— Не смотри на меня так, Лена. Как будто я призрак.
Голос Максима дрогнул, и я почувствовала, как мои пальцы сжимают бокал с вином чуть сильнее, чем следовало. Красное бургундское, то самое, что он подарил на нашу десятую годовщину. Ирония судьбы или его извращённое чувство юмора?
— А кто ты, если не призрак? — я подняла глаза и встретилась с его взглядом.
— Человек, которого я знала четырнадцать лет, умер три месяца назад. В тот самый момент, когда фотография тебя с ней появилась в соцсети Маринки Соколовой. Помнишь Маринку? Та самая, что обожает выкладывать чужие секреты под видом «случайно увидела в ресторане».
Максим поморщился. Официант, молодой парень с идеально уложенными волосами, подошёл наполнить наши бокалы, но я накрыла свой ладонью. Хватит. Мне нужна была ясная голова для этого разговора.
— Лена, я же объяснял… Это была ошибка. Глупая, непростительная ошибка. Катя ничего не значит.
— Катя, — я попробовала имя на вкус, как горькое лекарство.
— Двадцать три года. Стажёрка из твоего отдела. Длинные ноги, силиконовая грудь третьего размера и амбиции покорить Москву. Классика жанра, Макс. Настолько банально, что даже обидно.
Ресторан «Белуга» гудел вокруг нас приглушёнными голосами. Я выбрала это место специально. Здесь мы познакомились пятнадцать лет назад.
Тогда я отмечала защиту диплома с подругами, а он повышение. Наши столики стояли рядом, и весь вечер мы перебрасывались взглядами, пока он не решился подойти с бутылкой шампанского и словами: «Кажется, у вас закончилось».
Теперь между нами была пропасть шириной в три месяца молчания, двести непрочитанных сообщений и одну двадцатитрёхлетнюю блондинку.
— Я разорвал с ней все отношения, — Максим наклонился вперёд, и я уловила запах его парфюма.
— Уволил её. Заблокировал везде. Лена, пожалуйста, я готов на всё.
— На всё? — я откинулась на спинку стула и скрестила руки.
— Тогда изобрети машину времени и вернись на три месяца назад. Не переспи с ней в нашей квартире, в нашей постели, пока я была в командировке в Питере. И главное не позволь своим идиотам-коллегам сфотографировать вас в «Sixty» на Крыше, когда ты целовал её на глазах у половины московского бомонда.
Его лицо побледнело. Да, дорогой, я знаю все детали. Москва большая деревня, особенно наши круги. Адвокаты, банкиры, айтишники, все друг друга знают, все друг про друга сплетничают. За эти три месяца я услышала столько версий вашего романа, что могла бы написать сценарий для сериала.
— Откуда ты…
— Оля Петрова была там со своим новым ухажёром. Помнишь Олю? Моя подруга со школы, которую ты называл «той истеричкой с громким смехом». Так вот, эта истеричка прислала мне видео, как ты засовываешь язык в глотку своей стажёрке, пока официант пытается налить вам шампанское.
Максим схватился за виски. Этот жест я знала наизусть. Так он делал, когда проигрывал важное дело в суде или когда его мать в очередной раз намекала, что пора бы уже внуков.
— Господи, Лена, я был пьян…
— Не продолжай, — я подняла руку.
— Не унижай ни себя, ни меня. Мы оба знаем, что ты трезвым не напиваешься. Контроль твоё второе имя, забыл?
«Максим Сергеевич никогда не теряет голову», — это же девиз твоей юридической конторы.
Официант принёс наши блюда. Стейк средней прожарки для него, салат с морепродуктами для меня. Я машинально взяла вилку, понимая, что есть не смогу. Желудок сжался в тугой комок ещё когда я переступила порог ресторана.
— Почему ты вообще согласилась встретиться? — Максим не притронулся к своему стейку, хотя обычно набрасывался на мясо как голодный волк.
— Три месяца игнорировала, а потом вдруг позвонила.
Я отпила воды. Ледяной, с лимоном и мятой.
— Потому что мне нужно было посмотреть тебе в глаза и понять одну вещь.
— Какую?
— Чувствую ли я ещё что-то.
Он замер с вилкой в руке. В его карих глазах мелькнула надежда — яркая, почти осязаемая. Максим всегда был азартным игроком, хоть и скрывал это за маской серьёзного юриста.
Покер по пятницам с партнёрами, ставки на скачках, рискованные инвестиции в криптовалюту, адреналин был его зависимостью. Видимо, обычной жизни ему стало мало.
— И что ты чувствуешь? — его голос упал до шёпота.
Я посмотрела на него внимательно. На эти знакомые черты, которые когда-то казались самыми родными в мире. Чёткая линия челюсти, уже тронутая лёгкой небритостью к вечеру. Прямой нос с едва заметной горбинкой — сломал в детстве, упав с велосипеда. Губы, которые целовали меня тысячи раз. Которые говорили «люблю» каждое утро последние четырнадцать лет. Которые целовали её.
— Усталость, — наконец сказала я.
— Я чувствую усталость, Макс. От боли, от злости, от попыток понять, где я облажалась. Знаешь, первый месяц я изводила себя вопросами. Может, я растолстела после тридцати пяти? Стала скучной? Мало внимания уделяла? Много работала? Мало готовила? Редко надевала то красное бельё, которое ты так любишь?
— Лена, нет, это всё не…
— Дай мне закончить. Пожалуйста. Ты хотел поговорить, вот я и говорю. Потом был второй месяц. Месяц ярости. Я разбила всю твою коллекцию виниловых пластинок. Да-да, включая тот раритетный Pink Floyd, который ты купил на аукционе. Порезала твои костюмы. Спустила в унитаз твой любимый одеколон. Детские глупости, знаю, но это помогало.
Максим поморщился. Его костюмы от Brioni стоили как хорошая машина, но он промолчал.
— А потом наступил третий месяц. Месяц тишины. И знаешь что? Он оказался самым страшным и самым важным. Потому что в этой тишине я услышала себя. Впервые за четырнадцать лет.
Я сделала паузу, отпила воды. За соседним столиком молодая пара о чём-то воркала, глядя друг на друга влюблёнными глазами. Мы тоже когда-то так сидели. Не могли наговориться, насмотреться. Максим читал мне стихи Бродского, а я смеялась, что он единственный юрист-романтик в Москве.
— И что ты услышала? — его голос дрогнул.
— Что я исчезла, Макс. Растворилась в тебе, в нашей жизни, в твоих потребностях. Когда в последний раз я делала что-то только для себя? Не помню. Твоя карьера была важнее, твои друзья стали моими друзьями, твои увлечения моими увлечениями.
Я даже джаз полюбила, хотя терпеть его не могу. Но ты обожал Колтрейна, и я слушала, улыбалась, делала вид, что мне нравится.
— Я никогда не заставлял тебя…
— Знаю. В том-то и дело. Ты не заставлял. Я сама. Потому что любила. Потому что думала что так и должно быть. Жена подстраивается, жена поддерживает, жена создаёт уют.
А где в этом уравнении была я? Лена, которая в двадцать лет мечтала открыть свою галерею? Которая писала картины и верила, что искусство может изменить мир?
Максим молчал. Он знал эту историю. Знал, что я бросила живопись после свадьбы. Не было времени, потом не было вдохновения, потом просто не было смысла. Его зарплата позволяла нам жить красиво, зачем мне было пачкать руки краской?
— Три дня назад я написала первую картину за десять лет, — продолжила я.
— Знаешь, что это было? Автопортрет. И я не узнала женщину на холсте. Она была красивая, ухоженная, в дорогом платье. И абсолютно пустая. Как манекен в витрине ЦУМа.
— Лена, мы можем всё изменить. Ты можешь снова рисовать, я поддержу. Откроем галерею, если хочешь. Что угодно…
Я покачала головой.
— Опять ты не понимаешь. Дело не в галерее. Дело в том, что я не знаю, кто я без тебя. И самое страшное что ты тоже не знаешь, кто я на самом деле.
Ты влюбился в девочку, которая смеялась над твоими шутками и восхищалась твоими победами в суде. А потом эта девочка превратилась в функцию. Красивое дополнение к успешному юристу. Трофейная жена, как сказала твоя секретарша, думая, что я не слышу.
— Марина идиотка, я её уволю…
— Не надо. Она просто озвучила то, что есть. Я действительно стала трофеем. Красивым, но неодушевлённым. И ты заскучал. Захотел чего-то живого, настоящего.
Эта девочка, Катя — она же горела, да? Восхищалась тобой, но при этом имела свои амбиции, свои желания. Она была личностью, а не функцией.
Максим опустил голову. Попал в точку.
— Знаешь, что самое смешное? — я невесело усмехнулась. — Я почти благодарна ей. И тебе. Если бы не эта измена, я бы так и прожила ещё лет двадцать в красивом коконе, думая, что это и есть счастье.
— Лена, прошу тебя… Дай нам шанс. Мы столько прошли вместе. Помнишь, как мы ездили в Париж на пятую годовщину? Ты потеряла паспорт, и мы три часа объяснялись с полицией на твоём ужасном французском. Или когда у меня мама попала в больницу, и ты ночевала там две недели, хотя вы друг друга терпеть не могли.
Воспоминания накатили волной. Да, было всё это. И Париж, где мы занимались любовью на балконе отеля с видом на Эйфелеву башню. И его мать, которая до последнего дня считала, что сын достоин лучшего, чем какая-то художница-недоучка.
И наша первая квартира в Хамовниках. Съёмная, с текущими кранами и соседями-алкоголиками. И собака Барни, которого мы подобрали щенком и который умер два года назад. Четырнадцать лет жизни. Как перечеркнуть их одним росчерком?
— Помню, — кивнула я.
— Всё помню, Макс. Хорошее и плохое. Помню, как ты держал мою руку, когда у меня случился выкидыш на третьем месяце.
— Как принёс тридцать три розы на моё тридцатилетие — по одной за каждый год и три на вырост. Как мы танцевали на крыше в новогоднюю ночь 2020-го, когда весь мир сходил с ума от ковида, а нам было плевать.
Его глаза заблестели. Господи, неужели это слезы? Максим Сергеевич Волков, гроза судов и переговорных комнат, человек, который не плакал даже на похоронах отца, сейчас еле сдерживался.
— Но я также помню другое, — продолжила я.
— Как ты начал задерживаться на работе год назад. Как стал раздражительным, придирчивым. Как перестал замечать, когда я стригусь или покупаю новое платье.
— Как секс превратился в обязанность по субботам, если не слишком устал. Как ты стал засыпать, когда я пыталась рассказать о своём дне.
— Это был сложный период, большое дело…
— Всегда было большое дело, Макс. Всегда. И я понимала, принимала, поддерживала. А ты?
— Когда ты в последний раз спросил, о чём я мечтаю? Чего хочу? Куда хочу поехать не в отпуск на две недели, а просто так, спонтанно?
Молчание повисло между нами тяжёлым занавесом. Официант деликатно забрал наши почти нетронутые тарелки.
В ресторане стало шумно. Вечер пятницы, люди отмечали конец рабочей недели. Где-то в углу смеялась компания, видимо, день рождения. Нормальная жизнь текла вокруг, пока мы препарировали труп нашего брака.
— Я изменился, Лена. Эти три месяца… Я понял столько всего. Начал ходить к психологу, представляешь? Я, который всегда смеялся над этими «поговорить о чувствах».
Оказывается, у меня эмоциональное выгорание и кризис среднего возраста. Банально, да? Сорокалетний мужик, который испугался старости и бросился доказывать себе, что ещё может соблазнить молодую девчонку.
— И что сказал психолог про измену?
— Что это саморазрушительное поведение. Я подсознательно хотел разрушить то, что имею, потому что чувствовал себя недостойным. Синдром самозванца, называется. Весь такой успешный снаружи, а внутри маленький мальчик из спального района, который боится, что все узнают, какой он на самом деле никчёмный.
Я присмотрелась к нему внимательнее. Да, что-то изменилось. Исчезла эта непробиваемая броня уверенности. Маска супермена дала трещину.
— Похвально, что ты работаешь над собой. Правда. Но понимаешь, в чём проблема? Ты делаешь это ради нас. Ради возвращения меня. А нужно было делать ради себя. И намного раньше.
— Но разве не нормально хотеть вернуть любимую женщину?
— Нормально. Но я больше не та женщина, которую ты любил. И дело не в твоей измене. Дело в том, что эти три месяца я тоже менялась. Начала рисовать, встретилась со старыми подругами, с которыми не общалась годами, потому что они не вписывались в круг жен твоих партнеров.
Максим дернулся, как от удара.
— И знаешь, что я поняла? Я интересный человек. Я умею смешить людей до слез. Я готовлю потрясающую пасту карбонара, хотя ты всегда говорил, что она слишком жирная.
— Я обожаю танцевать сальсу, а не твой чопорный вальс на корпоративах. Я могу выпить текилы и не морщиться, хотя при тебе пила только вино, чтобы выглядеть элегантно.
— Я никогда не запрещал тебе…
— Опять ты не понимаешь! Не запрещал. Но я сама себе запрещала, чтобы соответствовать образу жены Максима Волкова. И знаешь что? Мне это надоело.
Я достала из сумочки конверт и положила на стол. Максим посмотрел на него, как на гранату с выдернутой чекой.
— Что это?
— Документы на развод. Я уже подписала. Квартиру оставляю тебе, мне она никогда не нравилась. Слишком помпезно, слишком холодно. Машину тоже. Я всё равно права получила только ради тебя. Деньги делим пополам, хотя могла бы потребовать больше, учитывая обстоятельства.
Он не притронулся к конверту.
— А если я не подпишу?
— Подпишешь. Ты же умный человек, Макс. Понимаешь, что тянуть бессмысленно. Суд, скандал, твоя репутация…
— К тому же у меня есть то видео из «Sixty». И показания горничной из отеля «Метрополь», где вы снимали номер. Да, я наняла детектива. Прости за недоверие, но ты же сам учил меня: доверяй, но проверяй.
Максим усмехнулся — горько, безнадёжно.
— Я сам создал монстра.
— Нет. Ты просто разбудил ту, кем я была до тебя. Сильную, независимую, с острым языком и своим мнением. Ту девчонку, которая в двадцать лет приехала покорять Москву с одним чемоданом и огромными амбициями.
— И что теперь? Какие планы у возродившейся Лены?
Я улыбнулась. Впервые за весь вечер.
— Уезжаю во Флоренцию. На три месяца для начала. Буду учиться в художественной школе, о которой мечтала в юности.
— Сниму маленькую квартирку с видом на Арно, буду пить кьянти на закате и рисовать уличных музыкантов. Потом, возможно, поеду в Латинскую Америку. Всегда мечтала увидеть Мачу-Пикчу.
— Одна?
— А почему нет? Мне тридцать семь, не семьдесят. У меня есть деньги, здоровье и, наконец-то, свобода. Знаешь, что я чувствовала, когда бронировала билеты? Эйфорию. Как в детстве перед Новым годом.
Максим налил себе вина и залпом выпил. Потом ещё. Бутылка опустела.
— А если я приеду за тобой? Во Флоренцию?
— Не приедешь. Ты не из тех, кто бегает за женщинами. Твоя гордость не позволит. Найдёшь новую. Моложе, красивее, сговорчивее. Через год женишься, ещё через два станешь отцом. Будешь счастлив по-своему.
— Ты так спокойно об этом говоришь…
— Потому что я отгоревала, Макс. Выплакала все слёзы, прокричала все проклятия, разбила всю посуду. Осталась только усталость и странное чувство свободы. Как будто сбросила тесные туфли после долгого дня.
Он наконец взял конверт. Повертел в руках, не открывая.
— Знаешь, что самое ужасное? Я действительно люблю тебя. Не любил а люблю. Сейчас, в эту минуту. Но ты права. Я не знаю тебя настоящую. Я любил свою версию тебя. Удобную, красивую, предсказуемую версию.
— И я любила свою версию тебя. Сильного, надёжного, моего героя. А ты оказался просто мужчиной. Со своими страхами, слабостями, желаниями. И это нормально. Просто мы оба играли роли так долго, что забыли, кто мы на самом деле.
Максим достал ручку. Помедлил секунду и подписал документы. Быстро, решительно, как подписывал миллионные контракты.
— Всё? — спросил он, протягивая мне конверт.
— Почти. Осталось одно.
Я сняла с пальца обручальное кольцо. Простое, белое золото, без камней. Мы были молодые и небогатые, когда женились. Потом Максим предлагал купить новое, с бриллиантом, но я отказалась. Это было наше, настоящее.
— Оставь себе, — сказал он хрипло.
— Нет. Это будет нечестно. Оно принадлежит той Лене, которой больше нет.
Положила кольцо на стол. Оно тихо звякнуло о мрамор.Такой обычный звук для такого необычного момента.
— Мне пора, — я встала, накинула пальто. — Самолёт завтра утром.
— Лена, подожди…
Обернулась. Максим сидел, сжимая кольцо в кулаке, и впервые за все годы выглядел потерянным.
— Что?
— Будь счастлива. Пожалуйста. Ты заслуживаешь быть счастливой.
Кивнула. Ком в горле, но слёзы не пришли. Всё правильно. Я уже выплакала свою норму.
— И ты будь. По-своему, но будь.
Вышла из ресторана в московскую октябрьскую ночь. Холодный ветер ударил в лицо, взъерошил волосы. Я подняла руку, поймала такси.
— Куда едем, красавица? — спросил таксист, дядька лет пятидесяти с добродушным лицом.
— Домой. То есть… в гостиницу на Тверской.
— Поссорились с мужем? — участливо спросил он, трогаясь с места.
Я посмотрела на своё отражение в окне. Женщина тридцати семи лет. Не девочка, но и не старуха. Глаза усталые, но живые. Морщинки в уголках от смеха и от слёз. Губы без помады, забыла подкрасить перед выходом.
— Нет, — ответила я. — Попрощались.
— Это другое дело, — философски заметил таксист.
— Прощаться иногда надо. Чтобы встретить что-то новое.
Я улыбнулась.
— Вы правы. Абсолютно правы.
Москва проплывала за окном — огни, люди, жизнь. Где-то там, в «Белуге», сидел Максим. Пил в одиночестве, может быть, звонил друзьям. Или той девочке. Или просто смотрел на кольцо и вспоминал.
А я ехала вперед. К новой жизни, к новой себе, к новым ошибкам и победам.
Телефон завибрировал. Сообщение от него: «Я никогда не прощу себе за то, что потерял тебя».
Начала набирать ответ, потом стерла. Начала снова и снова стерла. В конце концов написала только: «Не надо. Просто живи дальше».
И отключила телефон.
Завтра Флоренция. Новая глава. Чистый холст.
А сегодня последний ужин старой жизни.
И знаете что? Он того стоил. Потому что прощение это не всегда «я тебя прощаю». Иногда это просто «прощай». И в этом «прощай» больше любви, чем во всех обещаниях остаться.
Таксист включил радио. Играл джаз. Тот самый Колтрейн, которого любил Максим. Я не стала просить переключить. Пусть играет. В конце концов, это всего лишь музыка. Красивая мелодия из прошлой жизни.
А у меня впереди — целая симфония.
