В тесной кухне пахло жареной картошкой с укропом. На столе, покрытом старой клеёнкой с цветочным узором, стояли тарелки с неровными краями, а в центре — чугунная сковорода, ещё шипящая от жара. Свет от лампы под жёлтым абажуром падал на лица матери и дочери, сидящих друг напротив друга.
— Доченька, давай твою квартиру продадим и дачу на всю семью построим, — в который раз начала Анна Павловна, аккуратно поддевая вилкой кусок картошки. Её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась привычная настойчивость.
Марина, её взрослая дочь тридцати двух лет, замялась. Она отложила вилку, посмотрела на мать — на её аккуратно уложенные седые волосы, на морщины, которые будто углубились за последний год, — и почувствовала, как в груди зашевелилось раздражение.
— Мам, мы это уже обсуждали. Квартира — моя. Я её сама купила. Зачем мне её продавать? — Марина старалась говорить спокойно, но голос предательски дрогнул.
Анна Павловна вздохнула, будто дочь снова не поняла чего-то очевидного.
— Мариночка, ты же одна живёшь. Тебе одной столько места зачем? А дача — это для всех нас. Для тебя, для брата твоего, для племянников. Семья ведь важнее, чем какая-то квартира.
Марина сжала пальцы под столом, стараясь не сорваться. Её взгляд упал на потрескавшийся угол клеёнки, и она подумала, что эта кухня, эта квартира матери, этот разговор — всё будто застыло во времени, повторяясь снова и снова.
— Мам, я не хочу это обсуждать. Точка, — отрезала она, вставая из-за стола. Тарелка с недоеденной картошкой осталась стоять, и Марина, не глядя на мать, вышла в коридор.
Анна Павловна посмотрела ей вслед, её лицо на миг стало жёстким, но тут же смягчилось. Она покачала головой, пробормотав себе под нос: «Упрямая, вся в отца».
***
Марина сидела в своей просторной двухкомнатной квартире, глядя в окно. На улице моросил дождь, и капли стекали по стеклу. Квартира была очень уютной: светлые обои, диван с яркими подушками, книжный шкаф, полный потрёпанных томов. Это был её угол, её крепость, купленная пять лет назад на деньги, которые она копила, работая в офисе и подрабатывая переводами по выходным.
Мысль о том, чтобы продать квартиру, казалась ей абсурдной. Но мать не отступала. Анна Павловна уже месяц твердила о даче, о «семейном гнезде», где все могли бы собираться. Марина знала, что за этим стоит не только мечта матери, но и давление брата, Сергея. Ему с женой и двумя детьми было тесно в их двушке, и он не раз намекал, что дача могла бы стать «выходом».
Марина достала телефон, открыла переписку с подругой Верой. «Мама опять за своё. Про дачу. Я уже не знаю, как отказать, чтобы не обидеть и чтобы она поняла». Ответ пришёл почти сразу: «Марин, ты не обязана соглашаться. Это твоя квартира. Просто отказывай».
Легко сказать — отказывай. Анна Павловна умела одним взглядом заставить чувствовать себя виноватой. Она всегда была такой: заботливой, но с твёрдой уверенностью, что знает, как лучше для всех. Когда Марина в двадцать пять переехала из дома, мать месяц не разговаривала с ней, считая, что «девушке одной жить неприлично». А теперь эта квартира, её гордость, стала для матери просто «лишним местом».
Марина вспомнила, как три года назад Сергей с женой Наташей приезжали к ней в гости. Наташа, оглядев квартиру, сказала с лёгкой завистью: «Хорошо тебе, Марин, одна живёшь, просторно». Тогда это показалось просто замечанием, но теперь Марина видела в тех словах намёк. Её одиночество, её независимость — для семьи это будто было не достоинство, а повод что-то отнять.
***
На следующей неделе Анна Павловна созвала «семейный совет». Марина не хотела идти, но мать настояла, позвонив трижды за день и напомнив, что «семья — это святое». В итоге Марина оказалась в той же кухне, за тем же столом, только теперь рядом сидели ещё Сергей и Наташа. Их дети, пятилетний Артём и трёхлетняя Лиза, играли в комнате, оттуда доносились их смех и топот.
— Ну что, Мариночка, я тут посчитала, — начала Анна Павловна, разложив перед собой листок с цифрами. — Если твою квартиру продать, можно хороший участок взять. И дом построить, не сарай какой-нибудь. Для всех хватит места.
Сергей кивнул, глядя в тарелку. Наташа улыбнулась, но её глаза оставались настороженными.
— Мам, я уже сказала — нет, — ответила Марина, стараясь не повышать голос. — Почему вы не хотите меня услышать?
Анна Павловна нахмурилась.
— А что ты предлагаешь? Мы все в тесноте, а ты одна в своей квартире сидишь. Это что, по-семейному?
Марина почувствовала, как жар поднимается к щекам. Она посмотрела на Сергея, ожидая, что он хоть что-то скажет, но брат молчал, ковыряя вилкой в салате.
— Сережа, ты тоже так думаешь? — спросила она прямо.
Сергей кашлянул, отложил вилку.
— Марин, ну ты же видишь, как мы живём. У нас с Наташей дети, нам бы место побольше. А дача — это ж для всех. Ты тоже там отдыхать будешь.
— А где я жить буду? На даче? — Марина не сдерживая раздражения. — Или у вас в двушке на раскладушке?
Наташа поджала губы, но промолчала. Анна Павловна всплеснула руками.
— Господи, Марина, что ты драматизируешь? Мы же не выгоняем тебя! Можешь к матери вернуться. Тебе много места не надо.
Марина встала, чувствуя, как внутри всё клокочет. Её голос дрожал, когда она ответила:
— Я не собираюсь ничего продавать. Это моя жизнь. И если вам нужна дача, ищите другие способы.
Она вышла, хлопнув дверью чуть громче, чем хотела. В коридоре она услышала, как Анна Павловна тихо сказала: «Вот и поговорили».
***
После того разговора Марина старалась реже звонить матери. Она чувствовала себя виноватой, но в то же время злилась. Почему её независимость, её труд, её выбор всегда оказывались на втором плане? Она работала, платила коммуналку, помогала, когда Сергей просил денег на детский сад, — и всё равно была «эгоисткой».
Анна Павловна, в свою очередь, начала жаловаться соседке, тёте Вале. «Марина совсем отбилась от рук. Не хочет для семьи стараться», — говорила она, сидя на лавочке у подъезда. Тётя Валя качала головой, но втайне думала, что Анна Павловна слишком давит на дочь.
Тем временем Сергей с Наташей обсуждали свои планы. Наташа, листая объявления о продаже участков, говорила: «Если бы Марина согласилась, мы бы уже начали строить. Ей-то что, она одна, а нам с детьми тесно». Сергей соглашался, но в глубине души чувствовал неловкость. Он знал, как сестра гордилась своей квартирой, но не хотел спорить с женой.
Марина, чтобы отвлечься, начала чаще встречаться с Верой. Они гуляли по парку, сидели в кафе, и Марина выговаривалась. Вера, женщина прямолинейная, но добрая, советовала: «Марин, ты не должна оправдываться. Это твоя жизнь. Но попробуй объяснить им, не срываясь. Может, поймут наконец».
Марина кивала, но знала, что разговоры с матерью всегда заканчиваются одним и тем же: чувством, что она что-то должна.
***
Однажды, забирая племянников из сада, Марина услышала разговор двух мамочек у ворот. «Слышала, Наташка-то с Серёгой участок уже присмотрели. Сестра Серёги квартиру продаёт, вот и деньги будут», — шептала одна другой. Марина замерла, чувствуя, как кровь приливает к вискам. Она не могла поверить, что слухи уже пошли, хотя она ясно дала понять, что не согласна.
Дома она позвонила Сергею. Разговор был коротким и жёстким.
— Сережа, ты что, всем рассказываешь, что я квартиру продаю? — спросила она, едва сдерживая гнев.
— Марин, да никто ничего не рассказывает, — начал он, но голос звучал виновато. — Просто Наташа с подругами болтала, что, может, дача будет. Ну и… слухи пошли.
— Может? — перебила Марина. — Ты понимаешь, что это моя жизнь? Вы уже всё за меня решили!
Сергей замялся, а потом тихо сказал:
— Марин, прости. Я не хотел. Просто нам правда тяжело. Я думал, ты передумаешь.
Марина бросила трубку. Она сидела на диване, глядя на книжный шкаф, и чувствовала, как обида смешивается с усталостью. Её брат, её семья — они будто видели в ней не человека, а только возможность решить свои проблемы.
***
Через пару дней Марина решила поговорить с матерью. Она приехала к Анне Павловне, взяв с собой торт из ближайшей кондитерской — не для того, чтобы задобрить, а просто чтобы смягчить напряжение.
Они сидели на той же кухне, и Марина, собрав все силы, начала:
— Мам, я хочу, чтобы ты меня услышала. Я не продам квартиру. Это не потому, что я не люблю вас. Это мой дом. Я его заработала. А вы все делаете так, будто я вам что-то должна.
Анна Павловна молчала, глядя на торт. Потом подняла глаза, и в них было что-то новое — не упрямство, а боль.
— Мариночка, я же для семьи стараюсь, — сказала она тихо. — Я думала, ты пойдёшь навстречу. Сережа с Наташей в тесноте, дети растут…
— А я? — перебила Марина. — Почему обо мне никто не думает? Я одна, да. Но это мой выбор. И я не хочу, чтобы моя жизнь была для кого-то другого.
Анна Павловна замолчала. Впервые за долгое время она выглядела растерянной. Потом, будто решившись, сказала:
— Я… я не хотела тебя обидеть. Просто я всю жизнь так жила. Для вас с Серёжей. И думала, что ты тоже…
Марина почувствовала, как гнев внутри утихает, уступая место грусти. Она поняла, что мать не хотела ей зла — она просто не знала, как по-другому. Вся её жизнь была прочей «для семьи», и она ждала того же от дочери.
***
Разговор с матерью не решил всё сразу, но что-то сдвинулось. Анна Павловна перестала говорить о даче, хотя иногда всё ещё вздыхала, глядя на сына. Сергей, после разговора с Мариной, извинился ещё раз, и, кажется, начал понимать её. Наташа, правда, осталась холодной, но Марина решила не зацикливаться на этом.
Но напряжение достигло пика, когда Марина узнала, что Наташа всё-таки внесла задаток за участок, уверяя продавца, что «деньги скоро будут». Это было последней каплей. Марина приехала к брату, и на этот раз не сдерживалась.
— Вы что, правда думаете, что я сдамся? — спрашивала она, стоя в их тесной комнате. — Вы уже за меня всё решили, даже не спросив!
Наташа, не выдержав, ответила:
— А что нам делать, Марина? Жить вчетвером в этой клетушке? Мы для детей стараемся!
— Тогда работайте! Копите! — крикнула Марина. — Но не за мой счёт!
Сергей встал между ними, пытаясь успокоить, но Марина уже ушла, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Впервые она поняла, что, возможно, придётся отстраниться от семьи, чтобы сохранить себя.
***
Прошёл месяц. Марина больше не ездила к матери каждые выходные, но иногда звонила, чтобы узнать, как дела. Анна Павловна отвечала сдержанно, но без прежней настойчивости. Сергей с Наташей вернули задаток за участок, хотя Наташа до конца ворчала, что «Марина думает только о себе».
Марина, сидя в своей квартире, чувствовала странное облегчение. Она поняла, что её независимость — это не эгоизм, а необходимость.
Однажды вечером она сидела на диване с книгой, когда позвонила мать.
— Мариночка, я тут подумала, — начала Анна Павловна. — Может, ты права. Не надо ничего продавать. Мы как-нибудь сами разберёмся.
Марина улыбнулась, чувствуя, как что-то внутри отпускает.
— Спасибо, мам, — ответила она тихо.
Она не знала, что будет дальше. Может, они с семьёй найдут способ собраться вместе, не жертвуя ничьими мечтами. А может, ей придётся держать дистанцию. Но одно Марина знала точно: свой дом, свою жизнь она будет защищать. И в этом не было ничего плохого.
