегда так. Тот проклятый день на складе она помнила до мелочей: скользкий пол, стопка ящиков, которые поехали вниз вместе с ней. Грохот. Боль. Больница. Диагноз.
«Инвалидность третьей группы. Пособие — девять тысяч рублей.»
Толик продержался ровно три месяца. Потом заявил:
— Слушай, Вер, я не нянька тебе. Не нужна мне больная жена.
Собрал вещи и ушёл к какой-то продавщице из магазина через дорогу. Детей у них не было, делить было нечего — развелись тихо, без скандалов.
А Лариса… Лариса сначала изображала участие. Приехала с двумя пакетами:
— Вот, Верунь, мои старые кофточки. Мне уже не налезают, а тебе в самый раз будут!
Тогда Вера ещё не поняла намёка. Только потом дошло: Лариса считала, что «нищей инвалидке» и старьё — подарок.
Дальше пошло по накатанной. Каждый визит — с очередной порцией «добрых советов»:
— Верка, ты зачем яблоки такие дорогие берёшь? Есть же на рынке, с гнильцой, за копейки! Ты ведь экономить должна!
— Слушай, а ты чего в поликлинику на такси ездишь? Вызывай социальное, бесплатно же!
— Может, тебе в дом престарелых податься? Там хоть кормить будут…
Последние полгода вообще невмоготу стало. Лариса словно взбесилась: то деньги «в долг» просила (и, конечно, не возвращала), то требовала «помочь» — то квартиру прибрать, то за внуками присмотреть. Всегда с одной и той же припевкой: «Ты же всё равно дома сидишь, нищая!»
Вера встала, прошла в комнату. Достала из шкафа старую материнскую шкатулку — лакированную, с потёртыми углами. Мама умерла три года назад. Квартиру завещала Ларисе — «ей же семью кормить, детей растить». Вере оставила мелочь: пару книг, фотоальбом, эту шкатулку.
Лариса тогда ещё съязвила:
— Ну вот, мама и тебя справедливо оценила. Тебе — старьё, мне — квартира трёхкомнатная.
Вера провела рукой по крышке шкатулки. Не открывала её с самых похорон — больно было. Внутри лежали мамины мелочи: заколки, какие-то открытки, выцветшие фотографии.
Она поставила шкатулку на стол, но открывать не стала. Просто смотрела на неё, вспоминая мамины руки — натруженные, добрые.
— Мам, — прошептала Вера в пустоту, — а как ты жила? Тоже небось от Ларки доставалось… Только ты молчала всегда.
Шкатулка молчала в ответ.
За окном стемнело окончательно. Вера укуталась в старый плед и задремала прямо на стуле, положив голову на руки.
А во сне ей привиделась мама — молодая, улыбающаяся. Протягивала что-то блестящее и говорила: «Доченька, не бойся. У тебя всё получится.»
Через два дня Вера возвращалась из аптеки — лекарства для спины вышли в копеечку, пришлось на хлебе экономить. У подъезда её перехватила соседка Зинаида Ивановна, та самая, что вечно в курсе всех сплетен.
— Верочка, погоди-ка!
Вера остановилась. Зинаида подошла ближе, оглянулась по сторонам и понизила голос:
— Слушай, это правда, что ты по подъездам ходишь, милостыню просишь? Мне Генка из третьего подъезда сказал — его жена видела якобы…
— Что?! — Вера чуть не уронила пакет с лекарствами.
— Ну, говорят, что ты… — Зинаида замялась, — того, совсем опустилась. Попрошайничаешь.
— Зина, ты что несёшь?!
— Да я-то верю, что вранье! — соседка замахала руками. — Но народ судачит. Лариса твоя всем уши прожужжала, что сестра у неё бедствует, по углам ходит, денег клянчит…
Вера почувствовала, как внутри всё оборвалось. Значит, вот как. Не успокоилась Лариска, решила отомстить.
— Спасибо, Зин, что сказала, — выдавила она и поплелась в квартиру.
Вечером Вера сидела на полу посреди комнаты в окружении маминых вещей. Надо было что-то продать — деньги кончались, а до следующего пособия ещё две недели. Старые книги никому не нужны, одежда мамина совсем износилась…
Взгляд упал на шкатулку. Вера взяла её, открыла. Выложила на пол фотографии, открытки, какие-то чеки. И вдруг под всем этим хламом нащупала что-то мягкое.
Маленький бархатный мешочек, затянутый шнурком.
Вера развязала его, высыпала содержимое на ладонь — и ахнула. Золотые серьги с мелкими бриллиантами. Кольцо с камнем. Брошь.
— Мамочки… — прошептала она.
Это были бабушкины украшения! Те самые, что «пропали» ещё лет двадцать назад! Мама тогда чуть с ума не сошла, искала везде, а Лариса обвиняла её в рассеянности.
Вера перевернула мешочек — из него выпал сложенный листок. Развернула дрожащими руками. Мамин почерк, неровный, старческий:
«Верочка, моя доченька. Эти украшения — твоей бабушки, а теперь твои. Я их спрятала, чтобы Лариса не нашла. Она всегда была жадной, прости, что так говорю о сестре твоей. Но ты одна всегда обо мне заботилась — и когда болела я, и когда помощь нужна была. Продай их, когда совсем трудно станет. Только Ларисе ни слова — она считает, что я их потеряла. Люблю тебя. Мама.»
Вера зажала письмо в кулаке. Слёзы потекли сами собой. Мама… Мама всё понимала. Всё видела.
Она так и просидела до утра на полу, держа в руках украшения и письмо.
А утром в дверь позвонили. Резко, настойчиво.
Вера открыла — на пороге Лариса, а за ней Геннадий, муж её. Лицо у Ларисы было злое, глаза горели.
— Соседка сказала, видела, как ты вчера что-то блестящее в руках держала! — выпалила она с порога. — Это мамины серьги? Я так и знала — ты украла!
— Проходите, раз такие умные, — Вера посторонилась.
Они ввалились в квартиру. Геннадий сразу прошёл на кухню, будто искал улики. Лариса кинулась к столу, где лежала шкатулка:
— Вот! Вот они! — она схватила мешочек. — Ты украла мамины украшения! Ты воровка!
— Лар, почитай сначала, — Вера протянула ей письмо.
Лариса выхватила листок, пробежала глазами. Побледнела. Потом покраснела. Скомкала письмо:
— Бред! Мама была больная, не понимала, что пишет!
— Она всё прекрасно понимала, — тихо сказала Вера.
— По закону мы делим всё пополам! — Лариса прижала мешочек к себе. — Это наследство общее!
— Отдай, — Вера шагнула вперёд.
— Не отдам! Это моё!
Вера рванула мешочек на себя. Лариса вцепилась мёртвой хваткой. Геннадий бросился разнимать:
— Бабы, хватит! Верка, ты же понимаешь — семье нужнее! У нас внуки, кредиты…
Вера замерла.
— Какие кредиты?
— Какие кредиты? — повторила Вера, не выпуская мешочек.
Геннадий отвернулся, теребя галстук. Молчал. Лариса дёрнула его за рукав:
— Гена, заткнись!
— Да поздно уже, — он махнул рукой. — Меня уволили полгода назад, Верка. Живём на кредитах. Машину продали в марте. Квартиру банк заберёт через месяц, если не найдём денег.
Тишина. Вера смотрела на сестру, и всё вдруг встало на свои места.
— Вот оно что, — медленно произнесла она. — Вот поэтому ты и хотела, чтобы я с внуками бесплатно сидела? Няню нанять не на что?
— Ну и что?! — взвилась Лариса. — Ты же всё равно дома сидишь! Нищая, никому не нужная! Хоть бы семье помогла!
— Семье? — Вера отпустила мешочек, отступила на шаг. — Когда у меня травма случилась, когда муж ушёл — ты где была?
— Я тебе помогала!
— Ты принесла три пакета со своими старыми шмотками! — голос Веры сорвался на крик. — И сказала: «Радуйся, что вообще что-то даю!»
— Я тебе ДЕНЬГИ давала! — Лариса топнула ногой.
— Раз в три месяца по пятьсот рублей бросала, как собаке кость! И каждый раз напоминала, какая я неудачница!
Геннадий попытался встать между ними:
— Девочки, ну хватит, право слово…
— Отвали, Гена! — рявкнула на него Лариса, потом развернулась к Вере: — Знаешь что? Я тебя от голодной смерти спасала! Если бы не я, ты бы уже сдохла в своей нищете!
— Спасала? — Вера засмеялась, зло, надрывно. — Ты меня УНИЖАЛА! Каждый божий раз! Помнишь, как ты мне про дом престарелых советовала? Или как при Машке своей сказала: «Тётя Вера у нас бедненькая, ей надо помогать, как бездомным котятам»?!
Лариса сжала губы, но промолчала.
— А когда мне на операцию деньги нужны были, — продолжала Вера, и голос её дрожал, — ты что сказала? «Продай квартиру, раз такая нищая!» Квартиру однокомнатную, в которой я живу!
— Так надо было продавать! — огрызнулась Лариса. — Переехала бы в какую-нибудь комнату, зато бы лечилась!
— Чтобы ты потом сказала: «Вот дура, осталась без жилья»? — Вера шагнула к столу, схватила шкатулку. — Знаешь, в чём твоя проблема, Лар? Ты всю жизнь считала себя лучше меня. Умнее. Успешнее. А на деле что? Муж без работы, долги по уши, квартиру отбирают!
— Заткнись! — Лариса кинулась к ней, пытаясь вырвать шкатулку. — Заткнись, я кричу!
Вера оттолкнула её. Сильнее, чем собиралась. Лариса споткнулась, Геннадий подхватил её.
— Эти украшения, — Вера прижала шкатулку к себе, — моё наследство. Мама их МНЕ оставила. Написала письмо. Спрятала от ТЕБЯ, понимаешь? От ТЕБЯ! Потому что знала — ты только себя любишь!
— Ты… ты… — Лариса задыхалась от злости, — ты пожалеешь! Я всем расскажу! Всем в доме! В управлении! Что ты украла мамины вещи, что ты…
— Что я что? — Вера встала в полный рост. — Нищая? Да! Я бедная! Да, я ношу старое пальто! Да, я покупаю самую дешёвую гречку! Но знаешь, в чём разница между мной и тобой?
Она подошла совсем близко, смотрела сестре прямо в глаза:
— Я НИКОГДА не унижала людей за то, что у них меньше денег. Я НИКОГДА не считала себя лучше других только потому, что могу купить дорогую кофточку! Я НИКОГДА не использовала родных людей как прислугу!
— Мы СЕМЬЯ! — заорала Лариса. — Ты ОБЯЗАНА нам помочь!
— Была семья, — тихо сказала Вера. — Пять лет назад. А потом ты решила, что я — обуза. Что я недостойна твоего времени. Что мне и объедки с твоего стола — за счастье.
— Верка… — Геннадий попытался что-то сказать, но она перебила:
— Вы знаете, что самое смешное? Я ещё вчера думала — может, правда, я какая-то не такая? Может, правда заслужила такое отношение? А сегодня поняла. Не я не такая. Это ВЫ.
Она развернулась к двери, распахнула её:
— Убирайтесь. Оба. И больше не приходите.
— Ты отдай украшения! — Лариса кинулась за ней. — Я тебе припомню! Я тебе…
— ВОН! — Вера рявкнула так, что Лариса отшатнулась. — ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!
Геннадий потянул жену к выходу. Лариса упиралась, кричала:
— МЫ РОДСТВЕННИКИ! Я СЕСТРА ТВОЯ! НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА!
— Имею, — Вера держала дверь. — Потому что это МОЯ жизнь. МОЯ квартира. И МОЁ наследство от мамы, которая, в отличие от тебя, меня любила.
Лариса выскочила в подъезд, развернулась, и лицо её перекосилось:
— Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! СДОХНИ СО СВОИМИ УКРАШЕНИЯМИ!
— Взаимно, — сказала Вера и захлопнула дверь.
Щёлкнул замок. Потом ещё один, цепочка.
С той стороны ещё долго доносились крики, но Вера уже не слушала.
Она прислонилась спиной к двери, сползла на пол. Шкатулка выпала из рук.
И только тогда заплакала.
Через неделю Вера стояла посреди квартиры в окружении картонных коробок. Украшения продала — не за бешеные деньги, конечно, но хватило. Сняла однушку в другом районе, купила лекарства на год вперёд, отложила на жизнь. Хватит перебиваться с хлеба на воду.
Телефон зазвонил, когда она складывала последние вещи. На экране высветилось: «Лариса».
Вера долго смотрела на имя. Потом взяла трубку.
— Вер… Верочка, — голос сестры был тихим, просящим. — Прости меня. Пожалуйста.
Молчание.
— Нам правда плохо. Гена больной лежит, работу найти не может. Банк квартиру забирает через три недели. Верунь, дай взаймы, а? Я верну, честное слово, вернусь всё до копеечки…
Вера слушала всхлипывания. В груди что-то кольнуло — всё-таки сестра, семья… Но потом перед глазами всплыли картинки: «Нищая», «Мышь серая», «На, купи себе приличную кофточку»…
— Нет, Лариса.
— Как нет?! — голос сразу стал истеричным. — Я же сестра твоя! Родная! Мы одна кровь!
— Была сестрой, — Вера говорила спокойно, почти равнодушно. — А стала чужим человеком в тот момент, когда решила, что деньги важнее родной крови.
— Верка, ну пойми же…
— Ты пять лет унижала меня. Попрекала бедностью. Говорила, что я никчёмная, никому не нужная. Сама научила меня жить без семьи.
— Я не хотела! Я просто… просто нервная была!
— Знаешь, Лар, — Вера посмотрела на коробки, — я тебе даже не злюсь. Просто… ничего не чувствую. Пустота.
— Верка…
— Прощай, Лариса. Живите как знаете.
Она положила трубку. Лариса тут же перезвонила. Вера отключила телефон.
В дверь постучали. Зинаида Ивановна заглянула в приоткрытую щель:
— Верочка, а правда, что ты уезжаешь?
— Правда, Зин. В другой район. Начинаю новую жизнь.
Соседка прошла внутрь, оглядела коробки:
— Слышала, сестра твоя в долгах по уши… Может, всё-таки поможешь? Семья как-никак.
Вера подняла последнюю коробку. Сверху лежало старое пальто — то самое, которое Лариса называла «тряпкой». Вера погладила потёртый воротник.
— Знаете, Зин, я поняла одну вещь. Бедность — это не про деньги.
— Как это?
— Бедность — это когда в душе пусто. Когда кроме купюр в кошельке больше ничего нет. Ни совести, ни чести, ни любви. — Вера взяла коробку. — У меня мало денег. Зато есть моё достоинство. А вот у Ларисы — наоборот. У неё квартиры скоро не будет, машины нет, денег нет. Но самое страшное — у неё души нет.
Зинаида качала головой:
— Эх, жизнь…
— Жизнь продолжается, Зин. Моя — точно.
Вера вышла из квартиры. Закрыла дверь на ключ в последний раз. Повернула ключ, услышала щелчок. Не оглянулась.
Соседка помогла донести коробки до такси. Шофёр загружал их в багажник, а Вера стояла, глядя на старый подъезд.
— Верочка, а не жалко? — спросила Зинаида. — Всё-таки столько лет тут прожила…
Вера улыбнулась. Впервые за долгое время — искренне, легко.
— Знаете, Зин, я всю жизнь думала, что бедная. Что у меня ничего нет. А сегодня поняла — я богаче всех.
— Это как же?
— Потому что я наконец-то купила себе самое дорогое, — Вера села в такси, опустила стекло. — Свободу.
Машина тронулась. Зинаида махала рукой, но Вера уже не смотрела назад.
Впереди была новая жизнь.
И она не собиралась её ни с кем делить.
