Когда Елена открыла дверь, она понятия не имела, что впускает в дом не просто свекровь. Она впускала торнадо в блузке с цветами, командира семейного фронта и одновременно — ходячее воплощение советской директивы: всё должно быть как я сказала, иначе иди вон отсюда.
— «Леночка, ну ты чего как тень? Где у вас тут обувница, а? И вообще, сразу скажу — я с порога всё вижу: у тебя тут бардак. Алексей не жалуется, но я мать, я чувствую!» — бодро сказала Светлана Николаевна, скидывая туфли так, будто ей уже принадлежит весь коридор.
— «Здрасьте, Светлана Николаевна. Проходите,» — процедила Елена и тут же себя мысленно укусила: зачем? Зачем она открыла?
Дом, который достался Елене от отца, был для неё не просто жилищем. Это было место, где пахло черешней с июля, где на подоконнике стояли тяжёлые книги с пометками отца на полях, и где каждый скрип пола был не «плохо сделан», а «здесь я играла в прятки».
Но теперь этот скрип, по мнению новой гостьи, надо бы «залить самовыравнивающимся полом», потому что «трещит так, будто у вас тут тараканы на каблуках бегают».
Алексей, как водится, отыгрывал партию «я просто между вами, девочки, не ругайтесь». Он в этот момент, как настоящий герой семейного романа о побеждённой воле, стоял на кухне и резал помидоры так, будто от них зависела его мужская идентичность.
— «Алёша, я говорила тебе, не режь помидоры на пластинки. Они теряют сок! Где у тебя мозги, сынок?» — крикнула Светлана Николаевна из зала.
— «Ну прости, мам, я просто…»
— «Ты просто женился не на той, вот и всё.»
У Елены ёкнуло сердце. Оно не ёкало, оно зарычало. Тихо, внутри. Пока. Но она ничего не сказала. Не потому что испугалась. Просто в её голове уже щёлкнул первый выключатель: эта женщина приехала сюда не погостить. Она приехала — остаться.
И не прошло и трёх дней, как начались «предложения». Ключевое слово — предложения. Типа:
— «Может, выбросим эту старую тумбу? Она ж из какого-то совдепа. Тут всё поменять надо. А что это? Фото папы? Леночка, ты взрослая женщина, хватит жить прошлым.»
Елена вежливо промолчала. Второй раз. Но глаза у неё стали темнее. У неё вообще лицо менялось в зависимости от уровня внутреннего гнева — эффектная такая суперсила.
В тот вечер они сидели за ужином, Алексей как обычно хрустел огурцом, делая вид, что он вообще не в курсе, что рядом идёт полноценный военный конфликт.
— «Елена, ты опять поджарила картошку на сливочном? Я ж говорила — только оливковое! Как я потом холестерин свой нормализую?» — поинтересовалась Светлана Николаевна.
— «Я жарила картошку Алексею. Себе я сделала салат,» — сдержанно ответила Елена.
— «Да ладно тебе, мама, вкусная же картошка,» — вякнул Алексей.
— «О, спасибо, Алексей, так приятно, что ты заметил,» — язвительно вставила Елена, даже не глядя на него.
Вечером, лёжа рядом с Алексеем на кровати, она попыталась завести разговор. Попыталась — ключевое слово.
— «Слушай, нам надо как-то это обсудить. Я не готова, чтобы она тут жила. Это мой дом, Лёш. Наследство отца. Я не хочу…»
— «Ты опять начинаешь. Елена, ты же взрослая женщина. Это моя мать. Она временно. Ты же видишь, ей тяжело. Она одна.»
— «А мне? Мне не тяжело, да? Меня можно просто вычеркнуть из уравнения?»
Он отвернулся к стене. Как-то так получилось, что на этой стене была розетка, и он уставился в неё, будто из неё вот-вот вылезет спасение в виде мужества и воли.
На следующее утро она проснулась от странного звука. Прямо как в фильмах ужасов. Только это не призрак. Это Светлана Николаевна в зале, швыряет коробки.
Елена подбежала.
— «Вы что делаете?! Это мои вещи!»
— «Я навожу порядок. Ты ж всё никак не можешь расхламиться. Вот, комод уже на выброс. Старьё какое-то. Полка сломана, и вообще, морально устарела.»
— «Это папин комод.»
— «Ну вот и всё. Он умер. А ты жива. Пора это как-то признать, Леночка. Живи настоящим. А то как сектантка, ей-богу.»
Комод стоял у стены, массивный, из дуба, со следами от бокалов — её отец ставил туда рюмку, когда читал газеты. Она дотронулась до ручки. Слёзы подкатывали, но не выходили.
— «Уберите руки от моего комода, Светлана Николаевна.» — голос у неё был тихим, но в нём появилась новая нота. Сталь.
— «Это что, угроза?»
— «Это предупреждение.»
И в этот момент в комнату вбежал Алексей.
— «Что вы обе орёте?! Можно хоть раз проснуться в тишине?!»
— «Твоя мать выкидывает мои вещи, Алексей. Ты что-нибудь скажешь или ты уже принял сторону?»
Он промолчал. И вот тут случилось первое: Елена вышла. Не из комнаты — из иллюзий. Ей больше не нужно было ждать, надеяться, уговаривать. Всё стало кристально понятно.
Она пошла в спальню, открыла тумбочку, достала старую записную книжку отца, пролистала, нашла номер.
Адвокат. Знакомый семьи. Молчаливый, надёжный, и, как любил говорить отец, «держит слово, как солдат зубы».
— «Алло? Добрый день. Это Елена. Да, всё верно. Мне нужно узнать про выселение. И про развод тоже.»
С той стороны трубки голос ответил спокойно, но с интересом:
— «Наконец-то.»
***
Елена села на краешек дивана и машинально провела пальцем по обивке. Мягкий велюр, чуть потрёпанный, как её нервы после недели в компании Светланы Николаевны. За окном капала вода с крыши, и капли падали точно с таким звуком, с каким ломаются иллюзии: цок… цок… цок…
Рядом на столе лежали старые папины документы. Она перебирала их уже полчаса, будто в этих пожелтевших бумажках можно было найти инструкцию к жизни. Ну или хотя бы какой-нибудь моральный аванс: «держись, дочка, ты всё правильно делаешь.»
Она вытащила толстую папку на резинке, ту самую, в которую отец складывал «всё важное». Своим шрифтом — этим рубленым, почти военным почерком — он нацарапал сбоку:
«НЕ ОТДАВАТЬ. СЕМЕЙНОЕ.»
— «Типа мне ещё нужно было подтверждение,» — буркнула Елена, сдёргивая резинку.
Внутри — куча бумаг: старые договора, свидетельство о рождении, какие-то чеки и, в самом низу, сложенный вдвое документ с гербовой печатью. Завещание. То самое, по которому дом теперь её. Только теперь, пересматривая его, она заметила кое-что, что раньше, видимо, пропустила.
На обратной стороне, ручкой, тем самым корявым папиным почерком:
«Если начнут наезжать — посмотри приложение. Не показывай сразу. Только если совсем край.»
Елена фыркнула.
— «Отец, да ты как будто знал, что мне придётся жить с дьяволом в кулинарном фартуке.»
Вложение было в отдельном конверте, заткнутом между страницами. Она открыла его, и сердце ёкнуло — снова. Только на этот раз не от боли, а от лёгкого шока.
Это было дополнительное соглашение. Юридически оформленное, заверенное. С припиской:
«В случае вступления в брак, если сожитель или третьи лица претендуют на дом, настоящим заявляю, что имущество является неприкосновенным. Только в личном пользовании дочери, Елены Алексеевны. Пункт 2.4: при вмешательстве третьих лиц — аннулировать любые притязания. Папа.»
Даже в юридическом документе он подписался как «папа». Это что-то значило. Это значило: он знал. Или хотя бы догадывался, что Алексей, с его амёбной мамашей, могут попытаться что-то оттяпать.
И вот тут наступил момент, когда у Елены внутри что-то щёлкнуло. Не как раньше — больно. А наоборот — ясно. Спокойно. Как будто всё стало на свои места.
Она встала, достала из шкафа кожаную папку, сложила туда завещание и приложение. И поехала к юристу.
***
— «Неплохой документик. Серьёзный. Оформлено грамотно. Ваш отец, видно, был умный человек,» — сказал адвокат, потирая подбородок.
— «Он знал, с кем я свяжусь, видимо. Ну, хотя бы предполагал.»
— «На основании этого пункта, вы имеете право не только оставить за собой дом, но и требовать немедленного выселения лиц, не имеющих прав проживания.»
— «Прекрасно. С чего начнём?»
— «С уведомления. Подпишете вот тут. И завтра утром доставим им повестку. Плюс, можно через суд прописать обеспечительную меру — запрет на вход в дом, если будет сопротивление.»
Елена подписала. Почерк у неё был гораздо аккуратнее, чем у отца, но вот суть у них теперь была одна — никаких чужих на её территории.
***
Вечером, когда она вернулась домой, в доме стояла тишина. Пугающая, как в фильме, где сейчас из угла вылезет маньяк или бывший с букетом. Хотя, второе, пожалуй, страшнее.
На кухне — Алексей. Смотрел в окно и жевал какую-то булку.
— «Ты где была?» — спросил он без интереса, не оборачиваясь.
— «С адвокатом.»
Он обернулся. Вот тут стало интересно.
— «Ты серьёзно?»
— «Серьёзнее, чем твоя мама, когда рассказывала, как ей сны снятся о перестановке мебели.»
— «Ты что, правда хочешь нас выставить?»
— «Алексей, вы не в гостинице. И не в гостях. Ты вообще в курсе, что твоя мама пыталась выкинуть из дома комод, в котором хранились письма от моего отца? Или тебе тоже всё равно, как и когда она выставит меня с чемоданом?»
— «Она не хотела ничего плохого, просто…»
— «Остановись. Просто — ты тряпка. Просто — она диктатор. Просто — вы оба перепутали адрес. Этот дом не ваш. Это мой дом. С моими воспоминаниями. Моими решениями. Моей жизнью.»
Он замолчал. Смотрел так, будто его ударили. Хотя, честно, он заслуживал минимум пощёчины — моральной, но со всей широкой души.
В комнату влетела Светлана Николаевна.
— «Что происходит? Почему ты орёшь, Елена? Опять истерика? Ты бы лучше подумала о муже! А не бегала по адвокатам как…»
— «Как что? Как человек, защищающий своё имущество? Вы хотите послушать документ от моего отца? Завещание? Или мне сразу копию в суд принести?»
Она резко замолчала. Алексей сел обратно. Словно кто-то в комнате нажал «мут».
— «Вы должны освободить дом в течение семи дней. Потом — суд. Я не шучу. Я слишком долго молчала, чтобы теперь улыбаться.»
— «Ты не посмеешь,» — прошипела Светлана Николаевна.
— «Посмею. И вы не поверите, но даже с удовольствием.»
***
Ночью Елена сидела в саду. Тот самый, который они с отцом когда-то высаживали по весне. На коленях лежал старый фотоальбом. На последней странице — её фото с отцом. Он держит её на руках, она — лет семи, с такими же нахмуренными бровями и выражением лица «я знаю, что делаю».
Она улыбнулась.
— «Спасибо, пап. Я справлюсь. И я больше никому не позволю разложить меня по полочкам, как старую посуду.»
***
Елена смотрела в окно. На улице было пасмурно, но ей внутри было яснее, чем когда-либо. Светлана Николаевна замолкла. Алексей — тоже. Буквально сутки назад он хлопал глазами, когда мать пыталась выкинуть семейный комод. А теперь… Теперь он вдруг вспомнил, что у него есть чувства. Прямо чудо Святого Алексея. Или очередной трюк?
Она не верила. Пока не верила. Но вот он стоит у двери, без мамы на хвосте, без фирменной пассивности в глазах. Чуть нервный, но будто что-то понял. Или притворяется, зараза.
— «Можно войти?» — голос тихий, почти детский. Как будто не он пару дней назад смотрел, как мать выкидывает Елену с её же кухни.
— «Ты и так внутри, не заметил?» — не поворачивая головы, отрезала Елена.
Алексей встал у окна. Молчал. Минуту. Потом ещё. Видимо, репетировал драму — где-то на репетициях театра школьной самодеятельности.
— «Я был не прав.»
Она медленно обернулась.
— «Это всё? Или ты решил начать с банального, чтоб потом было эффектнее?»
Он сжал губы, как будто сейчас родит мысль.
— «Я… понимаю, как всё выглядело. Я не хотел тебя предавать. Просто… мама… Она всегда давила, ты же знаешь.»
— «Я тоже давила. Тебе когда-нибудь хватило духу сказать мне «нет»?»
Он отвернулся.
— «Я хочу всё исправить.»
Тут Елена рассмеялась. Не истерично, не зло — просто по-настоящему. Как смеются люди, когда слышат «давай начнём сначала», а у них уже есть билет в один конец, и чемодан собран.
— «Ты хочешь всё исправить. Отлично. А конкретнее? Отменить слова матери? Починить расшатанные нервы? Вернуть комод, который она отдала на дачу своей подруге?»
Алексей шагнул ближе.
— «Я хочу вернуть тебя.»
Она резко встала. Между ними — метр. Именно столько, сколько надо, чтобы не дать себя обнять, но и не казаться грубой. Расстояние для разговоров, а не чувств.
— «Скажи мне честно. Это ты — или она тебя подговорила? Решила, что теперь ты будешь просить, а она молча ждать за дверью с шарлоткой и фальшивыми слезами?»
— «Елена, блин. Я не идиот.»
— «Ты не идиот. Ты предатель. Что хуже — не знаю. Но я не мазохист. И не девочка из романтического сериала, которая падает в обморок от мужской нерешительности.»
Он опустил глаза. Потом поднял. Впервые за долгое время — прямо на неё. В его взгляде было что-то новое. Или хорошо сыгранное старое.
— «Я скучал по тебе.»
— «Ты скучал по спокойствию. А у меня его больше нет. Я теперь — как на пороховой бочке. В любой момент взорвусь. Ты к такому готов?»
— «Да.»
Она прищурилась.
— «Докажи.»
Он подошёл ближе. Слишком близко. Она не отступила. Он взял её за руку — осторожно, будто она стеклянная. И это его худшая ошибка. Она не стеклянная. Она теперь — сталь.
— «Докажешь — я подумаю. Пока ты — просто мой бывший муж, живущий в моём доме, как временно одолженная мебель.»
— «Я люблю тебя.»
Она вырвала руку.
— «Поздно. Но спасибо за оттепель, было неожиданно. Я пошла спать.»
Она ушла. Не хлопнув дверью. Это тоже была часть плана — не давать слабину.
***
Через два дня он начал менять тактику. Встал утром раньше всех. Приготовил завтрак. Кофе без сахара, как она любит. Оладьи. Без лука — тоже знает.
— «Ты меня пугаешь,» — сказала она, глядя на него с чашкой в руке.
— «Я просто хочу, чтобы тебе стало легче.»
— «Может, начнёшь платить коммуналку? Вот тогда точно станет легче.»
Он улыбнулся. Проклятый, обаятельный — именно тогда, когда надо. Точно знает, где включить шарм.
— «Серьёзно, Лена. Я хочу остаться. С тобой. Без мамы. Даже если ты решишь развестись — я не уйду без боя. Я был дурак. Но теперь я…»
— «Теперь ты боишься, что останешься один? Или что я начну жить лучше без тебя?»
Он промолчал. Попал. Прямо в цель.
***
Ночью Елена снова вышла в сад. Стояла, обняв себя, как будто это помогало не чувствовать ту пустоту, которая осталась внутри. Где-то там, под этим деревом, отец сажал малину. Смешно. А теперь она тут решает: дать ли шанс человеку, который уже один раз всё слил — ради комфорта.
А может, он правда понял? Может, почувствовал, что теряет?
Её мысли прервал шорох. Алексей. В пижаме, как придурок. С пледом.
— «Ты опять в саду. Думаешь — обо мне?»
— «Нет. О малине.»
Он подошёл, накинул ей плед.
— «Дай мне шанс. Один. Я не буду давить. Не буду просить. Просто… побуду рядом.»
— «Ты знаешь, как это похоже на манипуляцию?»
— «Знаю. Но вдруг — нет?»
Она вздохнула.
— «Окей. Один шанс. Но, если ты снова начнёшь слушать маму, я поменяю замки. В этот раз — уже с любовью.»
Они стояли рядом. Он — на краю прощения. Она — на краю сомнения.
***
Алексей готовил ужин. Что-то тушил на сковороде, невозмутимо жонглируя ножами, как будто всю жизнь мечтал стать поваром, но по ошибке женился.
Елена стояла у порога кухни и смотрела, как он суетится. Казалось бы, всё нормально. Даже уютно. Он не рявкает. Не сидит с мамой в обнимку. Не требует от неё доказательств любви. Но в этой идиллии всё равно что-то не сходилось. Что-то дрожало внутри — не от страха, от внутреннего щелчка, как будто лампочка в голове перегорела.
— «Что сегодня на ужин? Месть, подогретая на сковороде?» — с иронией спросила она.
— «Очень смешно. Рыба, кстати. Диетическая. Как ты любишь.» — Алексей повернулся и улыбнулся. Он теперь часто улыбался. Противно часто.
Но дело было не в рыбе. И не в улыбках. А в бумагах.
Неделю назад она снова рылась в архиве отца — искала старую квитанцию по саду, а нашла странное: дополнительное соглашение к завещанию. Почерк — отцовский. Сухая приписка: «Оставить дом в безусловной собственности Елены. Исключить возможность совместного владения или проживания третьих лиц без её разрешения.»
Ну здрасьте.
Третьих лиц, между прочим, включал не только Светлану Николаевну, но и Алексея.
А он… он знал. Знал. Потому что ровно на следующий день после её находки Алексей стал резко добрее. Чуть ли не пыль с обуви сдувал.
Она, конечно, сначала сомневалась. Мало ли — озарение. Мужик решил быть нормальным. Случается. А потом, вечером, увидела, как он набирает кому-то сообщение:
«Пока всё идёт по плану. Надеюсь, она прогнётся.»
Ну привет, театр. Ты не Алексей. Ты — Дездемона, только с бородой и кредитами.
В ту же ночь она собрала вещи. Не свои — его. Выставила сумку к двери. Прямо в 3:20. Всё как по инструкции «Как выгнать предателя по-быстрому и с юмором».
Утром он спустился, сонный, в футболке с надписью «Люби меня — я же стараюсь». Точнее, старался.
— «Это что?» — Он уставился на сумку.
— «Реалити-шоу закончилось. Голоса подсчитаны. Вы — выбываете.»
— «Ты с ума сошла?» — повысил голос.
— «Нет. Это ты сошёл с совести. Причём тихо и без предупреждения.»
— «Ты о чём вообще?» — начал заводиться.
— «О завещании. О твоей лжи. О твоих «прогнётся».»
Он замер. Потом напрягся.
— «Это не так, Елена.»
— «Молчи. Я тебе не судья, но присяжные в моём лице уже вынесли вердикт. Иди. Или хочешь, чтоб я позвала соседей и мы устроили тебе аплодисменты на прощание?»
Он сглотнул. Пытался что-то говорить. Но слов не хватило. Так же, как когда мать говорила за него всю их совместную жизнь.
Через пятнадцать минут он ушёл. С сумкой. Без уважения. Без шансов.
***
Прошла неделя. Дом дышал иначе. Без духоты. Без пассивной агрессии, поданной с ужином. Только она. Только сад. И только её память — без фальши.
И тут… он появился. Не Алексей. Другой. Совсем другой.
Он стоял у калитки. В джинсах, чуть растрёпанный, но с ясным взглядом. На его руке — старая царапина. Елена узнала её. И его.
Артём. Её первая любовь. Девяносто пятый год. Школа. Киношные глаза и запах ментоловых сигарет.
— «Привет,» — сказал он просто.
— «Ты что, из девяностых вылез? Или у тебя флешбек?»
Он усмехнулся.
— «Ты, как всегда, язвительная. Я в городе по делам. Услышал, что ты теперь одна. Решил заглянуть. Посмотреть, как ты.»
Она смотрела на него, как на дежавю с бонусами.
— «Прошло двадцать лет.»
— «А у меня всё ещё ментоловые. Хочешь?» — он протянул пачку.
Она взяла одну. Смеясь. Не закурила, просто держала — как воспоминание.
— «А ты чего добиваешься, Артём?»
— «Ничего. Просто… я знал, что ты сильная. Но чтобы вот так выгнать мужа, отстоять дом — даже по тем временам ты была в огне. А сейчас… ты, похоже, костёр.»
Она усмехнулась.
— «А ты всё ещё поэтичный придурок.»
— «Возможно. Но теперь свободный.»
— «Ну, проходи. Посидим, вспомним, как ты мне губы разорвал в девятом классе.»
Он шагнул в калитку. И впервые за долгое время дом не только дышал, но и улыбался.
